Глеб Анфилов - Физика и музыка
Сергей Прокофьев для звуковой картины битвы на Чудском озере не удовлетворился барабанами и тарелками и ввел в оркестр еще какой-то «ящик из Мосфильма». Так записано в его партитуре.
По замыслу молодого Шостаковича шумовое оформление неразделимо сплелось с музыкой и действием фильма «Встречный» — одной из первых советских звуковых кинокартин. Нарастающий рев испытывающейся паровой турбины — вот что сопутствовало высшему напряжению сюжета. Выдержит или не выдержит? Все быстрее обороты — и острее, тоньше, резче свист пара... Какая музыка заменила бы драматизм, выразительность, волнующую простоту этого звука!
С развитием звукозаписи кино и театр стали постоянными потребителями пленок, запечатлевших плеск волн и дробный стук дождя, фабричные гудки и говор тысячеголосой толпы. Помогают и такие инструменты, как шумофон, описанный в предыдущей главе, неплохо служат наложения реверберации, усиление, сложение записей. Композитор Андрей Волконский не так давно ввел удачно препарированный шум в свою музыку к пьесе Бернарда Шоу «Святая Жанна» в постановке Московского театра имени Ленинского комсомола. Сейчас то и дело за театральными кулисами во время спектаклей «шумят» магнитофоны.
Словом, шум как элемент звуковой картины, как документальная и даже художественная иллюстрация служит и будет служить музыке. Применение его — еще одно использование богатств звукозаписи.
Но, как и всюду в искусстве, одной изобретательности тут мало. Главное — вкус и талант, мастерство и чувство художника-творца. Как только об этом забывают, красота ниспадает, творчество превращается в бессмысленное фокусничанье.
ХРИП МОДЫ
Лет десять назад какой-то французский турист, приехавший в Москву, зашел в Союз композиторов и подарил в фонотеку рулон магнитофонной пленки.
— Полюбопытствуйте, тут музыкальный хрип последней парижской моды, — сказал он улыбаясь. — За качество не ручаюсь, за свежесть — безусловно.
Прежде чем водружать пленку на магнитофон, оператор осведомился, перемотана ли она, поставлена ли на начало.
— Это, я думаю, неважно, — пожал плечами француз, — конкретная музыка примерно одинакова и «спереди» и «сзади».
Конкретная музыка! Вот оно что! До московских музыкантов уже дошли вести об этой затее парижских модернистов.
Начали слушать «спереди» — чтобы все было правильно.
Нажата кнопка, крутятся магнитофонные диски, из громкоговорителя льется тоненький свист, переходящий в какой-то неоформленный, ржавый скрежет, лязг, вой...
Наверное, что-то испортилось в магнитофоне, недоумевают слушатели. Или скорость записи другая?
— Все в порядке, -— успокаивает гость. — Так будет до самого конца.
Действительно, до самого конца продолжались непонятные, ни на что не похожие звуки — скучные, раздражающие, бессвязные. Это были не автомобильные гудки, потому что клаксоны принято настраивать поблагозвучнее, это не был шум трамвая, потому что колеса вагонов не издают омерзительного скрипа, иначе пассажиры отказались бы ездить. Только в одном месте мелькнуло нечто интересное — еле слышный звон, нарастая, вылился в необъятный органный аккорд. Но, будто испугавшись случайно проскользнувшей красоты, изготовители этого месива тотчас засыпали гармонию безобразными звуковыми плевками.
— Не думайте, — сказал француз, — что на моей родине эта грязь нравится кому-то, кроме кучки чудаков. Но ничего не поделаешь — мода...
Из разговора с гостем выяснилось, что для приготовления прослушанных звуков служат магнитофоны и прочие технические атрибуты звукозаписи. Принцип звукотворчества сводится ко всевозможным манипуляциям с шумом.
ФОНОГЕН И МОРФОФОН
Некоторое время спустя писатель Владимир Орлов во время поездки в Париж разыскал изобретателя конкретной музыки — инженера Пьера Шеффера. Этот, как писал потом Орлов, «скромный, усталый человек с лицом рабочего» показал советскому гостю свою студию и аппаратуру. Станок для обработки звука — фоноген — оказался устройством довольно простым, но остроумным. Магнитофон, на нем колечко пленки с записью какого-то звука (человеческого вздоха, стука капли воды и т.д.), клавиатура для изменения скорости движения колечка (и, стало быть, для варьирования частоты и высоты воспроизведения звука), наконец, радиофильтры, «процеживающие» полученное звучание. По существу, ничего нового, раньше не известного технике магнитной звукозаписи.
Есть в студии и другой прибор — морфофон, предназначенный для тонкого вторжения в структуру звуковых импульсов. На нем можно изменять атаку, затухание, даже подправлять форму акустических волн. Из барабанного стука на морфофоне лепится нежный голос гобоя. Занятие вроде хирургии микробов под микроскопом. И все операции нетрудно наблюдать просто глазом — они сопровождаются пляской светящихся графиков на экране электронного осциллографа.
Как видите, аппаратура отнюдь не приспособлена для изготовления звуковой грязи. Решаются старые проблемы звукозаписи и электромузыкальной техники, электронные устройства неплохо продуманы, удобны для работы. И кое-какие монтажи совсем недурны — там, где звуковые картины представляют собой вполне осмысленное, но заостренное и подчеркнутое звукоподражание. Ученик Шеффера, Пьер Анри, смонтировал удачный «Этюд железной дороги» — с характерным перестуком колес, приближением шипящего паровоза, обрывками песни, льющейся из вагонов.
Однако это исключение. Подавляющая масса конкретной музыки безнадежно убога и никому не понятна. Даже сами изобретатели, по свидетельству Орлова, считают ее скверной.
В чем же дело? Где причина противоречия?
Она так же понятна, как нелепа.
ДОЛОЙ, ДОЛОЙ, ДОЛОЙ!..
Изобретатели конкретной музыки заразились прилипчивым вирусом модернистского нигилизма. Их доктрина — ниспровержение сокровищ музыкальной культуры человечества и воцарение порожденного ими недоразвитого младенца.
Всю прежнюю музыку они объявляют «условной». Условны-де тембры (отобранные за тысячелетия поисков), условны гармонии (сотканные самим слухом и самой душой народов), условны ритмы (вопреки ритмичности биения нашего сердца), условны мелодии (наплевать, что именно мелодии хранятся в памяти миллионов людей). И, следовательно, долой условности — долой звуки, которые все привыкли считать музыкальными, долой «искусственность» рояля, скрипки и прочих инструментов, долой ритмы, мелодии... Долой, долой, долой!..
Что же остается? Что достойно войти в будущее?
Шум! Шум, и только шум, ибо лишь он, видите ли, безусловен, конкретен. Отсюда и название: конкретная музыка. Отсюда запрет красоты звука, вето на все, чего ждет человек от Искусства Музыки.
Однако и шум почему-то подлежит обязательному коверканью — в полном противоречии с доктриной конкретности.
Накапливаются записи раскатов грома, блеяния овцы, цоканья лошадиных копыт, рева пароходной сирены и т. д. и т. п. (целые экспедиции снаряжаются за шумами), потом записи отбираются, обрабатываются на морфофоне и фоногене — рассекаются на части, выворачиваются «наизнанку», складываются (до пятисот шумозвуков вместе), фильтруются, ускоряются, замедляются, — получают хлесткое название и некоторое время удивляют людей.
Да, Шеффер похож на человека, который изобрел токарный станок и использует его для производства стружки. «Музе монтажа» отрублены руки. Обидно за талантливого инженера, который обкрадывает сам себя. И, видимо, не он виноват в противоестественности своего творчества, как неповинны в этом его прекрасные электронные аппараты. Изобретатель очутился во власти фальшивой демагогии музыкальных формалистов, искателей сенсационной дешевки — идейных родичей тех кривляк «художников», что изготовляют «картины» ударами ослиных хвостов, тех жуликов «портных», что одевают девушек в футляры из мешковины с надписью «не кантовать». Сколько их, этих дырявых ширм, неуклюже прикрывающих творческое бессилие!
Ведь это старая песня — мания ниспровержения «надоевшего» искусства. Было время, когда чересчур горячие поклонники электромузыкальных инструментов грозно замахивались на симфонический оркестр. Теперь нечто похожее произошло со звукозаписью. История повторяется.
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В ПАВИЛЬОНЕ
В 1958 году на Всемирной выставке в Брюсселе демонстрировалась родная сестра конкретной музыки — так называемая электронная. Голландская радиотехническая фирма «Филипс» не поскупилась на оригинальность саморекламы. По проекту известного архитектора Корбюзье было воздвигнуто небывалое строение «усеченно-конической, гиперболико-параболоидной» формы—павильон с идеальной внутренней акустикой.
