Астрид Линдгрен - Мадикен (сборник)
– Вот только, понимаешь ли, какая вышла закавыка! – говорит Аббе. – Крольчата будут не у Мамани, а у Папани. Ты расскажи это своему папе, пускай об этом напишут в газете. У меня и заголовок готов: «Чудо природы у Аббе Нильсона».
Мадикен спрашивает, не ошибся ли он, когда давал кроликам имена, и не лучше ли будет их переменить – Папаню назвать Маманей, а Маманю – Папаней. Но Аббе и слышать не хочет о таком предложении.
– Уж как назвал, так назвал! Что бы ты сказала, если бы твой папаня взял да и переменил твоё имя на Карла Фредерика?
Мадикен соглашается, что в этом бы не было ничего хорошего. Она помогает Аббе собирать для Папани и Мамани листья одуванчиков, и в самый разгар работы мимо них проходит тётя Нильсон, одетая в выходное платье.
– Я пошла в город, скоро вернусь, – говорит она, закрывая за собой калитку.
Аббе долго провожает её глазами.
– Только бы она не вздумала тащить домой папаню, а то он нам потом весь дом разнесёт!
Тут Мадикен опять вспомнила про комод и осторожно спросила Аббе, сильно ли он будет расстраиваться, если комод придётся отдать. Мадикен не хочет, чтобы Аббе расстраивался.
– Да чего уж там! Одним комодом больше или меньше – не всё ли равно! – говорит Аббе.
Он усаживается на качели и начинает рассказывать о бесчисленных комодах, которые стояли у бабушкиной бабушки в графских покоях. Вот это была тётенька богатая так богатая! По словам Аббе, у неё все пальцы были унизаны бриллиантовыми перстнями. Когда она месила тесто для крендельков, то, бывало, потеряет несколько бриллиантов и даже не заметит, что они остались в тесте.
– Тесто, оно ведь липучее, – объясняет Аббе, чтобы Мадикен поняла, почему в нём терялись бриллианты. – Какая-нибудь бабуся примется жевать кренделёк и вдруг слышит – вставные зубы обо что-то хрустнули! Она думает: что такое? Выплюнет, а там драгоценный камень! Ну, бабка-то наша была не жадная. Люди несут ей бриллиант обратно, а она им говорит: «Оставьте себе! Уж что в тесто намешано, того обратно не берут. А бриллиантов у меня – что песку на берегу морском. Чего уж там жадничать!» Так вот и говорила.
С Аббе не соскучишься, и время с ним проходит быстро. Не успела Мадикен опомниться, глядь – тётя Нильсон уже и вернулась. Дядю Нильсона она не привела, зато принесла с собой два большущих пакета. Аббе и Мадикен бегут за нею на кухню – любопытно же узнать, что там такое. Но тётя Нильсон их гонит:
– Мне надо похозяйничать без вас. Я хочу приготовить кое-какое угощение. Мы давно ничего не видели, кроме селёдки с картошкой, пора наконец побаловать себя для разнообразия чем-то другим.
– Откуда же ты взяла денег? – спрашивает Аббе.
– А это уж моё дело! – говорит тётя Нильсон.
Вид у неё очень довольный, и она спрашивает Мадикен, не хочет ли та сегодня поужинать в Люгнете.
– Сбегай-ка ты домой и спроси разрешения! – говорит тётя Нильсон.
Мадикен с удовольствием побежала спрашивать. Её почти никогда не приглашали к столу у Аббе. Такое приглашение для неё приятная неожиданность, и мама тоже должна это понять, хотя она не любит, когда Мадикен ходит в гости к Нильсонам.
Мама не возражала. Она только пригладила Мадикен волосы, надела ей чистый передник и напомнила, что надо вести себя хорошо и не забыть сказать спасибо.
Радостная и полная нетерпеливого ожидания, Мадикен помчалась в гости к Нильсонам и возле их калитки с разбегу налетела на дядю Нильсона. Он возвращался домой трезвый и мрачный, словно и не ходил в пивную. По крайней мере, Мадикен не заметила в нём никакой перемены.
– Вся жизнь – борьба, – говорит дядя Нильсон. – Ты, Мадикен, этого ещё не знаешь. А люди очень безжалостны. Ни один человек во всём городе не хочет одолжить каких-то паршивых двести крон, сколько ни проси и ни унижайся.
Он берёт Мадикен за руку, и они вместе входят в кухню.
А там тётя Нильсон хлопочет у плиты, гремя кастрюлями и сковородками. Дяде Нильсону она приветливо кивнула:
– Хорошо, что ты пришёл. Сейчас будем кушать.
И вот угощение на столе, да ещё какое! Такого пиршества Мадикен ещё никогда не видывала в этом доме! Тут и телячьи отбивные в сливочном соусе, и омлет с грибами, и нежный картофель с солёными огурцами, и несколько сортов сыра, и пиво, и лимонад, а для дядюшки Нильсона ещё и кое-что покрепче!
Дядя Нильсон выпучил глаза от удивления.
– Уж не рехнулась ли ты, часом? – спрашивает он тётю Нильсон.
Но она говорит, что нет, мол, не рехнулась. И тогда у дяди Нильсона глаза разгорелись при виде богатого угощения, потому что он очень проголодался. Мадикен тоже проголодалась, и Аббе, сияя от удовольствия, сам положил ей на тарелку всего помногу – и омлета, и телячью котлетку.
– Вот так, – говорит он, – едали, бывало, в доме у бабушкиной бабушки.
Все уселись за стол и стали пировать, позабыв, кажется, про комод и про фабриканта Линда, который вот-вот должен прийти, чтобы испортить всё удовольствие.
Когда все наелись, тётя Нильсон и говорит дяде Нильсону:
– Дай-ка мне свою тарелку!
Дядя Нильсон берёт тарелку и хочет ей протянуть. Смотрит, а под тарелкой что-то лежит! Оказывается, это деньги – две бумажки по сто крон. Дядя Нильсон как увидел, так и ахнул:
– Ну и ну! Где же это ты ухитрилась взять взаймы?
– Это не взаймы! – говорит тётя Нильсон.
Дядя Нильсон строго на неё посмотрел и спрашивает:
– Уж не хочешь ли ты сказать, что украла деньги?
На такую глупость тётя Нильсон и отвечать не стала.
Но дядя Нильсон не отстает от неё. Он непременно хочет узнать, откуда у тёти Нильсон взялись деньги. Наконец она говорит:
– Я запродала себя доктору Берглунду.
После этого наступает молчание. Потом дядя Нильсон как заорёт:
– Так я и знал – рехнулась! Ты действительно рехнулась!
Тогда тётя Нильсон пускается в объяснения. Взяв газету, она пальцем показывает то место, где всё ясно и чётко написано.
– Если так делают в Стокгольме, отчего бы и мне не сделать! – говорит тётя Нильсон, а затем все узнают от неё, что же люди делают в Стокгольме. Там бедняки идут в больницу к докторам и продают своё тело для того, чтобы доктор мог его потом разрезать. Живых людей, конечно, никто не режет. Ты получаешь несколько сот крон и можешь их использовать при жизни, как тебе заблагорассудится, а когда умрёшь, доктор получит твоё тело. Докторам надо знать, как человек устроен внутри, чтобы не ошибиться, когда они будут делать больному операцию.
– Таким образом, я сделала доброе дело, – говорит тётя Нильсон. – Заодно я и сама наконец узнаю, отчего у меня в животе всё крутит и крутит и почему он иногда болит.
Понемногу до дяди Нильсона дошло, что тётя Нильсон на этот раз додумалась до очень ловкого хода.
– И сколько же тебе заплатили? – спрашивает дядя Нильсон.
– Двести пятьдесят крон! Поэтому у меня хватило денег на котлеты и всё остальное, да ещё и осталось несколько десяток в запасе.
– Двести пятьдесят крон! Это же надо, какие деньжищи! – говорит дядя Нильсон. – Вот уж никогда бы не дал столько за мёртвую старушонку!
Сказав это, он погладил тётю Нильсон по щёчке.
– Но ты, конечно, другое дело! – говорит он. – Ты стоишь больше миллиона!
Может быть, тётя Нильсон и стоит миллион, но она довольна тем, сколько ей дали.
– Я и так неплохо получила за моё толстое и неповоротливое тело. Впрочем, теперь-то уж и не моё, если быть точной.
Дядя Нильсон очень доволен тётей Нильсон, он повеселел и оживился. Они сидят рядышком на диване, дядя Нильсон обнимает жену и поёт ей песенку:
Как голубок к своей голубке
В гнездо родное летит,
Так и к тебе, мой свет, моя лилея,
Твой друг спешит.
Потом Аббе заводит граммофон и ставит пластинку с «Адольфиной», и дядя Нильсон приглашает тётю Нильсон танцевать. Он так её закружил, что тётя Нильсон стукнулась головой о дверной косяк.
– Ты уж поаккуратней, Нильсон, – говорит ему тётя Нильсон. – А то Берглунд получит купленный товар раньше, чем я ожидала.
Мадикен сидит, притулившись в углу дивана, и смотрит, как они танцуют, но в душе она мечтает сейчас оказаться как можно дальше от этого дома. Только чтобы не видеть тётю Нильсон! Ведь то, что случилось, ужасно! «Неужели никто этого не понимает!» – думает Мадикен. Ужасно даже представить себе, что тётя Нильсон однажды умрёт. Но ещё ужаснее думать о том, что дядя Берглунд заберёт её тело и разрежет, чтобы посмотреть, что у неё там внутри! Тётя Нильсон частенько повторяла, что «бедняка ничего хорошего в жизни не ждёт, одна надежда на честное погребение», а теперь ей и этой надежды не осталось. Мадикен в полном отчаянии. Когда она узнала, откуда взялись эти деньги, ей стало так тошно от съеденной котлеты, лучше бы уж, кажется, вырвало! Бедная, бедная тётя Нильсон! Вот, оказывается, что значат слова про беззащитную бедность и на какие поступки она толкает людей!
