Лена (Елена) Макарова - Лето на крыше
Чтобы перебить это настроение, отправляемся в кафе-мороженое. При виде шариков пломбира в металлической вазочке Анина хандра улетучивается.
Аня уже управилась с мороженым, а Петя так и не прикасается к нему, сидит, навалившись грудью на стол, вздыхает.
— Как ты думаешь, кому лучше: тому, кто уезжает, или тому, кто остается?
Я что-то говорю, но Петя меня не слышит.
— Хочу к Мише,— заявляет Аня.
— А я не хочу,— говорит Петя.— Я пойду домой.
— А мороженое?
— Ешьте сами,— говорит Петя и уходит.
Отправив Аню в гости к Мише, я возвращаюсь домой. Петя сидит на крыше, в шезлонге, читает «Спартака».
Теперь «Спартак» в его памяти будет связан с Рижским взморьем, с дружбой и расставанием.
— Это ценная книга, правда? Я попросил только почитать, а он отдал насовсем. И запросто так: «Бери, дарю».
Справедливая борьба раба за освобождение от рабства свяжется с образом Левы, жаждущего мировой справедливости. Прямая связь.
— Мама, а как ты подружилась со Светой?
Я рассказываю Пете историю нашего знакомства, про больницу, про то, как мы боялись не узнать друг друга в 16 лет, про то, как Света выстирала мои брюки, чтобы я не могла никуда уйти.
— Конечно, это не очень хорошо, что вы лежали в больнице, но если бы вы не лежали там, мы бы никогда не встретились, не было бы ни меня, ни Аньки, да?
— Ладно, Петь, читай.
Петя пытается углубиться в чтение.
— Мама, а зачем люди разводятся? — Ему не читается. Я долго и нудно объясняю Пете, почему люди разводятся, снабжая свой рассказ многочисленными примерами из жизни своей разветвленной семьи.
— Да,— вздыхает Петя задумчиво, видимо взвешивая мои аргументы.— Чего ждать от взрослых, если я сам в первом классе хотел жениться на Маринке, а во втором переметнулся к Алле. За два года две измены. Я, например, хотел бы писать всякие заметки, как великие писатели.
— Что же тебе мешает?
— В таком возрасте не пишут. Я за Аней сбегаю, ладно? — Неймется ребенку!
КОГДА ТРЕВОЖНО…
Внезапно подымается ветер. Сдувает со стола бумагу, авторучку. Знать не судьба сегодня писать Андрею. Ветер треплет лепестки роз, гонит с моря тяжелые облака, пригибает к земле стрельчатые листья лилий. Ухожу в дом. На душе тревожно. Включаю рефлектор — замерзла, соскребаю в комок остатки пластилина. Леплю и думаю, что возникновение внезапных, ничем вроде не мотивированных тревог — нормальное явление. Если покопаться, то можно обнаружить массу причин, но это ничего не объяснит, не избавит от тревоги. Наверное, у каждого психически нормального взрослого есть свой отработанный способ избавления от тревожных, подавленных состояний. Одни вяжут, другие читают, третьи беседуют часами по телефону, а я леплю. Мну пластилин, мну, пока что-то не начинает проступать из бесформенной массы. Сейчас проступает какая-то старая дама. Я леплю ее и уже знаю, что в ногах у нее будет сидеть кошка, что кошка будет в расслабленной умиротворенной позе, тогда как дама, угловатая, нескладная, будет напряженно прямо сидеть на стуле, четком, геометричном, но с округлой покатой спиной. Я леплю быстро — надо поспеть за детьми, холодно, а они ушли без курток,— мне нравится то, что у меня выходит (потом разонравится, как все, что я делаю), скоро я увижу детей, и все будет прекрасно. Я думаю, что взрослым проще справляться с собой, чем детям. Немотивированные страхи, раздражение, злоба — все это накатывает на них, и мы, взрослые, не всегда можем им помочь. Как тут быть? Реагировать или не замечать, докапываться до причин или отойти в сторону?
ИДИЛЛИЯ
Стоит выйти за калитку, миновать цыганский дом — и перед тобой расстилается дорога, посыпанная мелким гравием. В конце дороги Мишин дом. Я издалека вижу детей, сидящих на корточках у обочины. Они выковыривают камни.
— Мы их собираем и моем,— сообщает Аня,— вымоешь, и они блестят.
— А я нашел два драгоценных,— сообщает Эрик.
— А где Петя? — спрашиваю.
— Читает.
Аня в Мишином свитере. Дотрагиваюсь до ее носа — теплый.
— Ты не устала?
— Устают-то старые, а я молодая,— заявляет она, выковыривая очередной «драгоценный» камень.
— И я молодой, и я! — подхватывают Эрик с Мишей. Оказывается, они вполне совместимы. Миша, занятый рисованием, успокоился, и Эрик, с которого сняли груз обязательств вместе с триоксазином, пришел в себя. И возник нормальный контакт. Значит, дело было не в конфликте противоположных характеров, а в столкновении напряженных, неестественных для каждого состояний.
Соответственно и Наташа подружилась с Лидой. Теперь им не нужно быть ежесекундно настороже. Петя читает; устроившись в углу, на кровати. Над кроватью — Мишин рисунок. Парусная лодка. Несколько точных штрихов образуют лодку, парус не прикреплен к ней, он на отлете и это создает впечатление движения. Море тоже не нарисовано, но поверх дна лодки три цветных дуги — парус колышется на волнах. И над всем этим — оранжевый круг: то ли луна, то ли солнце. Условность графики здесь — от «наблюденности» картины. Это не иллюстрация к сказкам Пушкина, это то, что Миша видел своими глазами, и в то же время воплощение его мечты о свободе, легком скольжении в волнах мира — по глади вод.
— А это что за рисунок? Какая-то избушка, из-под нее — красное пламя. Не Мишин почерк.
— Соседки. А как ты догадалась, что рисунок не Мишин? — удивляется Наташа.
— Невыразительный. Линия вялая, контурная, так рисуют отличницы в школьных альбомах. Контур, а внутри контура раскраска. А посмотри на Мишины дома — они все разные. Потому что он идет не от стереотипа, а от собственных наблюдений. Вот, например, этот: он точно похож на цыганский, ближний к морю. Дом с флюсом.
Деревянный дом из горизонтально сложенных досок распух с торца. Может, дом был еще сырой, когда цыгане вдвинули в стену огромный шкаф или буфет?
Дети мирно сидят у калитки, делят «драгоценности» поровну.
— Идиллия! — провозглашает Лида. Кто бы мог подумать: целый вечер вместе, и ни намека на ссору. Может, ты и права — нужно было сразу отстать от ребенка.
— Не знаю. Модальность к прошлому не применима. Если стало хорошо, значит все шло правильно.
МАМА, ЗАЧЕМ МЫ ТЕБЕ?
Мы возвращаемся домой. С моря веет водорослями, ветер бьет в лицо.
— Ты читала Золя?
— Читала.
— Я лично ничего там не понял.
— Так зачем же ты тогда читал? Шел бы домой.
— Я же тебе мешаю!
Петя шепотом повторяет фразу «я же тебе мешаю», словно пробует ее на слух, фальшиво звучит или нет.
— Я заметил одну вещь, – говорит он – когда я кричу, у меня лицо в одной позиции – грозной, а потом я отвернусь и повторяю выражение лица и слова.
— Зачем ты это делаешь?
— Привычка. Это плохая привычка, как по-твоему.
— Нормальная. Привычка как привычка.
Ветер разогнал всех по домам, даже цыгане скрылись, входная дверь, которая всегда отворена, теперь закрыта. За окном ненастье, а у нас уютно, тепло.
— Давайте потушим свет и посмотрим в окно! — говорит Петя. Зыбится вода в бассейне, шуршат листья плюща на стволе клена, ветки сливового дерева бьются в стекло, словно просят приюта.
— Пить, есть! — требует Аня.
— Только я сам сделаю глазунью,— Петя бежит на кухню. Я за ним. У нас капризный баллон с газом, я боюсь подпускать к нему Петю.— Ты зажги и иди,— Он уже принес яйца из холодильника, поставил сковородку на конфорку.— Правда, заниматься домашним хозяйством важней, чем учиться в школе? В школе этому не учат,— говорит Петя, довольный тем, как ловко он расколол яйцо в ребро сковороды — желтки уцелели.— Здорово же ты слепила эту тетку с кошкой! Мам, зачем мы тебе?
— Как это зачем?
— Если бы нас не было, ты бы стала знаменитым скульптором. А из-за нас у тебя времени нет. Ты перелей все свои работы в бронзу, они же пропадут!
— Хорошо, что вы мне дверь открыли.— Аня прослышала о нашей беседе и уже тут как тут.
— Какую дверь? — не понимает Петя.
— Нашу. Если бы вы мне дверь не открыли, я бы к вам не попала.
— Ань, ты к нам не пришла, тебя мама родила.
— Нет. Я сама пришла,— утверждает Аня.
— Ну ладно, сама,— кивает Петя. У него уже глазунья готова — охота спорить! — Мам, а почему мужчины не женятся на мужчинах, а женщины на женщинах?
Я пожимаю плечами. Стоит промедлить, как у Пети уже готов ответ:
— Потому что у мужчин с мужчинами детей не будет, а у женщин с женщинами их будет слишком много. Ну что, находчивый ответ?
— Вполне. Неси хлеб.
Мы чинно восседаем за столом. Нахваливаем Петину глазунью.
— Петь, у меня индея: а давай пусть мама с папой будут работать, а мы каждый день будем пирожные есть!
— Индея-то хорошая, но неправильная. От пирожных ты растолстеешь, и никто на тебе не женится.
— А ты?
— Так уж и быть, женюсь,— смеется Петя.
ТВОРЧЕСКИЙ ОТЧЕТ
