И. Уварова - Глина, вода и огонь
А на той башне из фарфора, о какой я только что рассказывал, висели по карнизу фарфоровой крыши маленькие фарфоровые колокольчики. Чуть только ветер колебал воздух, колокольчики начинали звенеть, а китайцы говорили: «То разговаривают с нами сами боги». Конечно, это так и есть, ибо если богам и духам нужно что-то поведать людям, а люди не сведущи в языке богов, нужен им посредник, то таким посредником между богами и людьми может быть только фарфор. Он — переводчик, и есть мудрецы, которые поднимаются на башню слушать речи богов, как ее передают фарфоровые колокольчики, понимают язык фарфорового звона и объясняют другим, что хотели сказать боги. Об этом и о многом другом рассказывал мне капитан Питере, мой друг, который много раз бывал в Китае и никогда не лжет. Он-то и привез мне редкостную китайскую чашу, совершенно белую, в которой от налитой жидкости проступает лицо китаянки, душа которой, как говорит Питерс, заключена в фарфор с помощью колдовства.
Вот что сказал мастер Врум.
А мастер Фридрих ответил на это:
— Что толку, в ответ на твои речи перечислять все, что сделано, и все, что можно сделать из фаянса. Однако, если в этом ты усматриваешь достоинство материала, я, конечно, напомню купола храмов, стены дворцов, огромнейшие восточные бассейны и наряду с ними тончайшие и бесконечно малые вещицы — солонки и подсвечники для крошечных свечек, что сделаны руками французов. Еще напомню вам, что, помимо фаянсовой посуды, существуют тысячи вещей, выполненных в фаянсе, а именно: вазы, флаконы, лампы, фонари, печки, камины, шахматы, глобусы, надгробные плиты, курильницы для благовоний, рамы для зеркал, табуретки, лестницы, а также статуи и еще многое другое. Так что в мире нет ни одной вещи из человеческого обихода, выполненной в металле, мраморе, бронзе или дереве, какую нельзя было бы повторить в фаянсе и фаянсовый слепок ее поставить на службу человеку.
И в этом свойстве фаянса — заменить собою любой материал, равно как простой, так и благородный, вижу я подлинное чудо, которое волнует меня более, нежели летающие чаши колдунов.
Конечно, Марко Поло — человек известный, а капитан Питере — доблестный и правдивый моряк; но кто знает, какие напитки пили они там, в далеком Китае, из этих фарфоровых сосудов.
Вспомним лучше великого флорентийца Луку делла Роббиа[83], который еще мальчиком, обучаясь у ювелира тонкому его ремеслу, открыл в себе силы и попытался сделать мраморную скульптуру. И получилось так, что со временем не осталось для него материала недоступного. Он одинаково свободно отливал в бронзе большие скульптуры, был великолепным мраморщиком и не менее великолепным резчиком по дереву. При всем том был он и превосходным художником, и у него всегда хватало ума и таланта выполнить любой заказ так, что все сразу узнавали его руку и очень хвалили. Заказывали же ему украшения для алтарей и оформления органов[84], где во всю стену шли огромные трубы, а фигуры святых и ангелов, парящих в небе, словно бы заключали орган в подвижную и богатую раму.
Лука делла Роббиа уже постиг все, что может извлечь из мрамора, дерева и металла подлинный художник, и стал искать нечто новое, чего до него не знал и не делал ни один из великих художников Возрождения[85]. Он вылепил из глины фигуры в человеческий рост, подсушил их в печи и опустил в ванну, наполненную раствором, который он составил по рецептам испанских мастеров и отчасти изобрел и сам. Пористая глина жадно впитывала влагу из раствора, и порошок осел на изделия ровным слоем, после чего Лука обжег свое творение, и получилась скульптура, словно бы вырезанная из какого-то огромного голубого камня, сверкающего тысячами голубых огней.
Для церковного алтаря[86] Лука сделал вазы тем же способом. Верной и не знающей ошибок кистью вывел по порошкообразному слою тончайший рисунок в виде ветвей, листьев, птиц и единорогов. Способ Луки требовал быстроты и точности необычайной и той дерзости в любом труде, какая ведома была только итальянцам в те славные для искусства времена.
Вазы и скульптуры Луки оказались на редкость прочны, и этим способом изготовлял он рельефы, которые накладывал на мрамор, и казалось, эти фаянсовые фигуры, голубые, белые и фиолетовые, родились от белого мрамора, испещренного редкими голубыми и фиолетовыми прожилками.
По заказу Пьеро ди Козимо Медичи[87] сделал Лука фаянсовые изразцы с изумительными рисунками, которыми покрыл сводчатый потолок в кабинете правителя и пол, и был крепок этот фаянс, как камень.
Еще научился мастер писать на фаянсовых плитах плоды, листья чрезвычайно искусно, и люди говорили, что Лука делла Роббиа сотворил плоды и листья лучше, чем сама природа. И тем он себя прославил во всех странах.
Со всей Европы люди устремились во Флоренцию, чтобы увидеть великолепные фаянсы Луки, и столько людей желало иметь у себя изделие славного мастера, что ему пришлось уговорить своих братьев оставить их занятия и стать мастерами фаянса, потому что один он уже не справлялся. Люди, знавшие его и способные оценить по заслугам то, что он сделал в фаянсе, говорили, что мир и искусство рисунка обогатились искусством новым, полезным и прекраснейшим, а он удостоился славы и хвалы бессмертной и вечной. И я повторяю: подлинное чудо то, что он сумел сделать в фаянсе. Но и фаянс открыл в нем своего художника, способного, как никто, понять возможности материала, и это не меньшее чудо.
После Луки делла Роббиа в Италии было великое множество мастеров, делавших посуду и создавших итальянскую майолику, и вы, конечно, видели эти прекрасные тяжелые блюда, и кувшины, и вазы, на которых, помимо цветов и листьев, изображались еще и картины лучших мастеров Италии так, как если бы они были написаны красками на холсте.
Жаль, случилось так, что фарфор, давно уже завезенный в Италию, теперь все более входит в моду, итальянские фаянсы перестали нравиться итальянцам, а фаянсовые мастерские пришли в упадок. И это весьма прискорбно.
Я же рассказал это не для того, чтобы посетовать на судьбу фаянса в Италии в наши дни, но чтобы напомнить, что фаянс не только верный друг человека в его повседневной жизни, но и может быть другом гениального мастера.
4. Вечер третийМастер Фридрих сказал мастеру Вруму:
— Трудно предположить, что ты не знаешь о том, что были на свете фаянсы столь исключительные, что люди не желали верить, будто бы их мог создать гончар.
Во французском городке Сен-Пошер появились некогда маленькие фаянсовые изделия, похожие на драгоценности: солонки, вазы, подсвечники цвета старинной пожелтевшей бумаги, по которой тончайшим пером выведены легкие ажурные узоры. И так хороши были эти маленькие «сен-пошеры», как их называли, так необычны и поразительны, что возникло много легенд об их неизвестном создателе.
Говорили, что, наверное, их сделал племянник Луки делла Роббиа[88], известный мастер, которого король Франции пригласил, чтобы тот облицевал фаянсовыми плитами маленький лесной замок.
Известно, что величайший итальянский ювелир и скульптор Бенвенуто Челлини[89], устав иметь дело с золотом и драгоценными камнями, покинул Италию и год о нем ничего не было слышно. Этот год он вроде бы провел в глубоком уединении в Сан-Пошере, где перенес на простую глину свой богатый опыт ювелира.
Наконец, находились и такие, кто уверял, что автор этих изумительных вещей — маркиз Клод де Гуфье, который вошел в детскую сказку «Кот в сапогах» под именем Маркиза Карабаса.
На самом деле то был скромный гончар, никогда не покидавший своего городка и не знавший, какие легенды будут создаваться вокруг его маленьких фаянсов после его смерти.
Но судьба фаянса во Франции связана еще и с именем людей не менее исключительных, нежели Лука делла Роббиа, и здесь фаянс явил собою еще одно подлинное чудо в том, что нашелся человек, открывший рецепт глазурей совершенно самостоятельно, как если бы до него они не были изобретены.
То был Бернар Палисси[90] — архитектор, агроном, химик, живописец по стеклу, физик, писатель и философ.
В дни молодости он путешествовал в наших краях и здесь увидел в какой-то мастерской кувшин, до того прекрасный, что с того дня потерял покой и стал искать глазурь, которая по красоте могла бы сравняться с красотою поливы на замечательном кувшине, который, я думаю, был персидским. Он не только изобрел рецепты очень красочных глазурей и прозрачные поливы разных оттенков, но и стал делать свои собственные, ни на что не похожие фаянсы, которые назвал сельской глиной. Это были тарелки, являвшие собою как бы реку, по дну которой ползали улитки, змеи, раки и ящерицы, выпуклые и чрезвычайно похожие на настоящих.
