Олимпиад Иоффе - Избранные труды. Том IV
Наряду с этим разграничение юридического и материального объектов важно и для решения практических вопросов сугубо правового характера. Если бы дело ограничивалось только материальным объектом, это нередко приводило бы к тому, что существенно различные по своему характеру правоотношения имели бы один, и тот же объект. Представим себе, например, что собственник вещи сдал ее внаем, а наниматель передал эту вещь во временное пользование поднанимателю. Перед нами три вида правоотношений: правоотношения собственности, найма и поднайма. Их материальным объектом является одна и та же вещь. Но их юридические объекты различны, поскольку управомоченные субъекты каждого из перечисленных правоотношений могут притязать на различные действия обязанных лиц. Именно таким путем различные виды правоотношений могут быть разграничены не только по их содержанию, но и по их объектам.
Необходимо, наконец, обратить внимание и еще на одно весьма существенное обстоятельство. Дело в том, что не все общественные отношения, регулируемые правовыми нормами, имеют свой материальный объект. Поэтому если бы в качестве объекта правоотношения мог выступать только материальный объект, пришлось бы признать, что в ряде случаев правоотношения, а стало быть, и заключенные в них права и обязанности являются безобъектными. Известно, что к подобному выводу оказались вынужденными прийти авторы, которые считали, что вещь является единственно возможным объектом правоотношения. Но право без объекта, право, которое ни на что не направлено, – какое же это право? В действительности же дело обстоит таким образом, что у правоотношения может отсутствовать материальный объект, если его нет у регулируемого правом общественного отношения, но в то же время всякое правоотношение всегда имеет свой юридический объект – то поведение обязанного лица, на которое может притязать управомоченный. Таким образом, лишь путем разграничения материального и юридического объектов мы раз и навсегда избавляемся от лишенного какого бы то ни было смысла вывода о возможности существования безобъектных правоотношений.
Так обстоит дело со значением вещей для правоотношений, которое, как видно из сказанного, ни в какой мере не умаляется вследствие признания за поведением людей значения юридического объекта правоотношений.
Попытаемся теперь под этим углом зрения подвергнуть хотя бы краткому анализу суждения об объекте права, высказанные Н. Г. Александровым в его работе «Законность и правоотношения в советском обществе», оставляя при этом в стороне критические замечания автора против теории объекта-действия, поскольку они были рассмотрены ранее.
Автор признает, что «волевое поведение людей как участников общественных отношений… является объектом воздействия для правовых норм…»[71]. Поскольку в другом месте он указывает, что «…все нормы права реализуются в общественной жизни через правоотношения»[72], следует прийти к выводу, что, с точки зрения Н. Г. Александрова, поведение является также объектом воздействия со стороны правоотношения. Почему же в таком случае нельзя признать поведение объектом правоотношения? Оказывается потому, что, во-первых, «…вопрос об объекте правового воздействия не следует смешивать с совершенно другим вопросом, лежащим в иной плоскости, а именно – с вопросом о внешнем объекте (предмете) поведения людей…»[73]; во-вторых, «наше действующее законодательство, – имеется в виду гл. III ГК РСФСР, именуемая “Объекты прав (имущества)”, – О. И., – термин “объект права” применяет не в смысле объекта правового воздействия (правового регулирования), а только в смысле внешнего объекта поведения участников имущественных отношений»[74]; в-третьих, объект в этом смысле свойственен лишь имущественным отношениям и является главным признаком их отграничения от отношений неимущественных[75].
Необходимо прежде всего отметить, что объект в том смысле в каком его понимает Н. Г. Александров, свойственен не только имущественным правам. Взять хотя бы право автора на неизменность его произведения. Неимущественный характер этого права сомнений не вызывает. Но у такого права есть свой внешний объект, каковым является не вещь, а авторское произведение. Из этого следует, что наличие внешнего объекта не является специфическим признаком только имущественных отношений и что даже внешним объектом правоотношения не обязательно должны быть только вещи (имущества). Из этого следует далее, что выводы о так называемом внешнем объекте нельзя базировать всецело и исключительно на главе III Гражданского кодекса. Во-первых, в ней речь идет лишь об объектах имущественных отношений, ибо Гражданский кодекс, как известно, личных неимущественных прав вовсе не касается, а потому и не предрешает вопроса об их объектах; во-вторых, эта глава действительно говорит о внешнем (или, как мы бы сказали, материальном), но не о юридическом объекте правоотношения, а потому и не может служить решающим доказательством в пользу признания или, наоборот, отклонения той или иной точки зрения по данному вопросу.
Но что собой представляет внешний объект правоотношения в трактовке Н. Г. Александрова? Автор прямо говорит, что он имеет в виду не объект права, а объект поведения людей[76]. Как же, однако, быть с объектом права или, как мы его называем, с юридическим объектом правоотношения? С точки зрения Н. Г. Александрова, надлежало бы прийти к выводу, что такого объекта вообще не существует, что у правоотношений нет своего объекта, что у них в лучшем случае имеется внешний объект, который к тому же является не объектом правоотношения, а объектом поведения его участников.
Пусть теперь судит читатель, какой взгляд является, по выражению Н. Г. Александрова, глубоко ошибочным[77] – взгляд, который признает поведение юридическим, а вещи материальным объектом правоотношения, или взгляд, который объявляет все неимущественные отношения безобъектными, признавая наличие объекта только в имущественных отношениях, да и то лишь в качестве объекта поведения, но не объекта права?
5
Обычно принято в общей характеристике элементов правоотношения относить к их числу и тех субъектов, между которыми правоотношение устанавливается. Вместе с тем против этого иногда возражают, ссылаясь на то, что правоотношение есть отношение между людьми, а потому сами люди не могут быть элементами правоотношения. Но этот спор едва ли имеет под собой какую-либо принципиальную основу. Так, например, в учебнике политической экономии говорится, что «производительные силы выражают отношение людей к предметам и силам природы, используемым для производства материальных благ»[78]. Это обстоятельство не препятствует, однако, признанию того, что в состав производительных сил общества входят, наряду с орудиями производства, «…люди, приводящие в движение эти орудия и осуществляющие производство материальных благ благодаря производственному опыту и навыкам к труду…»[79]. Но если люди вообще могут входить в состав отношений, в которых они участвуют (например, в состав отношений к предметам и силам природы), то почему же такая возможность исключается для правоотношений? С другой стороны, как ни именовать субъекта правоотношений, никакого влияния на характер исследования данной проблемы это обстоятельство оказать не может. Изучение правоотношения обязательно предполагает, наряду с анализом всех других его элементов, также и исследование правового положения его субъектов.
Известно, что в науке гражданского права принято различать категории правоспособности и дееспособности, а так как для обладания большинством гражданских прав достаточно одной лишь правоспособности, многие цивилисты приходят к выводу, что правоспособность и правосубъектность понятия тождественные. Этот тезис, который мог бы получить некоторое обоснование в пределах гражданского права, был, однако, подвергнут известной генерализации в работах по теории права. Так Н. Г. Александров говорит уже общим образом о том, что «признаваемая государством за отдельным человеком или коллективом способность быть субъектом правоотношений называется правоспособностью или правосубъектностью[80].
Ход рассуждений, приводящий к подобному выводу, примерно таков: субъекты права – это лица, которые признаются способными иметь права и обязанности; но способность иметь права и обязанности называется правоспособностью; следовательно, правосубъектность и правоспособность – понятия равнозначные.
