Станислав Рассадин - Новые приключения в Стране Литературных Героев
Гена. Улыбку? Нет.
Кот. Ну, вот! Значит, улыбка может существовать отдельно. Как у мяу... как у меня: она появляется прежде, чем возникну я сам, и остается после того, как я исчезну. Сейчас я начну исчезать, и ты это увидишь.
Гена. Постойте, постойте! Не исчезайте! Скажите, пожалуйста, что, у вас тут всюду так пустынно? И тихо?
Кот. Тихо? Пустынно? У нас? Мяу, какая чушь! Протри глаза! Ты возле самого домика Герцогини. Вон ее кухарка варит суп с перцем... (Гена отчаянно чихает. Кот – удовлетворенно.) Я же сказал: с перцем. А сама Герцогиня в это время...
Но, кажется, незачем и продолжать. Что-то со стуком и звоном – «бац!» – разбивается о стену.
Гена. Эй! Это что такое? Чуть мне в голову не попали! А поосторожнее нельзя?
Кот (безмятежно). Не обращай внимяуания. Просто кухарка у Герцогини очень злая, а перец еще злее...
Гена. Апчхи!
Кот. Вот видишь?.. И поэтому она все время чем-то швыряется от злости: то тарелкой, то чашкой, то блюдом... («Бац! Бац! Бац!») А сама герцогиня в это время нянчит ребенка.
И тут начинается... То есть, что именно начинается, трудно даже сказать. Ревет-заливается младенец. Стараясь его перекричать, поет (если это можно назвать пением) колыбельную (если ее можно назвать колыбельной) Герцогиня (если только бывают такие герцогини). «Бац! Бац! Бац!» – это бесится кухарка. Да еще нашим Геной овладело непрерывное чихание.
Герцогиня.
Малютку-сына – баю-бай! –
Прижми покрепче к сердцу
И никогда не забывай
Задать ребенку перцу!
Баюкай сына своего
Хорошею дубиной –
Увидишь, будет у него
Характер голубиный!
Гена (выкрикивает между приступами чихания). Да перестаньте вы... чхи!.. швыряться! Я вам, вам... чхи!.. говорю! («Уа-а!Уа-а!Уа-а!» – это младенец. «Бац! Бац! Бац» – кухарка.) Ну вот, вы же своей тарелкой сейчас чуть-чуть ребенку нос не расквасили! Чхи!..
Герцогиня (очень многозначительно). Если бы никто не совал своего носа в чужие дела, мир завертелся бы куда быстрей, чем сейчас.
Гена (справившись наконец с чихом). Во-первых, никуда я его не сую. А во-вторых, чего ж было бы хорошего, если бы Земля быстрее вращаться стала? Ночь бы с днем перемешалась, вот и все! Если хотите знать, то от вращения...
Герцогиня. Кстати, об отвращении. Таких отвратительных мальчишек, как ты, надо казнить.
Гена. Самих вас надо... (Младенец, кажется, лопнет от вопля). Да что же это вы с ребенком-то творите? Разве же так баюкают? Вы из него всю душу вытрясете!
Герцогиня. Как обращаться с моим малюткой, я знаю лучше всех на свете! (Опять запевает.)
Уж я-то деточку мою
Лелею, словно розу!
Уж я его – баю-баю,
Как сидорову козу!
Гена (пытаясь перекричать и песню, и «бац! бац!», и «уа! уа!»). Говорю вам, перестаньте его трясти!
Герцогиня. Ах, вот как? Ну, если ты это умеешь лучше меня, тогда и нянчись с ним. На! А я приглашена на крокет к королеве. Но берегись, если он начнет у тебя вести себя по-свински!
Гена. Ну и идите! И пожалуйста! У меня-то ему все-таки спокойнее будет... (Младенец кричит безостановочно.) Эй, слушай, не ори! Ну, чего хочешь? Песенку, что ли, тебе спеть? Баю-баюшки-баю, не ложися на краю... Как там дальше-то? Ну, и влип же я! Что мне с ним теперь делать? Хоть бы конфетка с собой была... (Просительно.) Слышишь? Ну, не ори же!..
В голосе его столько самой настоящей мольбы, что неудивительно: младенец вдруг послушался. Но как? Орать-то он перестал, зато захрюкал. Самым что ни на есть натурально-свинским образом: «хрю-хрю-хрю!»
Ты чего? Я тебя спрашиваю: ты чего это захрюкал? Что ты, поросенок, что ли? Тогда уж лучше ори! С ума сойти! Ну и ну! Ребенок в поросенка превратился! И пятачок, и копытца, и хвостик даже! Эй, эй, стой! Куда? (Слышно, как поросенок, визжа, бьется в его руках. Потом – еще один, последний взвизг и удаляющийся мелкий топот копытец.) Сто-ой!.. Нет, хватит с меня! Ноги моей здесь больше не будет! Где моя коробочка?
И, как было ему обещано, Гена в один миг телепортирует-ся – так выражаются в научно-фантастических книгах. У нас тут никакой фантастики нет, все чудеса самые что ни на есть обыкновенные, и мы можем выразиться проще: раз – и там! То есть опять рядом с профессором.
Ну, Архип Архипыч, это не Страна Чудес, а сумасшедший дом какой-то! Знаете, что со мной было? Иду я – и вдруг...
Профессор. Да успокойся, Гена! Я ведь все слышал.
Гена. Как? Откуда?
Профессор. Вот тебе раз! По радио, конечно.
Гена. А-а, ну да! Я уже из-за этой Герцогини с ее поросенком совсем соображать перестал. Это ж надо такую бессмыслицу придумать!
Профессор. Ах, значит, и ты видишь одну бессмыслицу?
Гена. «И ты...». Смеетесь, да? Хотел бы я повидать чудака, который бы здесь хоть какой-нибудь смысл нашел!
Профессор. Тогда можешь смело разглядывать меня: я как раз из таких чудаков! Да, да! А есть чудаки и гораздо большие. Те, которые решительно в каждой из этих бессмыслиц готовы видеть смысл. Например, один английский исследователь творчества Льюиса Кэрролла считал, что сцена на кухне у Герцогини весьма сатирически изображает дом и семью викторианской Англии, то есть Англии прошлого века, времен правления королевы Виктории. Он даже уверял, что в этой сцене чуть ли не все вполне правдоподобно. Что должно быть на кухне? – спрашивал он. И отвечал: кухарка, очаг и котел с супом. Точь-в-точь как у Кэрролла. Может быть, странно, что Герцогиня сама баюкает своего ребенка? Но мы, говорит, живем в демократический век. Или то, что кухарка то и дело швыряется посудой? Что ж, в наши дни, объясняет ученый, есть немало дам, которые готовы вытерпеть еще и не то, чтобы только найти кухарку.
Гена. А то, что Герцогиня так ребенка трясет? Он от крика аж посинел!
Профессор. Ученый и на это отвечает: правила воспитания детей в Англии были весьма и весьма суровы. Их и впрямь драли как сидорову козу.
Гена (не сдается). А то, что младенец в поросенка превратился, в этом, по-вашему, тоже есть смысл?
Профессор. Ах, Геночка! Разве тебе самому неизвестны случаи, когда из детей выходят порядочные поросята?
Гена (он сражен обилием аргументов). Правда... А я и не подумал... Значит, вся «Алиса в Стране Чудес» – это просто сатира, да?
Профессор. Ну, зачем так категорически? Просто не все в ней так уж бессмысленно, как тебе показалось. И больше того! Считается, что в самом пристрастии Кэрролла к странности, алогичности, абсурду, к тому, во что трудно и даже невозможно поверить, – в этом таится как бы прообраз научного мышления, которое еще не было свойственно его эпохе. И даже как бы предсказываются некоторые серьезные научные открытия.
Гена. Да? Это какие же?
Профессор. А что ты все меня допрашиваешь? Я же тебе сказал: используй преимущества своего возраста. Отправляйся опять в Страну Чудес и все разузнай сам. Помнится, там есть один персонаж, который очень гордится своей ученостью, – глядишь, он тебе и поможет...
Хорошему совету отчего не последовать? И в результате мы слышим чьи-то душераздирающие стенания и вздохи. Слава богу, что это пьеса для радио, иначе пришлось бы описывать внешность незнакомца, а это совершенно невозможно: он ни на кого и ни на что не похож. Ни зверь, ни птица, ни рыба, ни мясо. Не случайно все иллюстраторы Льюиса Кэрролла рисуют его по-разному.
Гена. Извините, вы, кажется, плачете? У вас горе?
Незнакомец (он любит выражаться высокопарно и даже время от времени начинает говорить белым стихом. Как сейчас). Да. Горе. И ужасное, увы.
Гена. А я вам не могу помочь?
Незнакомец. Увы, уже никто мне не поможет. А плачу я о том, что далеко уплыли годы моего ученья.
Гена. Ученья? А, наверное, вы-то мне и нужны! Как вас зовут?
Незнакомец. Ты спрашиваешь, как меня зовут? Это смотря по тому, кто зовет. Тот человек, что написал обо мне книгу, звал меня по-английски: Мок-Тартль. Иль иначе сказать: Лже-Черепаха!
Гена. Странно!
