Хоуп Мирлис - Город туманов
Возможно, подобная неприязнь была вызвана тем, что Ранульф, будучи крошечным мальчиком, серьезно обидел его — указав на врача пухлым младенческим пальчиком, ребенок тоненьким голоском пропел:
— Когда крикнет Шантеклер, смолкнет Эндимион Лер!
Мать отругала его за грубость, на что ребенок ответил, что сему незамысловатому стишку его научил какой-то старик, которого он увидел во сне. Эндимион Лер смертельно побледнел — от ярости, решила Календула, — и несколько лет, обращаясь к Ранульфу, едва сдерживал злость.
Однако все это произошло давным-давно, и следовало предположить, что Лер забыл то, что, в конце концов, было всего лишь детской шалостью.
Мысль о том, что придется открыть этому выскочке позор семьи Шантеклеров, далась господину Натаниэлю нелегко. Однако если кто-то и мог исцелить Ранульфа, так только Эндимион Лер, поэтому господин Натаниэль спрятал гордость в карман и попросил врача прийти к нему и осмотреть сына.
Пока господин Натаниэль расхаживал взад и вперед по трубочной (как называлось его личное логово), ожидая врача, ужас случившегося обрушился на него в полной мере. Ранульф совершил ужасное преступление — отведал плода фейри. Если это обнаружится, — а подобного рода вещи всегда получают огласку, — мальчик до конца жизни останется вне общества. В любом случае его здоровью в ближайшие годы будет угрожать серьезная опасность. Натаниэль вдруг представил, как по городу поползут слухи: «Член семейства Шантеклер отведал плодов страны Фейри… Маленькому Ранульфу угрожает опасность…»
Тут паж объявил о прибытии Эндимиона Лера.
Это был невысокий кругленький человек лет шестидесяти от роду, курносый и веснушчатый, глаза разного цвета: один голубой, другой — карий.
Встретив его проницательный, чуть пренебрежительный взгляд, господин Натаниэль ощутил неприятное чувство, как обычно при встрече с врачом, — ему показалось, что тот способен прочесть его мысли. Поэтому он не стал ходить вокруг да около, а сказал все напрямик.
Эндимион Лер негромко присвистнул, бросил на господина Натаниэля едва ли не угрожающий взгляд и резким тоном спросил:
— А кто дал ему это зелье?
Господин Натаниэль ответил, что некогда прислуживавший ему парнишка по имени Вилли Клок.
— Вилли Клок? — с хрипотцой в голосе переспросил доктор. — Вилли Клок?
— Да, Вилли Клок… не думал, что он такой негодяй, — гневно произнес господин Натаниэль и спросил не без удивления: — Так вы знаете его?
Кто же не знает Вилли Клока? — ответил доктор. — Видите ли, я не торговец и не сенатор, а потому могу общаться с кем пожелаю, — произнес он насмешливым тоном. — Вилли Клок со своими выходками был настоящей чумой нашего города, покуда находился в нем, и горожане отнюдь не благословляли Вашу честь за то, что вы, будучи мэром, держите у себя в доме такого негодяя.
— Ну, как только я его встречу, в живых не оставлю! — яростно воскликнул господин Натаниэль.
Эндимион Лер поглядел на него с загадочной полуулыбкой на лице.
— А теперь вам пора отвести меня к вашему сыну и наследнику, чтобы я мог его осмотреть, — проговорил он после паузы.
— А вы… вы действительно можете вылечить его? — с тревогой в голосе спросил господин Натаниэль, провожая врача в гостиную.
— Я никогда не отвечаю на этот вопрос, пока не увижу пациента, а то и вовсе не делаю этого, ответил Эндимион Лер.
Ранульф лежал на кушетке в гостиной. Календула сидела возле него с вышиванием, бледная и взволнованная. Она по-прежнему ощущала себя принадлежащей к семейству Вигилиев и была полна негодования, направленного на двоих Шантеклеров, отца и сына, которые втянули ее в эту жуткую историю.
Бедный Натаниэль застыл в ожидании рядом, едва ли не теряя сознания от напряжения, пока Эндимион Лер обследовал язык Ранульфа, нащупывал пульс, не забывая в то же самое время расспрашивать о симптомах.
Наконец он повернулся к господину Натаниэлю и произнес:
— Оставьте меня наедине с мальчиком. Он тогда будет более откровенным.
Однако Ранульф в ужасе закричал:
— Нет, нет, нет! Папа! Папа! Не оставляй меня с ним!..
И потерял сознание.
У господина Натаниэля голова пошла кругом. А вот Эндимион Лер сохранял спокойствие и контролировал ситуацию. Натаниэля вежливо выставили из комнаты, и, заперши дверь прямо перед его носом, Календула последовала за мужем, и теперь обоим оставалось лишь дожидаться милости доктора в курительной комнате.
— Клянусь Солнцем, Луной и Звездами, я возвращаюсь! — в волнении вскричал господин Натаниэль. — Я не доверяю этому типу и не намерен оставлять с ним Ранульфа.
— Что за ерунда, Нат! — произнесла Календула усталым тоном. — Прошу тебя, успокойся. Пусть доктор занимается своим делом.
Примерно с четверть часа господин Натаниэль мерил комнату шагами, едва скрывая свое нетерпение.
Гостиная находилась напротив курительной, их разделял только узкий коридор, и когда Натаниэль открыл дверь собственной комнаты, он услышал доносящиеся из гостиной голоса. Это утешало, видимо, Ранульф очнулся.
Потом вдруг Натаниэль оцепенел, зрачки его расширились, лицо стало пепельно-бледным, и он вскричал:
— Календула, слышишь ли ты?
Из гостиной доносилась песня, милая, чуть жалобная мелодия, и, старательно вслушавшись, можно было разобрать слова:
Как врачу больного лечить,
Как судьбу предсказать,
Как понять и как научить,
Как потом передать.
С лилией на окне, с соком травы в вине.
С зеленью многоликой,
С ветвью хлесткой и дикой,
С клубникой и голубикой.
— Боже милостивый, Нат! — воскликнула Календула, изображая комическое отчаяние. — В чем же дело теперь?
— Календула! Календула! — возопил Натаниэль охрипшим голосом, хватая ее за руки. — Разве ты не слышишь?
— Я слышу вульгарную песню, если ты имеешь в виду именно это. Я знала ее всю свою жизнь. Очень любезно со стороны Эндимиона Лера превратиться в няньку и качать колыбель!
Однако то, что слышал господин Натаниэль, было Нотой.
На несколько секунд он замер, не имея сил шевельнуться, на лбу выступил пот. А потом, ослепнув от ярости, он бросился в коридор. Однако забыл о том, что гостиная закрыта, выскочил во входную дверь и ворвался в комнату через выходившее в сад окно.
Находившиеся в гостиной врач и пациент, настолько поглощенные друг другом, не заметили ни попытки господина Натаниэля прорваться сквозь запертую дверь, ни его появления из окна.
Ранульф лежал на кушетке с выражением крайнего мира и покоя на лице, а Эндимион Лер, склонившись над ним, негромко напевал мелодию, на которую были положены только что упомянутые слова.
Господин Натаниэль с бычьим ревом набросился на доктора, поднял его на ноги и принялся трясти, как терьер крысу, обрушив на его голову все известные ему оскорбительные эпитеты, не исключая, конечно, фейрина сына.
Тут Ранульф принялся хныкать и жаловаться на то, что отец все испортил, потому что доктор делал ему хорошо.
Шум заставил встревоженных слуг броситься к двери, в садовом окне появилась Календула и, порозовев от стыда, принялась тянуть господина Натаниэля за сюртук, истеричным тоном предлагая ему опомниться.
Натаниэль устал и выпустил наконец свою жертву, уже побагровевшую и задыхавшуюся — столь серьезной оказалась встряска.
С невыразимым отвращением Календула бросила взгляд на пыхтящего и победоносного мужа и обрушила на маленького доктора поток извинений и всевозможных укрепляющих средств. Не в силах вновь обрести дыхание тот рухнул в кресло, Натаниэль стоял, испепеляя его взглядом, а бедняга Ранульф, бледный и перепуганный, хныкал на кушетке. Наконец доктор поднялся на ноги, слегка встряхнулся, вынул платок, промакнул лоб, усмехнулся и вполне миролюбиво заявил:
— Хорошая встряска весьма полезна для восстановления телесных токов. Итак, ваша честь, вы превратились во врача! Благодарю вас… от всей души благодарю за лечение.
Пропустив его слова мимо ушей, господин Натаниэль сурово спросил:
— Что вы делали с моим сыном?
— Что делал? Просто лечил его. Песни стали считаться целебными намного раньше, чем травы.
— Мне было хорошо, — простонал Ранульф.
— И что же это была за песня? — все так же сурово спросил господин Натаниэль.
— Она стара, как мир. Это колыбельная, няни поют ее детям. Вы наверняка знали ее с самого детства. Как же она называется? Голубика — да, именно так. Голубика. Не правда ли, Календула?
Деревья в саду шевелились и что-то бормотали. Галдели птицы. Издали донесся колокольный перезвон часов на Ратуше, и в гостиной запахло весенними цветами и ароматической цветочной смесью.
Натаниэль вдруг успокоился. Поднес руку колбу, передернул плечами и смущенно усмехнувшись, произнес:
