Владислав Крапивин - Лужайки, где пляшут скворечники
«А может, наоборот», — подумал Артем, у которого к школе было особое отношение. Но сказать это не решился.
Он не знал, как продолжить разговор. Сильно согнулся, стал чесать щиколотки. Искоса глянул на Нитку. Она пыталась дотянуться сандалеткой до валявшегося в траве красного мячика. Нога Нитки была в загаре, словно в длинном коричневом чулке. А между загаром и разлохмаченной джинсовой кромкой открылась полоска светлой кожи. На ней краснела длинная царапина — свежая, припухшая. Артем пожалел Нитку за эту болезненную царапину и тут же отвел глаза. А то перехватит Нитка его взгляд, подумает что-нибудь…
Он выпрямился. Они опять покачались. При каждом качании Ниткины волосы легко подымались над плечами. Она вдруг спросила:
— Ты о чем думаешь?
И тогда Тём, ужасаясь своей смелости, сказал:
— Я думаю… обычно у всех, у кого волосы черные, они прямые, гладкие и… тяжелые какие-то. А у тебя летучие, как паутина.
— Это я в маму.
Тём обрадовался, что знает теперь, о чем говорить:
— А Кей? Он в кого такой? В отца? — И тут же прикусил язык! Болван! А что, если отца тоже нет?
Своего-то отца он не видал, не слыхал. Мама говорить про него не любила: «Это был случайный в нашей жизни человек. Он не захотел про тебя знать. И куда-то исчез раньше, чем ты появился на свет… Тёмчик, разве нам плохо вдвоем?»
Ему было неплохо с мамой. Но у Нитки-то и у Кея — все по-другому!
Нитка сказала со вздохом:
— Нет, отец у нас не светловолосый. Он… коричневый такой и с веснушками. А Кей — сам по себе, ни на кого не похожий.
— А он… — чуть не задал новый вопрос Тём. И опять примолк.
Нитка в очередном качании толкнула наконец мячик. И с усмехнулась:
— Я знаю, ты хотел спросить, не привел ли отец Кею и мне мачеху.
Кей затеплел ушами. Глядя перед собой, Нитка сказала как-то отрешенно:
— Он не раз приводил. Толку-то… Поживут, поскандалят, и она уходит. Лучше бы никого не было… Лучше бы деньги на хозяйство давал, а то лишь пиво да приятели на уме…
«Вот она какая у них жизнь!»
Что тут скажешь?
И чтобы хоть как-то сравниться с Ниткой в семейном неблагополучии, Тём сумрачно признался:
— А я папашу своего никогда не видел. Он подался в бега, когда узнал, что я должен родиться.
— Может, и к лучшему, — так же сумрачно отозвалась Нитка.
— Может быть…
Они покачались еще. Потом Нитка прыгнула с доски, небрежно бросила: «Пока», и пошла прочь, будто вмиг забыла про Тёма… Но нет, шагов через десять все же оглянулась. Быстро так, почти незаметно.
3До ужина Тём ходил в сладковато-тревожном раздумье. Был ли этот разговор с Ниткой совсем случайный или… протянулась между ними какая-то паутинка? Хотя — какая? Зачем он Нитке?
Тём не обольщался по поводу своей личности. Понимал: и характер, и внешность не такие, чтобы нравиться девчонкам. Да не очень это и огорчало Тёма в его двенадцать с половиной лет. Хуже другое: не было друзей и среди мальчишек. Не принимали его всерьез. Видимо, был он в глазах пацанов типичный «ботаник». То есть книгочей-зубрильщик и всегда послушный маме ребенок.
А ведь это не так!
Впрочем, Тёма не обижали и сильно не дразнили. Знали, что в случае чего он может снять очки, попросить кого-нибудь «подержи, пожалуйста» и полезть в драку — не очень умело, но без боязни. И подтягивался на турнике он не так уж хило, и плавал не хуже других, и четвертое место занял в беге на шестьдесят метров, а все равно… Рисовали на него беззлобные карикатуры. Наверно, потому, что это было очень легко: перевернутая единица — нос, два ноля по бокам от него — очки, длинный минус под единицей — рот. А несколько торчащих в две стороны лучинок над очками — волосы. А каких только прозвищ не придумывали, так и сяк переворачивая имя и фамилию!
«Ар-тем-рюк».
«Тём — всё путём!»
«Тём-рюкзачок».
«Тём-рюк-зак — лихой казак».
Иногда окликали коротко: «Рюк!» (что было совсем уже глупо; известно, что «рюк» по-немецки это «спина»; хорошо хоть, что не другое место).
Была еще кличка «Терем» и даже «Тём-теремок».
Тём не обижался. А последнее прозвище даже нравилось: Теремком иногда называла его и мама.
…А Нитка… интересно все-таки, чего это она разговорилась с ним, с Тёмом? У нее и без того друзей и подружек пол-лагеря. Только и слышишь: «Ниточка, пошли с нами!.. Нитка, пойдешь на дискотеку?.. Нит, мы с тобой в одной команде!» Или это не те друзья, с которыми, повздыхав, можно поговорить о жизни?
За ужином Тём поглядывал в сторону девчоночьего стола, но стол был далеко, да и сидела Нитка к Тёму спиной.
После ужина была дискотека, Тём не пошел (осточертело — одно и то же), гулял просто так. В одиннадцать часов (на час позже. чем полагается) вожатые наконец всех разогнали по постелям. В палате и за открытыми окнами была духота. Тём помаялся и улизнул через окно, чтобы освежить голову под умывальником. Но вода из крана бежала теплая. Не прогоняла из головы ни тяжести, ни всяких мыслей. Досадуя, побрел Тём обратно. Сосновые шишки кололи ступни. Нагретый воздух ну прямо липнул к спине — Тём улизнул из постели как был, в одних трусах и босиком.
На полпути к своему домику «М-2» (мальчики, второй отряд) Тём встретил Нитку.
Она тащила на руках Кея.
Тём узнал их издалека, хотя стояли густые сумерки.
Вообще-то летние ночи были светлые, хоть читай без лампочки, но сейчас в небе сошлись душные тучи, вдали погромыхивало, и сумрак сделался такой, что не разглядишь макушки высоких сосен (они росли по всему лагерю). Однако голова Кея светилась в темноте и Ниткины глаза, кажется, тоже. Будто синие огоньки.
— Ого, — сказал Тём, когда они с Ниткой сошлись на песчаной дорожке.
— Это сокровище опять было в бегах? Где ты его нашла?
— В кладовке за игровой комнатой. Мечтал там один среди старых барабанов, а потом носом в коленки и бай-бай где сидел. Не разбудишь из пушки… — Она дышала с усилием.
— Давай его мне, — храбро потребовал Тём. — Умаялась ведь…
— Да ладно, я привыкла.
— Давай говорю.
Ого-го! Хотя и кроха, а вес нешуточный. Как Нитка таскает его каждый день? Тём выгнулся назад. Нести малыша было не только тяжело, но и неудобно. Волосы его отчаянно щекотали Тёму плечо и нос — он даже чихнул на спящего Кея. Ноги у того болтались, твердая сандалия била Тёма по бедру. К тому же приходилось придерживать локтем свои новые, с чересчур слабой резинкой трусы.
— Куда его? В цыплятник? — так назывался домик для малышни.
— Сперва надо ему лапы сполоснуть. Тут бочка недалеко.
Бочка с дождевой водой стояла рядом с длинной бревенчатой кухней, под водосточным желобом. Нитка стряхнула с брата сандалии, поболтала его ноги в теплой воде, вытерла их платком.
Потом они вдвоем (за ноги и за плечи) подтащили Кея к цыплятнику, там под лампочкой дежурила толстая вожатая Даля (для малышей — Магдалена Львовна).
— Наконец-то! Где вы его отыскали?
— В барабанах, — выдохнул Тём.
— Давайте сюда, я сама его уложу.
Потом, с сопящим Кеем на руках, Даля оглянулась в дверях и сказала для порядка:
— Вы оба тоже брысь немедленно спать.
— Само собой… — Ниткин голос был усталый и честный. — Я так набегалась за ним, что с ног валюсь. Лишь бы не уснуть по дороге…
Но когда они отошли, Нитка сказала теплым шепотом:
— Я наврала. Совсем не хочется спать.
— И мне… Ох, а сандалии-то остались у бочки! — вспомнил Тём. — Пошли за ними!
— Да ну их, никуда не денутся… Тём…
— Что?
— Давай сбежим куда-нибудь, а?
Он радостно обмер.
— Куда?
— Духотища такая. Искупаться бы…
— В купалке, наверно, вожатые бултыхаются. Сразу нас выловят.
— А давай на Запретку…
— С ума сошла, — искренне сказал Тём. И тут же перепугался: Нитка его запрезирает.
Но она зашептала очень убедительно:
— Тём, я ничуточки не сошла. Там же сейчас точно никого нет. Сторожей там и днем-то не бывает, а сейчас тем более. И купальщиков — тоже. Кто туда сунется в такое время?
Запреткой называлась водозаборная зона. Откуда качали воду для окрестных лагерей. В кирпичной будке стоял могучий насос, он гнал воду по трубам в цистерны и резервуары. Но включали его только днем и всего два раза в неделю. Техник придет и уйдет, а сторожей там и правда не водилось Охранял Запретку лишь щелястый забор с остатками колючей проволоки наверху и поблекшими фанерными объявлениями, которые всё запрещали и грозили штрафами.
За купание без спросу отдыхающим в лагере грозили суровые кары. «Вплоть до…» Но, конечно, самовольщики находились. И на Запретку проникали. Очень уж чистыми были там берег и твердое песчаное дно. Случалось, нарушителей ловили. Но пока еще никого не выгнали, дело кончалось каждый раз шумным нагоняем на лагерной линейке… Впрочем, ни ребята, ни вожатые не попрутся на Запретку сейчас, чуть не в полночь, это же больше километра по кустам и буеракам. К тому же, там неподалеку заброшенная мельница, про которую, конечно же, полно историй. Про всякие там блуждающие огоньки и туманные фигуры…
