Ренат Янышев - Каникулы юной ведьмы
Тут до меня дошло, что же именно меня сейчас больше всего беспокоило:
— Послушайте, а почему я вас вижу? И почему от вашего голоса папа не просыпается?
— Дак ведь люди-то простые нас ни видеть, ни слышать не могут. Это уж кому как дано. Ты вот стала ведьмой, так теперь и видишь нас.
— Не называйте меня ведьмой, а то я обижусь.
Он страшно удивился:
— Почему это? Ведьма — это же от слов «ведать», то есть «знать», и «ма» — то есть старшая женщина, главная женщина. Хм, хотя тебе еще расти и расти до звания главной женщины.
Тут Кузя вдруг подхватился:
— Ох, заболтался я с тобой. А счас скотинку на выгон отправлять надобно. Ладно, следующей ночью приду, там договорим. Ну, покедова.
И с этими словами он выбежал прямо сквозь запертую дверь.
Я лежала совсем ошалевшая от этого визита. Что же это получается? Хранительница убедила меня в том, что волшебства нет. Но ведь домовые — это же волшебные существа. Хотя бы взять, как он прошел сквозь дверь. Ну хорошо, допустим, раз я их видела, раз со мной случаются всякие странные вещи — значит, волшебные существа ость! НО! Тогда получается, что и Я со своими способностями (летать, лечить мысленным желанием и так далее) — тоже ВОЛШЕБНОЕ СУЩЕСТВО?
Я не хочу быть волшебным существом! Как будто нарочно, чтобы окончательно испортить мне настроение, пробегавшая по полу мышка вдруг подмигнула мне и, остановившись на мгновение, попробовала станцевать чечетку. У нее, конечно же, это не получилось, и она, засмеявшись, убежала.
Вон, во всех американских фильмах и сериалах стоит только ребенку что-то научиться делать: взглядом что-нибудь зажигать или читать чужие мысли, так за ним начинают охотиться всякие спецслужбы. А мне это надо? Мне говеем не надо, чтобы вокруг взрывались автобусы, гибли пюди и всякое такое.
Ой, мамочки, что же делать? Мне стало совсем плохо, и я решила разбудить папу, чтобы с ним посоветоваться. Тем более и вставать уже пора, совсем рассвело.
Я соскользнула с постели и направилась в папин угол. Обычно под утро он похрапывает, а сегодня что-то затих. 11 даже с головой укрылся под одеялом. Я протянула руки, намереваясь изо всех сил потрясти папу за плечо. Он ведь такой тяжелый, что и не пошевелить его. Но вдруг под руками вместо папиного плеча оказалось что-то легкое и тщедушное, так что я чуть не упала на пол. Под одеялом что-то зашевелилось, и оттуда вынырнула заспанная мордашка какого-то малыша. Он тут же запищал тонким голоском:
— Ну ты что, Ника, обалдела, что ли, совсем, так толкаться? О господи, ну что тебе надо?
Я в ужасе отпрянула от кровати, надеясь, что это всего лишь продолжение сна. В голове же сразу сложилось неумолимо, как таблица умножения, все последние события и голос Хранительницы: «Ты можешь влиять на живые существа», и мое желание: «Пусть папа станет маленьким».
Малыш отбросил одеяло и уселся на краю кровати, упершись локтями в колени и потирая лицо. Он был в папиных плавках, которых бы хватило на троих таких малышей, и я окончательно убедилась, что все это, к сожалению, не сон.
Надо признать, мне этот малыш сразу же понравился, особенно когда открыл глаза. Я любила смотреть старые фотографии родителей в детстве. А этот живой большеглазый мальчик, явно еще дошкольник, с аккуратной стрижкой густых иссиня-черных волос, выглядел еще лучше. В нем ничего не осталось от моего прежнего папы. Стоп! Ужас какой-то — неужели это мой папа?!
Между тем малыш открыл глаза и мутным от сна взглядом уставился на меня:
— Мне такой кошмар снился… — тут он замолк, потому что понял одну неприятную для себя вещь. Обычно папа, даже сидя на диване или еще где-то, все равно смотрел на меня сверху вниз. Но только не сейчас. Хоть я и стояла не очень близко, ему пришлось взирать на меня снизу вверх. И это моему папе очень не понравилось. Он замер, потом стал медленно переводить взгляд с меня на свои ноги — маленькие, безволосые, трогательные ножки. Вообще, действительно мой новый папа (надеюсь, это правильное выражение, хотя, может, нужно говорить — новый облик моего папы?) чем-то неуловимо напоминал Ежика, о котором я уже упоминала.
— ТЫ Ш-Ш-Ш-Ш-ТО? — зашипел на меня между тем папа. — НЕ-МЕгДЛЕ-ННО СДЕ-ЛАЙ МЕ-НЯ ОБ-РА-ТНО ВЗ-РОС-ЛЫМ! СЛЫ-ШИШЬ?
Я испугалась не на шутку. В таком гневе я еще папу не видела. И тут до меня дошло: но и таким маленьким я еще папу тоже никогда не видела. Ну что он мне может сделать своими маленькими ручками? Помню, Ежик очень злился, когда хотел меня ударить, а я его просто удерживала рукой за макушку, и он ничего не мог сделать. Ха! Мое желание сбылось — так что он теперь, наверное, уже понял, как плохо быть маленьким и почему я стремлюсь как можно быстрее вырасти. Только, наверное, это очень круто вышло. Как-то надо сделать так, чтобы папа меня не пришиб потом сгоряча, когда опять станет взрослым. С него станется.
Между тем папа не стал дожидаться превращения. Он соскочил с постели, схватил меня за руку и рванул чуть в сторону, чтобы я оказалась к нему вполоборота и появилась возможность ударить меня по попе. Вернее, это ему хотелось сделать. На самом же деле он лишь чуть дернул меня в сторону и все. Я же в ответ легонько его оттолкнула. Правда, тоже не рассчитала силы. Я привыкла, что на папу и с разбега наскочишь, а ему хоть бы хны. А тут он отлетел и ударился об угол тумбочки. На его глазах сразу же появились слезы. Я подскочила к нему, пытаясь обнять:
— Папочка, ну прости меня, я не хотела!
Но он стал отбиваться от меня и только жалобно просил:
— Уйди! Ну уйди же от меня!
Неизвестно чем бы все это кончилось, если бы со двора не раздался голос крестного:
— Эй, Тимофеич, ну сколько тебя ждать? Мы же договорились.
Почти тут же раздались гулкие шаги по крыльцу. Папа дернулся к шкафу, на ходу теряя свои же плавки.
— Скажи, что я куда-то ушел» — пропищал он.
В горницу ввалился чрезвычайно довольный жизнью дед Кузя:
— Привет, Ника, а где твой отец?
Я не нашла ничего лучшего сказать, что он ушел к дяде Егору.
— Да??? — несказанно удивился крестный. — А как он ушел? Дворами, что ли? Я уж битый час сижу на завалинке, все его караулю… А что он — без штанов ушел, что ли? — обратил он внимание на папину одежду на спинке стула. — И кровать его ты заправляешь? Чего это у вас творится?
Он стал подозрительно осматриваться вокруг, а потом заорал:
— Тимофеич! Я здесь и никуда не уйду. Ты чего надумал, а? Давай вылазь, знаю я твои штучки, самому все сделать захотелось? Не выйдет.
Он стал шерудить по избе, и кончилось все тем, что из шкафа, придерживая одной рукой плавки, вышел папа.
Крестный стал вертеть головой, будто у него заболела шея:
— Так, а это что за мелочь пузатая?
Папа резко вскинул голову:
— Сам ты мелочь пузатая! Глаза разуй. Это я — племяш твой. О, горе мне!..
Тоненький папин голосок произвел на деда Кузю невероятное действие. Он вдруг закрыл ладонью рот, будто пытался сдержать свой же крик, и медленно опустился прямо на пол. Так и замер, как фарфоровый китайский болванчик.
Между тем папа, поддерживая плавки, болтавшиеся на нем, как парус, прошел на кухню, но вскоре вернулся, неся зажигалку:
— Слышь, дай закурить, а то мои кончились.
Дед Кузя достал пачку сигарет, и они задымили вдвоем, правда, папа сразу же закашлялся, попробовал еще раз затянуться и чуть не захлебнулся от кашля. И теперь они сидели рядышком на полу, уставившись каждый в свою точку. Курил только крестный, а папа потирал грудь. Я продолжала сидеть на лавке, боясь шелохнуться.
— Так ты, значит… того… этого, — нарушил затянувшееся молчание дед Кузя. — А как у тебя это вышло? Дочка, что ли, подсобила? Она могет. У нее, значит, глаз теперь такой. Как что не по ней, так во что-нибудь и превратит, а тебя, значит, и вообще обратно открутила… М-да, каждому свое… Опять же хорошо, организм окончательно перестал курево принимать. Слышь, Вовчик, а когда ты, ну, это… обратно вырастешь, не знаешь?
Папа поиграл желваками на скулах, раньше у него это хорошо получалось, как у героя какого-нибудь боевика, но теперь, если откровенно, у него это вышло смешно. Однако я говорить этого папе не стала.
— Вон у нее спроси, — наконец отозвался папа, а потом повернулся ко мне: — Ника, последний раз говорю, верни меня в нормальное состояние.
Тут я не выдержала и заплакала. Пока папа пытался курить, я и так уже попробовала, и ничего не вышло. Что я и объяснила сквозь слезы.
— Та-а-ак! — протянул папа. — Какие будут предложения? Вот что, Кузьма, давай-ка сгоняй к себе домой. У тебя же там должно лежать что-нибудь для внуков из одежды? Выберешь на меня… — папа помолчал, а потом разразился длинной тирадой на каком-то гортанном языке, причем, если судить по интонациям, он очень сильно ругался.
— Ишь ты, — зауважал папу крестный. — А это по-каковски?
