Джонатан Страуд - Кольцо Соломона
Наконец она встала и сняла с полки, висящей на стене, деревянный сундук, украшенный только скромным изображением полуденного солнца. Ашмира опустила сундук на кровать, встала на колени рядом с ним, откинула крышку и достала пять серебряных кинжалов. Кинжалы сверкали в свете лампы. Она брала их один за другим, осматривала, проверяла кромку, взвешивала на руке. Наконец Ашмира аккуратно сложила их на кровать.
Уверенно балансируя на носочках, она присела на корточки, полезла под кровать и достала оттуда свой дорожный плащ, кожаные башмаки и большую кожаную котомку. Котомка нашлась не сразу, Ашмире пришлось долго шарить по углам, и она была вся пыльная — ею слишком давно не пользовались.
Ашмира вытряхнула на пол содержимое котомки: два больших, небрежно сложенных куска ткани в странных пятнах и местами обгоревшие, несколько свечек, два огнива и фитили, масляную лампу, три горшочка, запечатанных воском, и восемь грузиков из резного нефрита. Некоторое время посидела над всем этим в задумчивости, потом пожала плечами, сложила их обратно в сумку, запихнула туда же серебряные кинжалы, затянула завязки и встала.
Время шло быстро; жрицы, должно быть, уже собрались на площади для утренней молитвы, а ей нужно было еще сходить в храм, получить благословение Солнца.
Но она была готова. Вещи собраны, а прощаться ей не с кем. Она надела башмаки, взяла плащ, вскинула на плечо котомку. И, не оглядываясь, вышла из каморки.
6
Бартимеус
Высоко над землею парил феникс, благородная птица, во всем подобная беркуту, не считая красноватого отлива на золотых перьях и переливчатых пятнышек на кончиках распростертых крыльев. У нее был медноцветный хохолок, когти, подобные золотым крючьям, и угольно-черные глаза, что смотрели вперед и назад, озирая всю вечность разом.
Вид у птицы был раздраженный. В когтях она тащила два с половиной центнера артишоков в огромной веревочной авоське.
Груз был тяжелый, но это не единственное, из-за чего работа меня бесила. Во-первых, меня подняли ни свет ни заря, это, знаете ли, тоже не сахар. Я отбыл из Израиля немного за полночь, в сторону северного побережья Африки, где растут самые лучшие дикие артишоки, дабы (я цитирую текст поручения дословно!) «выбрать самые сочные экземпляры, увлажненные хрустальными утренними росами». «Хрустальными утренними росами», скажите, пожалуйста! Им там не пофиг, чем они увлажненные?
Все эти артишоки надо было еще выкопать из земли — мне теперь грязь из-под когтей сто лет не вычистить! — да и принести их обратно за полторы тысячи миль, навстречу легкому утреннему бризу — тоже не пикник. Но это все я бы еще пережил. Что меня бесило по-настоящему — так это смешки и косые взгляды моих собратьев-духов, которые попадались мне навстречу по пути в Иерусалим.
Широко ухмыляясь, они проносились мимо, великолепные и воинственные, вооруженные сверкающими мечами и копьями. Они отправлялись охотиться на разбойников в южных пустынях — ну да, вот это задание, это я понимаю. А я? Я медленно тащился на север с полной сумкой овощей, натянуто улыбаясь и бормоча себе под нос грязные ругательства.[12]
Я, видите ли, был наказан. И, откровенно говоря, ни за что!
Обычно, когда тебе удается укокошить мага, пустив в ход немного благородной хитрости, и благополучно смыться обратно в Иное Место, тебя, скорее всего, на некоторое время оставляют в покое. Проходит несколько лет — а быть может, даже пара десятилетий, — прежде чем какой-нибудь алчный авантюрист, выучивший несколько слов по-древнешумерски и научившийся чертить пентакли без дырок, откопает твое имя, призовет тебя обратно, и твое рабство начнется заново. Но даже когда это случается, все идет по правилам, которые обе стороны признают по умолчанию. Волшебник заставляет тебя добывать ему богатство и власть,[13] а ты делаешь все, что в твоих силах, чтобы избавиться от него.
Иногда тебе это удается, чаще нет. Все зависит от умения и хитрости обеих сторон. Но все это чисто личное дело, и если уж тебе удается одержать нечастую победу над своим угнетателем, последнее, чего ты ждешь, — это что тебя тут же притащат обратно, да еще и накажут — накажут! — за победу над кем-то другим.
И тем не менее в Иерусалиме времен царя Соломона дела обстояли именно так. Не прошло и суток с тех пор, как я сожрал старикашку и удалился из его башни, сыто рыгая и ухмыляясь, как меня призвали в другую башню, расположенную в той же городской стене! И не успел я открыть рта, чтобы выразить возмущение, как меня поочередно огрели Судорогами, Бичом, Прессом, Кнутом и Дыбой, а под конец от души приложили Иглами.[14] Вы могли бы подумать, что уж после всего этого мне дадут возможность отпустить несколько едких замечаний — ага, как же! Я и оглянуться не успел, как уже несся выполнять первое из множества унизительных поручений, выдуманных специально затем, чтобы сломить мой беззаботный дух.
Одно хуже другого! Сперва меня отправили на гору Ливан нарубить голубого льда с вершины, чтобы царю было чем охлаждать свои шербеты. Потом меня послали в дворцовые житницы подсчитывать зерна ячменя в порядке ежегодной инвентаризации. Потом мне поручили обрывать засохшие листья с деревьев и цветов в Соломоновых садах, дабы ничто унылое и увядшее не оскорбило царского взора. За этим последовало два особенно неприятных дня, которые я провел в дворцовой канализации — но об этом я умолчу, хотя вонь достаточно красноречива сама по себе, — после чего меня направили в тяжкое путешествие за свежим яйцом птицы рок, чтобы подать его на завтрак при дворе.[15] И вот теперь, как будто всего перечисленного было мало, на меня взвалили обязанность добывать эти дурацкие артишоки, что сделало меня посмешищем в глазах всех моих собратьев-джиннов.
Естественно, ничто из этого духа моего не сломило, зато взбесило до крайности. И знаете, кого я во всем винил? Соломона.
Нет, разумеется, вызвал меня не он. Он для этого слишком важная персона. Такая важная, что за три долгих года, проведенных в рабстве в этом городе, я его, считай, и не встречал. Хотя я довольно много болтался по дворцу, исследуя лабиринт чертогов и садов, растянувшийся на добрую милю, самого царя я видел лишь пару раз, мельком и издали, окруженного толпой крикливых жен. Он почти не показывался наружу. Если не считать ежедневных советов, на которые меня почему-то не приглашали, большую часть времени он проводил, затворясь в своих личных покоях за северными садами.[16] И пока он бездельничал и нежился там, у себя, повседневные заклятия легли на плечи семнадцати верховных волшебников, что жили в башнях, стоящих вдоль городских стен.
Предыдущий мой хозяин был одним из Семнадцати, и нынешний мой хозяин тоже — вот вам осязаемое доказательство могущества Соломона. Все волшебники по природе своей — жестокие соперники. Когда одного из них убивают, остальные только радуются. На самом деле, они скорее вызовут коварного джинна затем, чтобы пожать ему когтистую лапу, чем затем, чтобы его наказать. Но только не в Соломоновом Иерусалиме! Царь воспринял гибель одного из своих слуг как личное оскорбление и потребовал мести. И вот пожалуйста: вопреки всем естественным законам и справедливости, я снова очутился в рабстве!
Гневно размышляя о своих несчастьях, я несся вперед, навстречу жарким сухим ветрам. Далеко внизу моя огненная тень скользила над оливковыми рощами и ячменными полями и прыгала по крутым террасам, засаженным смоковницами. Маленькое Соломоново царство постепенно разворачивалось подо мной, пока наконец вдали не показались крыши его столицы, разбросанные по холму, точно сверкающие рыбьи чешуйки.
Всего несколько лет назад Иерусалим был скромным унылым городишком, не представлявшим собой ничего особенного, и, уж конечно, никак не мог равняться с такими столицами, как Нимруд, Вавилон или Фивы. Теперь же он вполне способен был потягаться богатством и великолепием с этими древними городами — и о причинах этого догадаться нетрудно.
Все благодаря Кольцу.
Кольцо! Оно было сердцем всего происходящего. Именно из-за него процветал Иерусалим. Именно из-за него мои хозяева повиновались каждому слову Соломона. Именно поэтому столько волшебников собралось вокруг него — точно разжиревшие блохи на паршивой собаке, точно мотыльки, летящие на пламя.
Именно благодаря Кольцу, которое Соломон носил на пальце, он мог жить в праздности, а Израиль — в неслыханной роскоши. Именно благодаря зловещей репутации Кольца некогда великие империи Египет и Вавилон теперь держались настороже и с тревогой следили за своими границами.
Все это — благодаря Кольцу.
Собственно, сам я этого злосчастного артефакта вблизи не видел — но, откровенно говоря, в этом не было нужды. Его мощь чувствовалась издали. Все магические предметы излучают ауру, и чем они могущественнее, тем эта аура ярче. Один раз, завидев вдалеке Соломона, я мельком заглянул на высшие планы. Свет был так ярок, что я вскрикнул от боли. Соломон носил при себе нечто, сиявшее столь ужасно, что самого его было почти и не видно. Все равно что посмотреть в упор на солнце.
