Патрик Несс - Война хаоса
Возможно, из-за нее погибнет Земля, погибнет мир, который я заключил такой ценой…
Небо не имел права ошибаться…
Я убил Ножа…
Я наконец-то убил Ножа…
Ведь я так долго об этом мечтал…
Но исполнение мечты ничего мне не дало…
Я лишь страдаю от безбрежного горя, которое сам же и причинил…
Я вижу его на лице безголосой…
Безголосой, которая сжимает в руке ружье, но не умеет с ним обращаться…
Тогда я открываю свой голос и показываю…
[Виола]
Он широко открывает Шум и показывает мне, как обращаться с оружием: куда поместить пальцы и как сжать, чтобы из дула вылетела белая вспышка…
Он показывает мне, как его убить…
Виола, — снова говорит Бен за моей спиной. — Виола, нельзя!
— Почему это нельзя?! — вопрошаю я, не оглядываясь, не сводя глаз с 1017-го. — Он убил Тодда!
А если ты убьешь его, это никогда не закончится.
От этих слов я невольно разворачиваюсь:
— Как ты можешь такое говорить? Разве можно такое говорить, когда у тебя на руках лежит мертвый Тодд?!
Лицо Бена — это лицо раздавленного человека, а в его Шуме столько горя, что смотреть больно…
И при этом он находит в себе силы говорить такое…
Если ты убьешь Небо, войны не миновать. Сначала спэклы убьют нас. Потом новые переселенцы начнут массово истреблять их с орбиты, а уцелевшие затаятся и станут поджидать людей внизу. И так будет…
На секунду он умолкает, но потом собирается с духом и заканчивает уже вслух:
— Так будет вечно. Виола.
Я снова перевожу взгляд на 1017-го: он даже не пошевелился.
— Он сам хочет, чтобы я это сделала, — говорю я. — Правда, он сам хочет.
— Просто ему страшно жить со своей ошибкой, — объясняет Бен. — Ему страшно жить с этой болью, он хочет положить ей конец. Но представь, каким мудрым и добрым правителем он станет, если до конца жизни будет помнить о содеянном?
— Как ты можешь такое говорить, Бен?
Потому что я слышу их, — отвечает он в Шуме. — Всех до единого. Всю Землю, всех людей, я слышу каждого. И мы не можем позволить им умереть. Виола. Не можем. Ради этого сегодня умер Тодд. Только ради этого…
Больше он не может говорить. Он прижимает Тодда к себе, и в его Шуме звучат лишь два слова: Мой сын… мой сын.
[Небо]
Она снова поворачивается, все еще целясь в меня из ружья.
— Ты отнял его, — говорит она срывающимся голосом. — Мы столько пережили, столько всего вынесли — и победили! Мы ПОБЕДИЛИ, а ты его отнял!!!
Силы ее покидают…
Прости, — вновь показываю я…
И это не просто эхо чужого горя…
Оно — мое собственное…
Не только потому, что я оказался плохим Небом и подверг опасности всю Землю…
Но и потому, что я отнял жизнь…
Впервые отнял чужую жизнь…
Тогда я вспоминаю…
Вспоминаю Ножа…
И тот самый нож, который дал ему имя…
Нож, которым он убил Землю на берегу реки, простого безобидного рыбака, ошибочно принятого за врага…
Он раскаивался до конца жизни…
Раскаяние было написано у него на лице — постоянно, каждую минуту его пребывания в трудовом лагере вместе с Землей, оно свело его с ума и заставило сломать мне руку…
Оно заставило его спасти меня от верной смерти, когда все остальное Бремя уничтожили…
Это раскаяние — теперь мое…
И мне нести его до конца жизни…
Что ж, если мне остался всего один вдох…
Да будет так.
Земля заслуживает лучшего…
[Виола]
1017-й вспоминает Тодда…
Я вижу это в его Шуме, и моя рука с ружьем вздрагивает…
Мы забрели в рыбацкий лагерь на берегу реки, и Тодд ударил ножом спэкла…
Он убил его, хотя я умоляла не делать этого…
1017-й вспоминает страдания Тодда…
И теперь чувствует их сам…
Я тоже знаю эту боль… Ведь я вонзила нож в шею Аэрона…
Врагу не пожелаешь этой муки — убить живое существо…
Даже когда твоя жертва заслуживает смерти…
Теперь 1017-й тоже это знает, как знаю я и знает Тодд…
Знал…
Мое сердце разбито, эту рану не залечить никогда — кажется, она убьет меня прямо на этом проклятом ледяном побережье…
И я понимаю, что Бен прав. Если я убью 1017-го, пути обратно не будет. Второго вожака они нам точно не простят: от нас мокрого пятна не останется. А потом, когда прибудут переселенцы…
Бесконечная война, бесконечные смерти…
И снова все зависит от моего решения…
Развязать новую войну или не дать этому случиться…
Один раз я уже сделала неправильный выбор…
Неужели это — цена ошибки?
Она слишком высока…
Слишком высока…
Но если я опять решу свести личные счеты…
Если я заставлю 1017-го платить… Тогда мир изменится…
Мир кончится.
Но мне плевать…
Мне плевать…
Тодд…
Прошу тебя, Тодд…
Тодд?
Вдруг до меня доходит…
Сердце обливается кровью, но…
Если я убью 1017-го…
И война начнется заново…
И нас всех убьют…
Кто же тогда будет помнить Тодда?
Кто узнает о его подвиге?
Тодд…
Тодд…
Мое сердце бьется вдребезги.
Навсегда…
Я падаю на колени в песок и снег…
С губ срывается вопль — бессловесный истошный вопль…
И я бросаю ружье.
[Небо]
Она бросает ружье.
Оно падает на песок, так и не выстрелив.
А значит, я — по-прежнему Небо. Я — по-прежнему глас Земли.
— Не хочу тебя больше видеть, — сдавленно произносит она, не открывая глаза. — Никогда.
Да, — показываю я. — Да, понимаю.
Виола? — показывает Источник…
— Сегодня я этого не сделала, — говорит она ему. — Но если я увижу его снова, не знаю, смогу ли остановиться. — Она поднимает глаза, но на меня не смотрит. — Убирайся отсюда! Убирайся!
Я перевожу взгляд на Источника, однако и он не смотрит на меня…
В его голосе лишь боль и печаль, все мысли об убитом сыне…
— УХОДИ! — кричит она…
Я отворачиваюсь, иду к своему бэттлмору и бросаю на них последний взгляд: Источник так и сидит, сжимая в объятьях труп Ножа, а девочка по имени Виола медленно ползет к нему…
Меня они даже не видят. Не хотят видеть.
И я их понимаю.
Я должен вернуться в долину, вернуться к Земле.
И тогда мы посмотрим, что готовит для нас будущее.
Для Земли и для Бездны.
Сегодня оно было спасено трижды: сначала Небом.
Затем Ножом.
И наконец любовью Ножа.
Мы все столько сделали ради этого будущего… Так пусть оно будет достойным.
Виола? — снова показывает Источник.
И на этот раз я слышу в его горе удивление.
[Виола]
Виола? — повторяет Бен.
Сил у меня нет, поэтому мне приходится ползти к ним с Тоддом, и я ползу — мимо Ангаррад, которая тревожно переступает с ноги на ногу и твердит снова и снова: Жеребенок, жеребенок, жеребенок.
Я заставляю себя заглянуть в лицо Тодда. в его по- прежнему открытые глаза.
Виола! — Бен поднимает ко мне залитое слезами лицо. Его глаза широко распахнуты.
— Что? Что такое, Бен?
Он отвечает не сразу, сперва наклоняется вплотную к лицу Тодда, потом опускает глаза на его грудь, засыпанную снегом…
Ты разве не?… Бен умолкает, сосредоточенно глядя на Тодда.
— Что. Бен? Что?
Он вскидывает голову.
Ты разве не слышишь?
Удивленно моргая, я прислушиваюсь к собственному дыханию, грохоту волн, плачу Ангаррад. Шуму Бена…
— Чего не слышу?
Кажется… Он снова умолкает и прислушивается.
Кажется, я его слышу.
Бен снова поднимает голову.
Виола, я слышу Тодда.
Он встает на ноги, не выпуская из рук сына…
— Я его слышу! — кричит он, поднимая тело Тодда в воздух. — Я слышу его голос!
ПРИБЫТИЕ
— «А в воздухе стоит какая-то странная стужа, сынок, — читаю я вслух, — и я имею в виду не только наступление зимы. Меня пугает будущее».
Я перевожу взгляд на Тодда. Он все так же лежит, не мигая, не шевелясь.
Но время от времени его Шум раскрывается, и на поверхность всплывают воспоминания: о нашей первой встрече с Хильди или о Бене с Киллианом: Тодд в них еще совсем маленький, его Шум сияет от счастья, ведь они втроем идут рыбачить на болото рядом с Прентисстауном…
Тогда мое сердце наполняется надеждой и начинает биться чуть быстрей…
Но потом его Шум снова стихает…
Вздохнув, я откидываюсь на спинку сооруженного спэкпами стула, стоящего под поставленной спэклами палаткой, возле разведенного спэклами костра, рядом с каменным ложем, на котором все эти дни покоится Тодд.
Его обожженная грудь намазана лечебным снадобьем спэклов.
И она заживает.
А мы ждем.
Мы ждем.
И надеемся, что он к нам вернется.
Снаружи плотным кольцом стоят спэклы. их Шум образует подобие щита. «Конец Всех Троп» — так называет это место Бен; здесь он спал долгие месяцы, пока заживала его рана, долгие месяцы на грани жизни и смерти. Пуля убила бы его. если бы не спэклы.
