Александра Егорушкина - Настоящая принцесса и Наследство Колдуна
Очередь постепенно подходила к концу. Богданович слегка осип. Инго перевел взгляд на витражные окна кунсткамеры, которая закрывалась рано: там горел одинокий огонек. Лампа дежурного мага. Когда-то запирали защитными чарами, но лет тридцать назад, после неприятной истории с Белой Книгой, добавили сигнализацию и охрану. Так надежнее.
— Жил на свете человек, скрюченные ножки, и гулял он целый век по скрюченной дорожке…
Глазастая красавица Мэри Глейд сосредоточенно разглядывала старинную серебряную скрепку для бумаг, выполненную в виде змейки.
Все выпускники теперь смотрели на Инго: оставался только он. Интересно, что выпадет этому вундеркинду: мало того что моложе всех, еще и университетский курс окончил за два года вместо пяти. И выше остальных на голову…
Богданович, не оборачиваясь, сказал:
— Колечко-колечко, выйди на крылечко.
Инго протянул в снежную пустоту руку, сделал шаг вперед и… исчез.
Кто-то из девушек ойкнул.
На площади стало очень тихо.
Даже прохожие, забыв о неписаном магическом этикете, останавливались и тянули шеи, пытаясь понять, что стряслось.
Богданович резко развернулся.
— Вот как. — Он поднял брови. Студенты загудели. — Спокойно! Ничего страшного, необычно, но иногда бывает, — беззастенчиво соврал он.
— Что бывает, мейстер? — журчащим испуганным голоском спросила Мэри.
— Вот это самое. — Богданович кивнул на то место, где только что стоял рыжий студент в белой теплой куртке. — На всякий случай берем фонарики и встаем в круг. Больше ничего не делаем. Не волнуемся и в обморок не падаем.
Прохожие наблюдали издалека, но ближе не подходили — знали, что бармен справится своими силами, и все же держались наготове.
Про круг никто спрашивать не стал — все-таки на последнем, пятом курсе магического факультета уже понятно, что круг нужен не только для пляжного волейбола. Студенты, перешептываясь, послушались. Говорить громко почему-то никто не решался.
— Пока суд да дело, объясняю, — невозмутимо заговорил Богданович. — То, что каждый из вас получил, — это талисман. Возможно, особой ценности он не имеет…
Ленни и еще несколько человек, ставшие обладателями камушков, карандашей и прочего, закивали.
— … и магической силы тоже, но все равно советую вам его беречь — хотя бы до конца года. А еще лучше — вообще в обозримом будущем.
— Обозримое будущее — это сколько? — не без ехидства поинтересовалась белокурая Люцинда Тиккель, засовывая в карман свечной огарок.
— Кому как повезет, — пожал плечами Богданович. Потом прислушался. — Тихо!
Никто не успел понять, что произошло: даже и воздух не шелохнулся, а Инго уже снова стоял там, где только что падали снежинки. На белой теплой куртке и рыжих волосах студента Ларсена почему-то оседала роса, мгновенно превращаясь в ледяные бусины. А в руке Инго держал большое яблоко — металлическое, искусно расписанное эмалью: зеленоватые разводы, пятнышки и даже потемневший бочок. Яблоко прямо-таки светилось в зимней мгле.
— Ничего себе! — тихо сказал кто-то из свежеиспеченных обладателей талисманов. Но расспросов не последовало. Студент Ларсен не отличался разговорчивостью.
— Прекрасно, — нарочито будничным тоном сказал Богданович. — Теперь вам осталось только дипломы получить — пятого числа в полдень. Поздравляю, желаю и пойдемте пить глинтвейн.
Свои подозрения бармен оставил при себе. Захочет, сам расскажет, подумал Богданович, и не ошибся.
* * *Во дворце вовсю бурлила жизнь. Вот уже несколько дней в Радинглене царила предновогодняя суета, и в каждом углу кто-то что-то обязательно натирал, мыл, чистил и перетрясал. Особенно старались домовые, которые когда-то были мелкими гоблинами, выведшимися из тараканов — таково оказалось побочное действие мутаборского морока, напущенного на Радинглен. Но после коронации Инго гоблины в одночасье преобразились, и теперь исполнительные и аккуратные домовые терли и чистили с таким же рвением, с каким в бытность свою гоблинами пачкали и пакостили. Главное было — вовремя остановить, чтобы до дыр не протерли, поскольку кое-что от их усердия уже пострадало…
Домовые сновали повсюду, а под потолком порхали насупленные сильфы, вооруженные тряпками. А там, где мыть было уже нечего, понемногу появлялись новогодние украшения. Лизе то и дело приходилось переходить на степенный шаг в ответ на очередное «Добрый день, Ваше Высочество!». Но помогало это плохо. Комок все равно подступал к горлу. Бегают! Убирают! Красоту наводят… Знали бы они…
Лиза хотела было отправиться к Филину — конечно, не изливать свои горькие обиды на пажа и дракона, а посоветоваться насчет картины, — и даже приготовилась преодолеть все семьсот тридцать девять ступенек волшебниковой башни, которую он снова занял, когда Инго уехал учиться, однако не успела прошмыгнуть мимо своих покоев, потому что перед ней, как из воздуха, бесшумно возникла горничная. Ее к Лизе приставили совсем недавно, для солидности, но Лиза ее стеснялась, потому что, невзирая на кокетливое имя, Фифи было за семьдесят и она отличалась крайней строгостью по части приличий и этикета. Вот и сейчас Фифи подробно оглядела Лизин короткий серый пуховичок и грязные ботинки и следы на узорчатом ковре с павлинами, но ничего не сказала — а лучше бы сказала, чем так смотреть и губы поджимать.
— Господин придворный волшебник просил передать Вашему Высочеству записку, — с церемонным реверансом сообщила Фифи.
Лиза торопливо развернула листок, исписанный знакомым почерком, и почему-то вспомнила ту, самую первую, Филинскую записку, которую ей принесла Жар-Птица. Сердце у Лизы неприятно екнуло. Вдруг и на этот раз тоже что-то стряслось?
«Лизавета, я поехал встречать фриккен Бубендорф в Пулково, когда вернусь, не знаю».
Фриккен Амалия из Амберхавена! Что это ей снова в Питере понадобилось? Или в Радинглене? Или ее Инго на Новый год позвал? Правда, когда Амалия помогала распутывать Питер и Радинглен, Лизе она очень понравилась, несмотря на строгость, но… теперешний визит получался очень некстати. Она ведь недавно совсем приезжала, осенью — просто так, в гости! А теперь вдруг опять! А ведь Инго еще, наверно, и Марго пригласил, как в прошлом году. Правда, Бабушка велела всех собрать и вообще бодрится и хорохорится, но неизвестно, что будет завтра… А если Инго Амалию поэтому и пригласил? От этой мысли Лиза несколько приободрилась и постаралась убедить себя, что так оно и есть. Уж волшебники-врачи из Амберхавена наверняка сумеют вылечить Бабушку! Иначе почему бы Амалия прилетела так неожиданно?
Но ни успокоиться, ни собраться с мыслями Лизе не дали. Фифи настояла, чтобы принцесса переоделась в платье, застегнула у нее на спине штук двадцать крючков, а потом к ее высочеству косяком повалили посетители. По традиции в Радинглене в новогоднюю ночь все сидели по домам, а вот в Первый День начинался настоящий праздник. А праздник, как известно, нужно организовать. Оказывается, королева Таль, пока Лиза честно переписывала контрошку по химии, объявила, что за подготовку к Первому Дню Года отвечает ее высочество. А сама велела не беспокоить.
Сначала ворвался охваченный паникой главный домовой, чье имя Лиза, конечно же, не помнила, потом прислали записку от Гильдии Фонарщиков, потом церемониальный, на пергаменте с тремя печатями, запрос от гномов… и завертелось. Через какой-нибудь час Лиза совершенно одурела и запуталась. Какое угощение приготовить для приглашенных во дворец? И чем угостить гуляющих горожан? И сколько всего должно быть, чтобы на всех хватило и не слишком много осталось? Сколько фонариков и где развешивать в Верхнем Городе? Подключать ли к этому делу сильфов, которые и королевского указа слушаются неохотно? А если нет, из каких средств доплачивать фонарщикам за дополнительную работу? Из каких средств это вообще принято делать?! И так далее, и тому подобное, и за все она, Лиза, была в ответе, и все посетители ждали ее решений, точно сами ничего сообразить не могли! Хорошо еще, подоспевший Циннамон почуял ее растерянность и немножко помог — деликатно подсказывал, что как делалось в старые времена.
А когда поток посетителей иссяк, Циннамон с Фифи насели на Лизу насчет новогодних нарядов, потому что в Первый День года принцессе надлежало постоянно переодеваться, — двенадцать раз, по числу месяцев в году, то есть примерно раз в час. Знаменуя собой изобилие и процветание и при этом сияя жизнерадостной улыбкой.
«Какое из меня изобилие? — мрачно думала Лиза, пока Фифи почтительно рассматривала ее со всех сторон и жаловалась Циннамону на дряхлость и подслеповатость гардеробного Зеркала. — С моей фигурой только изобилие и изображать! И улыбаться по заказу я не умею, у меня от этого щеки болят!»
