Василь Когут - Копия Афродиты (повести)
— Это что такое?
— Автобио…
— Хм-м, — хмыкнул следователь. — Так ведь это на роман потянет. Когда мне его читать?
— Вы же сами просили: подробно…
— Вот что, — улыбнулся Кравец, — зайдешь через три дня. На эту муру надо время.
Гришка, обиженный, поднялся со стула, обвел взглядом цветы на подоконнике и с удивлением заметил, что один из них — герань — густо расцвел. Господи, как быстро бежит время, подумал. Но еще три дня… Что же принесут они?
— Сергей Иванович, — обратился к старшему лейтенанту Гришка. — Вы ничего дополнительно не получали по моему делу?
— Нет. И что я должен, по-твоему, получить?
Гришка пожал плечами. Прокрутить ему «Сони», что ли? Ведь неприятный разговор с Оксаной он тайно записал при встрече. Там очень четко и ясно все сказано. А может, подождать? Ведь таким образом защищать себя тоже не очень…
— Я думал, какое-нибудь уточнение…
— Жди. Для повторных показаний я вызвал Оксану Певень.
— Ее нет дома.
— Знаю. Хотя и не уверен в том, что она изменит свои показания. И знаешь что, парень? Я бы на твоем месте пошел к председателю колхоза. Ведь от него зависит твоя судьба.
— А если не пойду?
— Как знаешь. Любое начатое дело мы всегда доводим до конца. Я бы не желал того конца, который ожидает тебя, гражданин Качур. А вот если бы Петр Саввич забрал заявление, если бы вы подобру-поздорову решили вопрос с мотоциклом, если бы его дочь подтвердила то, о чем ты настаиваешь… Пришлось бы возместить убытки…
— Если бы, да если бы… я был виноват, — Гришка, кажется, наглел, уже совсем свыкнувшись с обстановкой в милиции.
— Как знаешь, — снова недовольно произнес следователь. — Если тебе что-то говорят, надо и прислушаться…
Гришка постоял минуту. Подумал, а затем спросил:
— Сергей Иванович, скажите, пожалуйста, я что, и в самом деле преступник?
Кравец, оторвавшись от первого листа Гришкиной автобиографии, с недоумением посмотрел на парня и с каким-то сожалением тихо произнес:
— Неужели ты думаешь, Качур, что я играю с тобой в кошки-мышки! Будто других дел у меня нет. По тем документам, которые у меня накопились, ты что ни на есть опасный преступник. У тебя очень мало осталось времени на собственные сомнения… Мне просто жаль тебя…
Гришка, поблагодарив, сам не зная за что, следователя, вышел из кабинета.
29
«…Бросить вести дневниковые записи я уже не могу. Итак, я — преступник. Что ни на есть опасный, как выразился следователь Кравец. Из его уст странным было услышать: мне жаль тебя… А, собственно, чего меня жалеть? Не калека, не больной, не сирота… Приходится вот только постигать ненужные науки. В частности — Уголовный кодекс. К своему удивлению я открыл, что уголовные преступления бывают непреднамеренными. Но если они влекут за собой тяжелые последствия, все равно надо нести уголовную ответственность. Я примерил это к себе. Если бы я, например, сбил на дороге человека и он скончался. Разумеется, нечаянно. Тогда можно было бы и спросить с меня по всей строгости. Но я ведь врезался в дерево сам. И все равно дело завели на меня. Это, конечно, несправедливо. Угробили мы собаку. Это тоже непреднамеренно. Правда, спасибо Певню, добил он ее сам. Но мне еще придется доказывать свою невиновность в этом. Остается мотоцикл. Факт воровства. М-да… Здесь дело посложнее. После того как я уехал из Гродно, даже по-человечески не попрощавшись с Оксаной, она меня попытается проучить. Не поможет мне и «Сони».
Я внимательно прокрутил кассету и обнаружил, что Оксана и не подтверждала того, что мне разрешила взять мотоцикл. «Я ничего не писала и ничего никому не говорила…» А дальше все охи и ахи, чистая наивность… И почему ее потянуло в медицинский? А ведь же играет, как настоящая актриса. И напишет ли она новое объяснение? Почему я не сдержал себя и не остался на пару часов? Боже мой, какой я болван…
Я стал размышлять о судьбе. Говорят, судьба не зависит от воли и желания человека. Если учесть, что Витька в тот вечер в двух шагах не увидел Оксану, в этом доля правды есть. Значит, мои неприятности были предопределены заранее. Пусть Витька соврал. Значит, опять судьба. Но все же я прихожу к выводу, что судьба — это я сам. Это мои действия и поступки, которые я должен, обязан был предусмотреть. Если мне захотелось хорошо закончить школу, я бросил ненужные забавы, подавил в себе многие желания, проявил настойчивость и добился своего. Я закончил школу с медалью, а значит, смогу поступить в любое учебное заведение.
Теперь думаю: если мне захотелось мотоцикл (будь он проклят!), смог бы я поступить по-другому? Конечно, попытки к этому были. Но ведь главное состояло в том, что мне надо было дождаться самого Петра Саввича, поговорить с ним, и все вышло бы по-другому. Разрешил бы — не было б погони. Не разрешил — я спокойно бы уехал с Витькой. Значит, моя судьба заключалась в одной минуте нетерпения или торопливости, или трусости, если откровенно о себе. Я смалодушничал… Одну минуту… Или меньше того. Мгновение. На что же я, интересно, тогда надеялся? Вернуться и поставить на место мотоцикл? Да, но это уже было после совершенной ошибки. Итак, мгновение…
Значит, надо себе зарубить на носу: всегда и везде, прежде чем что-нибудь сделать, хорошенько обдумать, взвесить, проанализировать. Это как раз и будет моя судьба — в обдуманных действиях и поступках…
Мотоцикл я все же исковеркал. Тут уж оправдывайся не оправдывайся, а факт остается фактом. Ущерб нанес прямой. Выходит, следователь прав. Выгораживать себя, искать свою невиновность, подводить действия под непреднамеренные нет смысла Хочешь не хочешь, а идти к Певню придется. Ну, а желания — абсолютно никакого. Но струсить во второй раз — не имею права. Надо идти…»
30
Гришка от велосипеда отказался. В Дубиловку пошел пешком. Не шел, а заставлял себя переставлять ноги в сторону Тещиной поляны. Перед глазами всплыл эпизод, когда Сталина, обозвав нахалом и хулиганом, выставила его со двора. Выставила аккуратно, красиво, наступая на него всей своей мощной фигурой, но не дотронувшись даже пальцем. Словно магическая сила тогда отталкивала его от нее. Гришка запомнил, как звонко захлопнулась за ним металлическая калитка, звякнула щеколда, как, тяжело сопя и бормоча себе что-то под нос, председательша ушла в дом.
Гришка тогда медленно плелся по пыльной тропинке у самого забора, низко опустив голову, и мысли, словно растревоженный улей, гудели в его голове. Обиду переносить тяжело, но обиду незаслуженную — вдвойне тяжко. Он пытался тогда выстроить свои мысли в какую-то цепочку, но она тут же рвалась, рассыпалась, теряла звенья, и только горький осадок наполнял душу, беспомощная злоба вырывалась из сердца наружу, превращаясь в тяжелые вздохи, а то и непроизвольные возгласы…
Теперь он снова шел в тот дом. Не повторится такая же встреча? Решил: если только разговор с Петром Саввичем или его женой перейдет на повышенные тона, уйдет. А там будь что будет.
Чем ближе подходил к дому председателя, тем беспокойнее становилось на душе. За время, которое он шел сюда, Гришка заранее составил сценарий встречи, заготовил фразы, предназначенные хозяину или хозяйке. Казалось, на все случаи…
Возле сарайчика подала голос собака. Гришка очень удивился: ее лай был похож на лай Барбоса. Такой же хрипловатый, надорванный, прерывистый. По первому впечатлению можно было определить: на цепи взрослый пес. Это немного успокоило. Разговор о собаке, видимо, отпадет.
Немного потоптавшись у калитки, Гришка решительно открыл ее, и одновременно открылась дверь на веранде. На крыльцо шагнула Оксана, широко улыбнулась и пошла ему навстречу. Гришка от неожиданности открыл рот, так и замер, не переступив порог калитки.
— А я о тебе только что подумала, — как ни в чем не бывало защебетала девушка. — Проходи, чего стоишь?
— Ты-ы почему дома? — пришел в себя Гришка.
— Чудик. Милиция вызвала.
— Ах, да…
— Понимаешь, — улыбалась Оксана, вплотную приблизившись к Гришке, — из-за такой ерунды сорвали с занятий. После твоего отъезда я сразу же выслала им письмо, где черным по белому написано, что ты ни в чем не виноват, что я тебе разрешила на время попользоваться отцовским мотоциклом, разумеется, без его разрешения.
— Зачем же тогда вызвали?
— Здесь одно «но», — улыбка исчезла с лица Оксаны, она взяла Гришку за руку и, как прежде, повела в сад. — Ты только не сердись и ничего плохого не думай о нас. Ладно?
Гришка промолчал.
— У моей матери почерк очень похож на мой. Это естественно. Она учила писать меня с трех лет. Следила за каждой буковкой. И ту злополучную объяснительную написала она. От моего имени. Так получилось, Гришенька. Она ведь тоже ничего не знала о твоей аварии. Погорячился отец, не разобралась мать… Мало ли чего в жизни бывает…