Линда Бакли-Арчер - В плену у времени
— Вы — подонок, — сказал Дегтярнику антрепренер. В его лице было нечто, напоминающее Дегтярнику тощего орла. Величие, жестокость, презрение. Как и лорд Льюксон, он был денежным мешком. И в том и в этом веке Дегтярника выводили из себя незаслуженные привилегии.
— Вы накипь на земле и останетесь ею. Как только вы могли подумать, что я говорил всерьез? Никого не одурачат ни ваша наличность, ни часы «Ролекс», ни ваши модные апартаменты и дизайнерские лейблы, которые, как вы думаете, принесут вам успех. Вы что, действительно думаете, что мы потерпим вас в клубе? Воображаете, что испугаете меня грязным шантажом? В наш клуб в разное время были вхожи величайшие политические умы, ученые, юристы с прекрасной родословной… Но вы-то кто такой? Я скажу вам, кто вы — вы мошка, ничтожество, комическая нелепость, и мы не дадим вам дышать воздухом, которым дышим сами…
Дегтярник шагал вокруг Серпентайна. После того маленького инцидента он посетил лорда Льюксона и рассказал ему о том, что случилось. Лорд Льюксон лишь предложил Дегтярнику попробовать вступить в другой клуб. Дегтярник собирался сказать, что хотя доходы и влияние, конечно, сами по себе важны, он предпочитает все-таки добыть антигравитационную машину. Разве, обладая подобным устройством, невозможно изменить ход истории? Все эти слова прозвучали у него в голове, но только сейчас эта мысль взошла, как на дрожжах, — сейчас, когда Дегтярник подумал о том, кем он был и кем стал.
Слова антрепренера так сильно ужалили его потому, что тот был недалек от правды. Все деньги мира не могли бы изменить его прошлого: он был вором, талантливым негодяем, который манипулировал людьми. Он был мошенником с черным сердцем, убийцей. Некий человек может вызывать уважение, восхищение, любовь — а он, что внушает он? Страх? Ужас? Отвращение? И почему это должно его заботить? Кем бы он стал, если бы был кротким, уважаемым и тихим, как остальное человечество? Стал бы трудиться и трудиться до могилы? Голодать, живя в хлеву? Умер бы в канаве? Да, он совершал дурное, но мир обошелся с ним еще хуже. Дегтярник задумался — с чего же началась черная полоса? В тот момент, когда его арестовали за преступление, которое он не совершал? Или раньше? После смерти отца, когда он впервые украл ломоть хлеба? Внезапно он вспомнил лицо Гидеона Сеймура, с честными голубыми глазами и спокойным взглядом на мир. Стоило лишь подумать о брате, как он чувствовал прилив злости — вот этого он никак не мог себе объяснить. Почему брат выбрал другую дорогу, а он… Дегтярник старался прогнать эти мысли, но ему не удавалось. А что, если антигравитационная машина могла бы изменить ход истории, изменить ход его истории… Если бы он мог нажать кнопку и изменить тот самый момент своей жизни, то нажал бы он ее?
Дегтярник наконец услышал давно надрывающийся мобильник. Должно быть, Энджели. Кто еще? Но почему она звонит ему утром, в такое время? Интересно, могла бы она связываться с ним, когда он находится в 1763 году?
— Вига?
— Боже правый, Энджели, а кто еще это может быть?
— Некоторое время я не должна возвращаться в квартиру. У дома ползают полицейские машины и машина «скорой помощи». Произошел несчастный случай…
— Почему у тебя дрожит голос?
Дегтярник молча слушал то, что рассказывала Энджели, и смотрел на воду — на облака и деревья, отражающиеся в ней.
— Вига? Ты меня слышишь?
Дегтярник стоял неподвижно, прижав телефон к уху.
— Вига?
— Видеть тебя не желаю, Энджели…
Наступило долгое молчание, затем Энджели сказала:
— У меня… у меня мышка Тома. Хочешь, чтобы я…
— Его мышка! — заорал Дегтярник. — И его мышка может служить утешением?
Дегтярник швырнул мобильник в середину Серпентайна и кинулся бежать. Он пробежал вокруг половины озера, по маленькому мосту и вдоль Роттен-Роу, по той ее грязной части, где и теперь лондонцы выезжали своих лошадей. За ним на блестящем черном жеребце рысью ехала девушка. Дегтярнику захотелось вернуться в свой век, почувствовать лошадиную плоть между коленями и ветер, дующий в лицо. Он схватил удила и столкнул девушку из седла. Она упала спиной на мягкую землю и лежала неподвижно в грязи, пока Дегтярник взбирался на лошадь. Он стянул с запястья золотые часы «Картье» и швырнул их девушке. Они приземлились у нее на животе. Девушка подняла их и стала смотреть то на часы, то на Дегтярника.
— За вашего коня, — сказал Дегтярник и помчался галопом из парка в Найтсбридж.
Он бездумно скакал много миль по тихим улицам Белгрэвии, Челси и Вестминстера. Он скакал и скакал, но как бы быстро ни двигался, пьянящий запах двадцать первого века потерял свою привлекательность, его осквернил дымок отчаяния, которое всю жизнь преследовало Дегтярника и превратило его в то, чем он стал.
Дегтярник позволил взмыленному коню остановиться на северной части Вестминстерского моста. Лондон не изменился, но все в нем имело вкус пыли и пепла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Заточение в рудники Арраса
Кэйт спасает путешественников
Тайна Питера раскрыта
В спокойствии ночи Кэйт сначала не сообразила, что она растворялась. Это был вовсе не сон. Мальчик Питер и ее отец, прибывшие на ферму, огорченное лицо мамы. В темноте она ощущала, что уцепилась за реальность, которая постоянно менялась, — и что же будет с ней дальше? Что могло бы произойти еще? Она не хотела видеть будущее. С одной стороны, она испытала облегчение, узнав, что Питер оказался в двадцать первом веке, но что, если она увидит и свое собственное будущее? Что, если увидит нечто ужасное — войны, разрушения, с чем она ничего не сможет поделать, и ей тогда придется жить в постоянном страхе, что это все действительно произойдет? Не хотела она знать и о своей собственной жизни: как она будет жить, выйдет ли замуж, родит ли детей, появятся ли внуки… не хотела знать, как умрут ее родители, как она умрет. Внезапно Кэйт разозлилась на ученых за то, что они спустили с привязи все эти ужасы. Однажды Питер рассказал ей, что рыбы всегда должны плыть — иначе они утонут. Ведь так и с людьми, плывущими по времени? Люди не могут летать, не могут дышать в воде, их жизни развертываются во времени только в одном направлении. Мы и не намерены узнавать, как все будет в конце, подумала Кэйт, и если однажды мы двинулись вперед, то нам нет пути назад. По крайней мере так должно быть…
Кэйт чувствовала себя опустошенной. Как же ей хотелось, чтобы ее сейчас же обняли мамины руки! Как она хотела бы поделиться своими мыслями с Миган. А вместо этого она уносилась все дальше и дальше от той жизни, которую знала и любила. Хуже того, она превращалась в странное, испуганное создание, которое летит в пространстве и времени, как листок под порывом осеннего ветра.
Легче было бы все это вынести, думала Кэйт, если бы она могла как-то управлять этими непредсказуемыми эпизодами. Она почти сдалась, не пытаясь больше попасть в свое собственное время, после того случая в Миддл-Харпендене. То, к чему она была способна, похоже, осталось в 1763 году вместе с Питером. Кэйт задумалась, а не может ли она заставить себя двинуться вперед? Она попыталась вообразить, как отделяется от широкой реки времени, как выходит из нее и погружается в нечто стремительно несущееся вперед. Но у нее ничего не получилось, по крайней мере так она думала.
Ханна храпела, а мистер Скокк что-то невнятно бормотал. Даже позвал Питера. Кэйт боялась заснуть и в конце концов решила подняться и обследовать дом. Она вскарабкалась по лестнице, побродила взад-вперед по коридору, залитому лунным светом, высунула голову в узкую щель в каменной стене, чтобы посмотреть на звезды, и вдруг поняла, что ее попытка двинуться вперед в некотором роде удалась. Кэйт неожиданно обнаружила, что находится в другой комнате с высоким потолком, в которой пахло пылью и сыростью. Полная луна висела в чистом небе, и в ее свете в углу окна Кэйт видела паука. Пока она смотрела на паука, ожидая, что он тронется с места, в ее поле зрения возник четырехугольный двор внизу. Именно в этот момент она догадалась, что понеслась. Во двор вошел человек в полосатых штанах и мягкой шапке. В одной руке он держал пистолет, в другой — горящий факел. Зажатый в тисках времени огонь выглядел, как раздутый кусок шелка… Сорель! Она была уверена. За Сорелем шагали две лошади, которые тащили большую телегу, за телегой шли еще четыре человека. Все застыли на полушаге. Кэйт нечетко видела этих четверых, поскольку они находились наполовину в тени, но все это были крепко сложенные мужчины. Понятна и цель их визита — захват четырех английских шпионов, устроивших заговор с аристократом. Это подняло бы репутацию Сореля среди его революционных друзей…
Кэйт вылетела из комнаты и, перескакивая через три ступеньки, сбежала по лестнице. Она пыталась разбудить мистера Скокка, но это было равносильно тому, чтобы раскачать ствол дерева. Сможет ли она останавливать движение вперед по собственному желанию? Бедная Ханна тоже ничего ей не ответила. Кэйт обежала комнату, выглядывая в окно, посмотрела на электрическую ловушку Монферона, на банки с водой и провода, идущие от них в дом, и подумала, что хорошо бы эту ловушку запустить. Она решила выбежать наружу и разоружить Сореля и его банду, но тяжелая дверь была заперта, и она не могла найти ключей. Ей послышался папин голос. «Напряги головку, Кэйт. В панике ничего хорошего не придумаешь. Хорошо, — подумала она, — я не могу их разоружить, не могу никого предупредить, но мы по крайней мере можем подготовиться…»
