Владислав Крапивин - В глубине Великого Кристалла - 2
Лодки останавливались в неведомых иттам местах, а оттуда таурины несли груз в крепость тайными подземными ходами. Кое-какие ходы разведчики иттов отыскали и засыпали, но многие еще найти не могли. И крепость держалась долгие годы. И будет держаться бесконечно…
Сотник уязвленно сказал:
— Мы перекрыли почти все пути. Сегодня мальчишка скажет, где была стоянка недавнего каравана. Там у них последняя лазейка, засыплем и ее.
Фа-Дейка опять уколола тревога. Тоскливая, смешанная с неясным страхом. Но отозвался он с рассеянным видом:
— Думаете, он скажет?
Воины гоготнули. Командир тоже не сдержал усмешку:
— Волки умеют развязывать языки даже заржавелым от шрамов тауринским начальникам, которые не боятся ни ядовитых игл, ни раскаленного железа. А этот — сопливый мальчишка, даже меньше вас… О, простите, сет!
Сотник испуганно наклонил голову, но насмешливый огонек в похожих на коричневые лампочки глазах не погас. Фа-Дейк глянул в эти глаза и смотрел в них, пока не заставил сотника потупиться. Теперь Фа-Дейк был просто сет иттов, в нем не осталось ничего от четвероклассника Фаддейки.
Сет сказал:
— Может быть, волки и умеют развязывать чужие языки, но хорошо бы им научиться держать на привязи свои. Не правда ли, сотник?.. Я жду ответа.
— Да, сет, — сквозь зубы выдавил командир волков.
Фа-Дейк медленно пошел от сотника и его воинов, и длинный плащ тянулся за ним, шуршал по камням.
Недалеко от королевского шатра Фа-Дейк встретил Фа-Тамира.
— Отдохните в моей палатке, сет, — сказал маршал.
— Потом… А когда погребение, Фа-Тамир?
— Завтра после восхода…
— Фа-Тамир… Как зовут сотника песчаных волков? Он такой… глаза как у жабы.
— У кого, сет?
— А, вы не знаете… Ну, такие нахальные глаза. И круглое лицо.
— Наверное, это Уна-Тур… А что случилось?
— Ничего. Он мне не нравится, ведет себя нагло.
— Да. Но он храбр…
— Подумаешь, заслуга, — усмехнулся Фа-Дейк. — Кто из иттов не храбр? Надо еще быть… человеком. Даже если называешься «волк».
— Сейчас жестокое время, Огонек, — вздохнул Фа-Тамир.
Фа-Дейк вздрогнул от неожиданной ласки, поднял глаза:
— Фа-Тамир, они поймали разведчика…
— Да, я слышал уже…
— Я подумал вот что. Когда печаль и погребение, обычай велит делать добрые дела… Может, отпустим его к своим?
— Доброе дело для врага — разве доброе дело? — хмуро сказал маршал.
— Он же еще не взрослый, — виновато проговорил Фа-Дейк. — Разве итты воюют с ребятами?
— Он разведчик. Значит, воин. Законы войны одинаковы для всех.
«У войны нет законов», — вспомнил Фа-Дейк. И тихо спросил:
— Правда, что его будут пытать?
Фа-Тамир отвел глаза. Пожал плечами:
— Если он сразу не скажет то, что знает. Но он ведь не скажет… пока не заставят.
— А что он знает-то? Ну, покажет стоянку и ход, который ему известен. А этих ходов десятки. Что толку?
— И все-таки… Еще одну ниточку перережем.
Фа-Дейк угрюмо молчал. Потом спросил, глядя в землю:
— А если бы я попался тауринам, меня тоже пытали бы?
— Едва ли! За сета запросили бы выкуп. Обошлись бы с почетом.
— А если бы я знал тайну, которая важнее выкупа?
Маршал подумал и сказал неохотно:
— Итты не позволят, чтобы вы стали пленником тауринов. Не бойтесь, сет.
— Разве я боюсь? Я не об этом…
Фа-Тамир положил руку на шлем Фа-Дейка:
— Огонек… Волки все равно не отпустят его. Это их добыча, а добычу по закону не может отнять никто. Даже король.
Фа-Дейк вскинул глаза:
— Даже король?
— Да… Кстати, сет, что говорил вам король в последние минуты? Итты ждут, что вы передадите его слова всем.
— Что?.. Я передам, да. Чуть позже, Фа-Тамир.
Он мягко убрал голову из-под ладони маршала и пошел не оглядываясь. Через пять минут он опять был у крайнего шатра. Воины-волки всё еще стояли там. Снова подтянулись, глянули на сета выжидательно и вроде бы почтительно.
Фа-Дейк лениво сказал:
— Я хочу посмотреть на пленника, Уна-Тур…
Сотник осклабился: любимец короля удостоил его обращения по имени.
— Как будет угодно сету. Идемте, сет…
Разведчика держали в хижине, сложенной из каменных плит. Уна-Тур отодвинул на щелястой двери бронзовый засов. Пропустил Фа-Дейка вперед.
В хижине было светло, колючее солнце било в широкие щели. Тощий темноволосый мальчишка, ровесник Фа-Дейка, сидел скорчившись в углу на камне. Он был босой, в узких кожаных штанах, стянутых на щиколотках ремешками, в мохнатой безрукавке. Тонкие голые руки в локтях и у кистей были перемотаны за спиной сыромятным ремнем.
Когда вошли, мальчик быстро повернул острое лицо с высохшими подтеками слез. В темных глазах мелькнули по очереди надежда на чудо, испуг, отчаяние. Он опять отвернулся, прижался плечом к стене. Но Фа-Дейк успел разглядеть его лицо. Мальчишка был, кажется, похож… Или показалось?
Или правда он похож на Вовку Зайцева из Фаддейкиного класса? На щуплого Вовку Зайцева, который боялся уколов, и над ним за это смеялись (и, было время, Фаддейка смеялся. Сначала. А потом не стал… А потом Вовка уехал). Этот Зайцев боялся уколов и плакал от обид, но обидчиков никогда не называл, если его спрашивали взрослые…
Фа-Дейк оглянулся на Уна-Тура. Сказал, пряча свои мысли под насмешкой:
— Волки стали так осторожны, что одного мальчишку держат связанным…
— Просто забыли развязать, — буркнул сотник. Шагнул к мальчику, чиркнул кривым кинжалом по ремню у локтей. Ремень ослаб, опал. Мальчик пошевелил локтями, освободил кисти. Но на Фа-Дейка и Уна-Тура не смотрел. Коротко, со всхлипом, вздохнул.
— Оставьте нас, — приказал Фа-Дейк сотнику. — Может, я договорюсь с ним быстрее, чем вы… И закройте дверь.
Уна-Тур вышел. Дверь за ним бухнула излишне сердито.
Мальчик не двигался.
Фа-Дейк встал в двух шагах от него. Помолчал, томясь от неловкости, негромко спросил:
— Как тебя зовут?
Мальчик опять не шевельнулся, но ответил сразу:
— Кота…
Или Хота? У тауринов такой же язык, как у иттов, но говорят они мягче, с придыханием. Ладно, пусть Хота…
— Хота, ты проводник караванов?
Он медленно поднял лицо. Ну, в самом деле, так похож на Зайцева… Он сказал сипловато:
— Не проводник я… Просто ходил в песках, смотрел, где силки поставить на кротов. Мяса в крепости нет…
— Неправда, ты проводник и разведчик, — тихо сказал Фа-Дейк. — Ты ставил знаки для каравана. И ты знаешь, где подземный ход…
Хота опять опустил голову. Грязными худыми пальцами тер кисти со следами от ремня. Зябко шевелил плечами.
«Тебя будут мучить», — хотел сказать Фа-Дейк, но не посмел. К тому же мальчишка это знал сам. Он вдруг проговорил еле слышно:
— Я знаю только один ход. А будут выпытывать про многие…
— Не будут. Всем известно, что каждый разведчик знает лишь один ход, свой… Если покажешь, тебя не будут… я попрошу, чтобы тебя отпустили.
Хота посмотрел прямо в лицо Фа-Дейку мокрыми блестящими глазами:
— Вы же понимаете, сет, что я не могу сказать…
— Ты меня знаешь?
— Да… Я видел вас со стены. Вы ехали на конях вместе с вашим королем… — Он со всхлипом переглотнул и сказал почти! умоляюще: — Вы же понимаете, что я не могу сказать, где ход…
Фа-Дейк это понимал. Но понимал и другое: заставят.
Кажется, он не просто подумал, а сказал это. Хота помотал головой, как Вовка Зайцев, когда у него требовали назвать обидчиков. Ощетинился и отчаянно проговорил:
— Я умру, а не выдам. Все равно…
Фа-Дейк вспомнил сотника Уна-Тура и его ухмыляющихся волков. «Не дадут умереть, пока не выдашь», — подумал он. И маленький проводник уловил эту мысль. И съежился, стиснув себя за исцарапанные локти.
Фа-Дейк сам не знал, как не удержался, спросил шепотом:
— Боишься?
Хота сжался еще сильнее и ответил не как врагу и не как сету, а просто как мальчишке:
— А ты бы не боялся?
«Я и сейчас боюсь, — подумал Фа-Дейк. — А чего?»
Пленный проводник опять судорожно глотнул и сказал глухо:
— Мне за маму страшно. Я не выдержу, а она будет мать предателя… Ее будут гонять босиком по острым камням и уморят голодом…
— Разве так бывает? — испуганно спросил Фа-Дейк.
— А как же еще бывает? Только так…
Фа-Дейк сел на камень в трех шагах от пленника.
— Хота…
— Что? — вздрогнул мальчик.
— Не знаю, что… Мне тебя жалко.
Мальчик вскинул мокрые глаза:
— Да?
— Да… Только я не знаю, что делать. — Но он уже знал.
— Дай мне кинжал, — быстро прошептал Хота. — Я заколюсь и тогда ничего не скажу.
Фа-Дейк опять почему-то вспомнил Вовку.
— Ты думаешь, это легко? — сказал он. — Ты не сможешь…
