Карри - Чужого поля ягодка
— Джей! — позвал он. Тот неспешно пересёк кривляющийся коридор, возник в блуждающем проёме. Бен не смотрел, как он это делает. Не мог он на эту жуть смотреть…
— Ну? — раздался голос от порога. — Чего изволите? Напоить? Накормить? Проводить?
— Найдёне пить хочется, дай ей водички.
— Ей хочется? — уточнил Джей. — Не тебе?
Бен нехотя открыл глаза, о чём тут же пожалел.
— Просто напои её. А потом можешь меня допрашивать, я никуда не денусь.
Джей поил девушку с ложечки — её тело, оказывается, уже «оттаяло», и вполне послушно, маленькими глотками, приняло воду. Выпоив ей целый стакан, Джей устроил Найдёну — надо же, как точно обозвал! — устроил поудобнее, подложив подушку. А потом вернулся к разговору.
— Итак? — спросил он, мостясь в углу его постели так, чтобы видеть лицо приятеля.
— А на чём мы…?
— Она действительно хотела пить. Что-то я не замечал за тобой прежде способностей к телепатии.
— А это телепатия?
— Эмпатия, телепатия… Мутируем, друг мой?
— Ну, позвони Стану, пусть пришлёт за мной наряд, сдайте меня медикам.
— Давай я лучше тебя оплеухой вразумлю.
— Думаешь, поможет? — усомнился Бен.
— Да вряд ли. Зато, может, мне полегчает. Очень, понимаешь, хочется тебе врезать. Разок-другой.
— А… ну, валяй. Если есть, за что.
— Лежачих не бью… — буркнул Джей. — Да и не за что. Разве только из зависти. Хоть самому себе морду бей, — пожаловался он.
— А чему завидуешь? — заинтересовался Бен. — Погоди, дай догадаться… Красоте моей несравненной, что ли? Ранам боевым? Или, может, высокому статусу пенсионэра? Я, знаешь, тогда и сам себе завидовать начну.
— Подсказка нужна?…
Повисла пауза.
— Может, тебе это только кажется, — попытался утешить Бен.
— Да хорошо бы. И что убить тебя недавно захотелось — тоже тогда бы только показалось…
— А я думал — мне помстилось, — вздохнул Бен. — Из-за этого светопреставления в голове… А ты, значит, влюблён и ревнуешь. Бедолага… Когда ж ты успел-то…
— Если б успел… а то ведь опоздал… Я, понимаешь, как-то ещё надеялся… Ну, вдруг между вами ничего ещё нет. Но тут ты говоришь, что она пить хочет. И до этого — что она тебя позвала. Я не верил. Ну, мало ли. А вчера ты мне такое представление устроил… — Джей замолчал, спохватившись — не хотел об этом рассказывать — но было поздно…
Бен даже глаза вытаращил, пытаясь разобрать, правду Джей говорит или пошутить пробует:
— Я?! Когда это?
— Когда без сознания был… — Джей и сам понимал, как глупо это звучит.
Бен долго смотреть не мог, но потребовал продолжения. И Джей продолжил. А пока Бен переваривал новость, рассматривал его лицо, шею, еле прикрытый торс — всё в тонких белых линиях шрамов — и вспоминал тот, последний для карьеры Бена, рейд, в котором он и заработал все эти украшения. Бен и сейчас служил бы, ходил в рейды, и Лицензию бы вскоре получил… вот только Джея больше бы не было. Что самое удивительное — Бен в последний момент влез туда, на его, Джея, положенное место, почти успел выправить положение, а его самого — выпихнул. И вот он, Джей, целёхонек…
— А «сторож» твой, выходит, почувствовал моё желание? — спросил он, мучаясь угрызениями.
— Всё ещё не веришь? — усмехнулся Бен. — И не сомневайся, почувствовал. Как и то, что желание было мгновенным порывом и пропало так же, как и вспыхнуло… Не терзайся. Я бы на твоём месте не только желал, но и убил бы…
И не отказал себе в удовольствии увидеть, как Джей меняется в лице, а потом опять усмехнулся, опуская веки:
— Да расслабься, шучу я…
— Ага. В каждой шутке, говорят, есть доля шутки…
— Есть, — улыбнулся Бен. — Как не быть… Ты это… — Джей ждал. — Снотворное мне всё-таки найди, а? Ну сил нет терпеть всю эту хрень…
4. О, дивный новый мир…
Твёрдая, как алмаз, и такая же прозрачная, с острыми сверкающими гранями — она веками лежала посреди бескрайнего снежного поля. В первые годы такого своего существования она ещё ощущала холод и помнила, что когда-то была не кусочком льда, а чем-то другим, живым и тёплым, и могла двигаться. Но время шло, ночи сменяли дни, и она привыкла, и забыла, что такое жизнь… тепло… движение… Ей нравилось теперь лежать неподвижно и ни о чём не думать. Она настолько свыклась с холодом и покоем, что, заметив однажды, как вокруг на какую-то долю градуса потеплело, забеспокоилась. Но с каждым годом становилось всё теплее, белоснежное поле вокруг изменяло свой цвет, посерело, стало грязным… Льдина, лежавшая на нём, брезгливо подвинулась и, осознав это, пришла в ужас: она поняла, что тает!
Она таяла вместе с бывшим снежным полем, ставшим бескрайней водной гладью, становилась чем-то тёплым, текучим, бесформенным… Сначала она решила, что это катастрофа, смерть, — и от огорчения растаяла окончательно… а растаяв, поняла, что не умерла. Прежний покой, холодное безмолвие, неподвижность представлялись ей теперь совсем с другой точки зрения — теперь они виделись ей глупыми и бессмысленными. Движение, тепло, разнообразие форм — в этом отныне был смысл её жизни! И она потекла, зажурчала радостно, закачалась на тёплых волнах. Она ныряла в глубины и встречала там удивительных живых созданий, не похожих на неё, но родственных ей — они вдыхали её своими органами и вновь отпускали на волю… Она всплыла на поверхность и снова закачалась, закружилась среди мириадов таких же, как она. Жизнь её теперь была полна движения, разнообразия, счастья. Несколько весёлых веков провела она в таком состоянии, постигая окружающий мир, и считала, что знает о жизни — всё, и всё уже испытала, и мнилось ей, что так будет всегда… Но неугомонное солнце однажды подкараулило её, дремавшую на гребне волны и, не дав опомниться, вновь изменило. И опять ей не хотелось изменяться, и казалось, что это — конец. Плотная прежде, она стала совсем прозрачной, бесформенной и почти невесомой. Печально вздохнув, она покинула родную волну и… полетела.
И вновь обнаружила, что она такая же, как все вокруг неё, и засмеялась, запела безмолвно, закружилась… О, это был новый мир, гораздо более просторный, чем тот, внизу. Она узнала теперь, как прекрасен полёт, как это великолепно — становиться крошечной капелькой и, встречая солнечный луч, разбивать его собой, раздвигать широким цветным веером, что значит замёрзнуть и стать чудесной снежинкой, а потом вновь растаять и, испарившись, вернуться в небо. Она поняла, наконец, что смерти — нет, есть бесконечное разнообразие. Она просачивалась в землю, позволяла впитывать себя корешкам растений и становилась то травинкой, то цветком, то деревом, то плодом… Она давала выпить себя — и была птицей, и пела вместе с ней на рассвете, была ланью и носилась по земле, отталкиваясь лёгкими крепкими копытцами…
Однажды, летя с ветром, она увидела далеко внизу множество огней, что переливались, сверкали, привлекая её. Заинтересовавшись, сгустилась в каплю и полетела вниз вместе в другими любопытными капельками. Ударилась о лист дерева, задержалась на нём на миг и упала на травинку. Там дождалась приближения рассвета. Солнце, согрев, высушило её — она снова стала летучей, и, не спеша, поднялась над землёй… Огни вокруг гасли. Она видела большие, как горы, неподвижные предметы, и разные, и похожие друг на друга, в них, как в термитниках, жило множество крупных существ. Сейчас многие из них просыпались и принимались за свои дела. Решив войти в кого-нибудь из них и посмотреть на мир его глазами, она поддалась воздушной волне, чтобы та через открытое окно внесла её внутрь жилья. Повитав, выбрала то из существ, которое ещё спало — ей хотелось ощутить всю прелесть пробуждения после крепкого сна — подлетела поближе и позволила себя вдохнуть…
Таких снов ей никогда ещё не снилось… Миль приоткрыла глаза, сладко потянулась, наморщив нос, и чихнула — прямо в лицо светил тонкий, но яркий лучик, пробившийся в щель между шторами… Мгновением позже окружающее расплылось и раздвоилось: Миль почувствовала, что смотрит на мир с двух точек — со своей, из положения лёжа на спине, и — с высоты немалого роста… явно не её роста, между прочим. Хуже того: она явственно ощущала, что у неё ДВА тела — одно вот оно, лежит в мягкой постели под тёплым одеялом, а второе — стоит и, простите, мочится. По-мужски. В следующий миг мир утратил чёткость и пропал. Крепко зажмурившись, Миль в панике завизжала… Мысленно. Визг сферической волной разлетелся во все стороны, разбивая восприятие и колебля пространство, которое в ответ угрожающе заволновалось… стало мучительно искажаться… напряглось в попытке сохранить форму…
И тут Миль ощутила, что её окликают, тепло и ласково… рядом — рукой подать — кто-то был, кто-то добрый, нежный, кто-то заботливый, сильный… И даже немного уже знакомый… Он нерешительно тянулся к ней — она потянулась в ответ и доверчиво прильнула к этому теплу… И успокоилась, потому что словно вернулась домой, туда, где её давным-давно ждали…
