Евгений Велтистов - Золотые вёсла времени или «Уйди-уйди»
— Значит, все только начинается? — Алена задумалась, опустила голову, забыла о висящем на пальце мячике.
Толя внимательно оглядел моих друзей.
— Что такое ядерная зима? — спросил он.
— Это когда на часах без пяти минут двенадцать, — серьезно ответил Кир. — А в двенадцать может случиться третья мировая война...
— И, может быть, последняя, — добавил печальный Ветер. — Земля превратится в пустой ледяной шар. Понял?
Толя кивнул.
Я слишком поздно дал предупредительный знак ребятам: преждевременно, мол, говорить о ядерной зиме. О борьбе за мир — нужно. Они поняли меня, замолкли.
— Кто такие? — шепнул мне в ухо Толяха.
— Американцы, — ответил я почти беззвучно. — Приехали с отцом из Америки.
— Жаль мне их, — печально ответствовал Толяха. — «Тарзана» не знают. — И вслух спросил «американцев»: — Интересно в Америке?
Алена пожала плечами.
— По-моему, противно. Кругом одни бандиты и террористы.
— Вот это по-нашему! — Толяха расхохотался, потер покалеченную правую кисть левой рукой, которой он научился замечательно писать.
Я переключил внимание собеседников на погоду.
— Смотрите, какой день! Ослепительный свет! Бездонное небо!
Все остановились, задрали головы вверх.
— Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан!
— Какой еще Фазан? — удивилась Алена. — Не вижу ничего...
— Красный! Оранжевый! Желтый! Зеленый! Голубой! Синий! Фиолетовый! — перечислил я спектры солнечного луча. — Свет! Вот тебе и фазан!..
— Ах, свет... — пропела Алена таким ласковым голосом, что все рассмеялись. — Запомним, писатель!
Нет, кое-чему в школе мы научились... Мы проводили Анатолия до дома, крепко пожали его сильную руку.
— Хватит прогуливать! — сказал я товарищу, вспомнив, что его чуть было не оставили на второй год за неуспеваемость. А ведь ему предстоит стать летчиком-испытателем, после того как рука у него выздоровеет.
Толя смущенно улыбнулся, наклонил в знак согласия черноволосую волнистую голову.
— Согласен. Хорошего понемножку. Аленин мячик последний раз ударился о спину Толяхи.
Эти легкие удары мой друг воспринимал как знак внимания со стороны «американки».
— Тяжелые, — сказала Алена, взвесив в руке мячик. — Что там внутри?
— Опилки, — ответил я.
— А вот я сейчас проверю. — Алена ковырнула ногтем тонкую серебристую кожу мяча. — Золото течет, что ли? — нерешительно произнесла она.
— Ты что, опилок не видела?
— Представь себе, не видела.
Я долбанул об асфальт цветастым мячиком. Он исчез. Только опилки остались на тротуаре.
Исчез и Толяха.
Я встретил его однажды в метро на Комсомольской площади. Полковник авиации ехал с корзинкой грибов из леса. Пополневший, в штатском костюме, он не производил впечатление летчика-аса, но я знал, сколько боевых машин впервые поднимал он в воздух. Теперь-то ему все хорошо известно о ядерной зиме.
Во дворе школы мы построились вслед за Киром и врубились в каменную стену.
В прошлом остался лишь Аленин вздох: «Жаль... Такие киношки!..»
Елена Прекрасная
— Скорее, писатель, выручай, — вызывает меня по телефону Алена. — У нас за дверью три плеваки. Такой беспорядок наделали... Ужас!
— Вы сами справиться не можете? — удивился я.
— Так они ж плюются! Я еле удрала... А Кир и Ветер заявили, что с верблюдами они не воюют. Мы заперлись в квартире.
— Кто они такие?
— Семенов. Семенов. И еще Семенов.
— Братья, что ли?
— Нет, просто однофамильцы и одноклассники.
— Ну и одноклассники. — Я покачал головой. — Сейчас приду на помощь.
Я проковылял с палкой до такси, доехал до арбатского переулка, поднялся в лифте.
Действительно, три толстяка из пятого класса старательно оплевывали черную клеенку двери.
— Наших бьют! — сказал я грозным шепотом, преграждая палкой путь к отступлению. — А ну, замри! — Толстяки опешили, замерли. Я позвонил, дверь тут же открылась. — Заходи по одному в квартиру! Суд и расправа у нас справедливые и короткие...
Квартира напоминала поле боя. В гостиной раскиданы книги. В спальне гора подушек и одеял на полу. В кухне сломан самый высокий кактус.
— Ты, Семенов, — я указал пальцем на первого попавшегося толстяка, — уложи на место книги и вытри пыль. Ты, Семенов, застели постели и пропылесось ковер. А ты, третий Семенов, как самый старательный плевака, возьми в ванной тряпку, мыло, таз, отмой дверь. Ребята, — обратился я к своим, — помогите этим штрафникам.
Толстяки, выпучив глаза, молча и старательно принялись за дело. Кровати были застланы с солдатской добросовестностью. Энциклопедия встала в порядке алфавита. Дверь сияла мокрой чистотой.
Сам я забинтовал клейкой лентой кактус, придал ему прежний вид.
Вся эта свалка, как выяснилось, случилась из-за Гаврика.
Семеновы пришли взглянуть на спасенного пса, их чинно и благородно впустили, продемонстрировали экстерьер собаки. И тут один из Семеновых заявил, что это его пропавшая собака. И началась потасовка.
— Сейчас состоится суд. А потом расправа. — Я сел на стул посреди гостиной. Трое моих стали по одну сторону стула, трое Семеновых по другую. — Где пес? — спросил я. — Приведите.
Кир бросился на балкон и вернулся с рыжим сеттером. Глаза его сияли. Я догадался, чья куртка согревала больного пса в ящике.
Пес метнулся туда-сюда, изучая обстановку, и замер на крепких лапах, высунув мокрый горячий язык. Казалось, узкая его мордочка растянута смущенной улыбкой.
— Какой он породы, Семенов? — спросил я бывшего «владельца» собаки.
— Как какой? — Семенов поскреб затылок. — Домашней...
— А ты что скажешь, Кир?
— Это сеттер! — гордо произнес Кир. — Замечательный охотничий пес.
— Что ж ты выгнал такую редкую собаку из дома, Семенов?
— Я не выгнал, — нагло отвечал Семенов. — Она потерялась...
— А ну прикажи ей что-нибудь...
— Джим, — Семенов присел на корточки, протянул руку, — иди сюда.
Сеттер покосился на него коричневым глазом, но с места не двинулся.
— Теперь ты, Кир.
Кир хлопнул себя по коленке.
— Ко мне, Гаврик!
И Гаврик тотчас подскочил к нему, радостно залаял.
Я встал, громогласно объявил:
— Приговор суда. Семенов, зачем ты всем морочишь голову? Ты увидел хорошую собаку и решил присвоить.
Семенов насупился, засопел.
— Да, он мне понравился, — признался лжевладелец и оглянулся на приятелей.
— Да вы пираты, Семеновы! Пираты двадцатого века, — презрительно произнес я. Пираты покраснели. — Что же вы так, а?
И тут пираты заговорили горячо и с обидой в голосе, указывая на Алену, Кира и Ветра.
— А что ж они не хотят с нами дружить?... И играть во дворе... И научить летать над крышами...
— Как это летать? — удивился я. Молчаливый Ветер улыбнулся голубой загадочной улыбкой.
— Потом покажем... — И обратился как старший к Семеновым: — Эй, вы, болтуны и слюнтяи! Вы даже учительнице пожаловались, что мы летаем... А как я могу вас взять с собой? Еще вздумаете плеваться сверху на прохожих!..
— Не доросли еще, — отрывисто бросил Кир.
— Идите и дорастите! — завершила суд Алена. Семеновы попятились задом к двери. Лица у них были растерянные. Они были готовы дорасти хоть сейчас, но чувствовали, что сделать это за одну минуту после всего содеянного никак не удастся. Они молча вышли на площадку и с топотом бросились вниз.
Мы вдоволь нахохотались, поиграли с послушным, ласковым Гавриком и спустились во двор, оставив пса сторожить квартиру.
— В вашем классе были такие противные люди, как Семеновы? — спросила меня Алена.
— У нас? Да никогда! У нас во класс был! — Я крепко сжал кулак, потряс им в воздухе. — Один за всех, все за одного!
— Так не бывает, — вздохнул Ветер.
— Еще как бывает! Мы все сплачивались против Елены, но она, как правило, побеждала.
— Кто она, Елена? — живо обернулась Алена. — Интересно знать...
— Наша учительница по-немецкому. Она, правда, армянка — Арзуманян. Елена Григорьевна. Елена Яга. Она же Елена Прекрасная...
— Так хочется увидеть настоящих людей, — вздохнула Алена. — Вашу Елену, ваших ребят...
«В самом деле, — подумал я, — было бы здорово заглянуть в дверь класса, увидеть, как командует Елена, и тотчас вернуться». Я выбрал в череде лет 1946 год, когда я был восьмиклассником, и назвал адрес нашей 265-й школы.
— Я готов, — отозвался Кир. — Делай, как я! Через минуту мы были в знакомом школьном дворе. Нога моя не болела. На мне были потрепанные ботинки и серый школьный китель тех лет со стоячим воротом, который ребята с интересом осмотрели.
— Какой ты взрослый, писатель! — торжественно объявила Алена и, приподнявшись на цыпочках, коснулась моих волос. — Оказывается, они у тебя вьются.
