Владислав Крапивин - Крик петуха
Ну ладно, перенесли зачем-то. Но ведь любой человек в «Сфере» знает, что Витька пользуется пятьдесят девятым, когда надо пересечь РМП по прямой. Конечно, это запрещено «категорически, раз и навсегда, а то больше ноги твоей не будет в обсерватории», но он же все равно катается, и всем это известно. И должны же были сказать: «Витька, не вздумай больше сигать по пятьдесят девятому, ставим „пчелу“, расшибешь башку…»
А кто поставил? Почему именно на пятьдесят девятый? Как нарочно…
Нарочно?
Обдало холодком — как в тесных улочках у Цитадели, когда рядом свистят и проносятся уланские патрули, а ты сидишь в заросшей белоцветом каменной щели, и рядом у щеки дышит Цезарь, а под рубашкой катаются колючие шарики страха. Потому что опасность — всерьез…
«Хотя Цезаренок-то ничего не боится, кроме прямого перехода… Господи, а я чего боюсь? Здесь-то! Какие-то шляпы намудрили, с тележкой, вот и все… Но кто?»
Теперь он крепко разозлился. И как всегда, страх от злости пропал. Витька вскочил, забрался на центральную площадку. Прихрамывая, пошел по гулким титановым листам. Сверху этот блестящий, диаметром в двадцать метров круг кажется небольшой тарелкой. И Витька знал, что он в своей темно-синей рубашке — как одинокая муха на этой тарелке. Все равно кто-нибудь заметит и наябедничает деду. Но сейчас Витьке было наплевать.
По желобу номер два подошла к площадке тележка. Толкнулась о край буфером-контактом, приготовилась ехать обратно. Витька прыгнул ей на выпуклую черно-желтую спину, в тень алюминиевого крыла. Лег животом, уперся ногами в страховочную скобу. Откинул крышку аппарата контрольной связи. С размаху вдавил девятую кнопку.
— «Кристалл-2», дежурная бригада, — отозвался динамик девичьим голосом.
— Скицына позови! — рявкнул Витька в черную воронку микрофона.
— Ты, Витенька, поздоровался бы сначала…
— Скицына давай! Мне по делу, срочно!
— Совсем ты, Витька, охамел, — обиделся голос, но крикнул в сторону: — Их величество Витторио Первый требуют Михаила Петровича! Категорически!
— Чего тебе? — сказал Михаил через две секунды. — Пожар?
— Какие дураки посадили «пчелу» на пятьдесят девятый радиус? — со звоном сказал Витька.
Скицын сразу же понял:
— Ты живой?
— А ты видел перепуганных покойников?
— Целый?
— По счастливой случайности…
— Холера тебя носит! Смотреть надо, когда сигаешь вниз башкой!
— На пятьдесят девятом смотреть? Там сроду ничего не было!
— А сейчас откуда?
— Это я тебя спрашиваю… — сказал Витька. Его опять накрыло запоздалым страхом. Тележка между тем бодро ехала вверх. Скицын проговорил:
— Ничего я не знаю… Зачем переносить «пчелу»? Да и все бы про это слышали. Разве такое сделаешь незаметно? Полторы тонны…
«А в самом деле… — подумал Витька. — А может, ночью? Бесшумным грузовым дирижаблем? Но зачем?»
— Слушай, ты, наверно, перепутал радиусы! Вечно носишься не глядя…
— Сам ты… — устало сказал Витька.
— Ты сейчас где?
— Где надо…
— Дуй домой, будем разбираться.
— Ну уж фиг! — Витька приободрился. Он словно перелил свою тревогу Скицыну и освободился от неприятного груза. — Дома я буду только вечером, потому что иду с Люсей в Итта-даг.
— Куда-куда? Опять в ту преисподнюю?
Витька захлопнул крышку и мстительно хмыкнул, представив, какой тарарам сейчас поднимется в «Сфере». И какую нахлобучку получат «новаторы», пересадившие «пчелу». Если… Если только… Да ну, чушь какая лезет в голову! Разозлившись на себя, он трахнул кулаком по спине ровно гудящей «пчелы». Потом подумал, что и самому ему не миновать вечером крупной нахлобучки. Это была мысль о привычном, и она успокоила Витьку.
Тележка ползла вверх уже очень круто, Витька теперь не лежал, а стоял на скобе, держась за крышку. А когда оставалось до края метров десять, он сильно толкнулся ногами, махнул через край желоба и упал в чащу орешника. Потом, цепляясь за ветки, выбрался наверх. Морщась от боли в пятке, залез на парапет. И сразу увидел, как от лесной опушки идет сквозь заросли иван-чая Люся.
Сразу все отодвинулось назад — «пчела», спор со Скицыным, глупый страх. Было утро, солнце, дорога. Витька прыгнул, пошел навстречу.
2
— Здравствуй, — сказал он, и Люся засветилась:
— Здравствуй… Ух, какой ты взъерошенный.
Витька ответил без насмешки:
— Зато ты красивая за двоих.
Она была в отглаженной теннисной юбочке, в желтой блузке с белыми горошинами и белым галстучком. На длинных ногах новенькие желтые гольфы и белые сандалетки. И улыбалась — зубы крупные и круглые, как те же горошины на блузке.
— Будто в парк собралась. Обдерешься ведь…
— А сам-то! Руки-ноги тоже…
— Меня никакие колючки не берут.
— А меня, что ли, берут? Забыл, что я дочь лесничего?
Он сказал примирительно:
— Лесная фея… Ладно, пошли.
— Напрямик через лес?
— А другой дороги и нет.
— Ох уж!
— Я серьезно говорю… Прямо по меридиану.
— Значит, строго на север? Или на юг?
— Ох, да не по тому меридиану. Вот так… — Витька ладонью рубанул перед собой. — По гироскопу.
Люся вздохнула. Ничего, мол, я в этих делах все равно не понимаю…
Они перешли по пояс в траве поляну, пробрались через густой орешник опушки и оказались в полумраке под плотной широколиственной крышей. Здесь, в заповеднике, Витька до сих пор не знал всех названий деревьев. Лес был южный, среди могучих дубов и вязов стояли желтовато-серые, без коры, великаны с кружевными листьями. Их голые стволы оплетали мохнатыми канатами лианы с желтыми звездочками цветов. Чиркали по коленкам узорчатый густой папоротник и какие-то громадные ландыши. Воздух был как в прохладной гулкой аптеке — с валерьянкой и мятой. Кто-то шелестел и юрко шастал под ногами. Но змеи здесь не водились, шагать можно было без опаски.
Люся сказала вроде бы насмешливо, но со скрытой робостью:
— Все-то ты, Витенька, сочиняешь. Говоришь, всего пять километров идти… Я тут всю округу знаю, нет такого места. И папа говорит, что нету никакого Итта-дага.
Витька прошелся по лежащему стволу — заросшему и трухлявому. Оглянулся через плечо.
— Как же нет, если мы туда идем? Просто название я сам придумал. «Итта» — это… ну, по имени одного марсианского племени. А «даг» значит «горы», «предгорья»… Говорят, в древности сюда добирались кавказские племена. Может, от них там и развалины…
— Сюда? Кавказские?
Витька прыгнул со ствола, усмехнулся:
— Ерстка…
— Что?
— Слово такое… Означает: «Может, было, а может, нет…»
— Это по какому? По-реттербергски?
— Что? — развеселился он. — Вполне по-русски!.. А ты же говорила, что не веришь ни в какой Реттерберг.
— Но ты-то веришь… Ай!
— Предупреждал ведь, что обдерешься. Под ноги не глядишь…
— Пусти… — Люся легко перескочила мшистую, спрятанную в папоротнике корягу. — Просто я с тобой заболталась…
— Эн ганг найт цанг унд найт аогенданг, — назидательно сказал Витька на северном наречии Вест-Федерации. — Что означает…
— Да знаю! «На пути не мели языком, чтоб под глазом не быть с синяком»…
— Ух ты! — изумился Витька. — Откуда?
Она ответила с покровительственной ноткой, совсем как в прошлом году:
— Радость моя, зимой, когда ты грызешь науки в своем Ново-Томске, я, по-твоему, где? Здесь, в Яртышском интернате. А твои «эмигранты» где? Здесь же… От них и научилась.
— Но ведь… Их же, говорят, всех по домам разобрали, — неловко сказал Витька.
— Не всех… Да и учатся-то все равно они там, вместе… Уж будто бы ты не знал!
Витька неопределенно повел плечом.
Было дело, в прошлом августе он вывел своим путем из Южной Пищевой слободы семерых мальчишек и шестерых девчонок — маленьких арестантов какой-то подлой тюремной школы. Кир, хозяин «Проколотого колеса», сказал — надо. Отец тоже. Витька тогда еще понятия не имел ни о Якорном поле, ни о Башне, но как поступать в таких случаях, знал не хуже Пограничников… Скандал, правда, случился немалый, и Витька всерьез поверил, что дед надерет ему уши, как «в старые добрые времена»… Но в скором времени дело замяли, тем более что ребятам все равно деваться было некуда… Потом Витьке и в голову не приходило, что кто-то будет об этом случае говорить и напоминать.
Он пожал плечами: нашла, мол, о чем разговаривать. Люся поджала губы: сам начал, не я. Тут они вышли на конную тропу. Навстречу проскакали на лошадях без седел трое практикантов из учебного центра заповедника. Помахали руками.
Тропа вывела из леса в ложбину с луговой травой и шапками кустарника. Воздух трепетал от кузнечиков и птичьего пересвиста. Сразу обдало солнцем. Прошли шагов двести среди высокой сурепки и белых зонтичных соцветий. С заросшего склона бежал среди кустов ручей. Вернее, даже речка — шириной метра три. Вода была темная, но очень прозрачная, видны все камушки.
