Дмитрий Ольченко - Проделки лесовика
Юрка перевел взгляд на лицо Лесовика. В чаще зеленых волос сверкали зеленые глаза с черными гвоздиками зрачков. Раздвинутые смехом губы скалились двумя отменными кабаньими клыками. «Ну и ну»,— уважительно подумал Юрка и еще раз робко улыбнулся. Хохот Лесовика вдруг прекратился. Лесовик вперил в Юрку жесткий взгляд:
— Не рановато ли ты улыбаешься?— спокойным голосом спросил Лесовик, а в Юрке все замерло, все онемело в недобром предчувствии.
— Что, не нравлюсь?— спросил Лесовик серьезным тоном.
— Да, не нравитесь,— ответил Юрка в душевной простоте. Лесовик нахмурился, но неожиданно подобрел, глядя на мальчишку с любопытством.
— Смешной же ты малый! — воскликнул Лесовик и опять зашелся раскатистым деревянным смехом.
«И чего он надрывается?»— подумал Юрка, соображая, что может сделать с ним Лесовик.
— Как это «чего надрываюсь?»— спросил Лесовик сквозь смех и кашель.— Как это «чего?» Здоровый смех — мой первый завтрак. Сегодня, не скрою, подзаправился я недурно! Очень уж ты вкусно смешной, лопнуть можно, разрази меня гром! А-ах-ах-ах-ха-ха!.. А ты недурно устроился!
— Хорошая липа,— сказал Юрка тоном воспитанного мальчика.
— Какая же это липа!— удивился Лесовик.— Ты что, в деревьях ни бельмеса? Это же дуб!
Юрка смутился. Он действительно сидел на дубе.
— Пусть дуб,— сказал Юрка.— Все равно. Дуб — тоже хорошее дерево.
— Ха! Хорошее!— воскликнул Лесовик.— Да ему цены нет! Этот бравый дуб, как-никак, был дедом самого Тараса Бульбы!
— Как «дедом»?— не поверил Юрка.
— Вот так! Самым настоящим дедом!
Юрка смотрел на Лесовика во все глаза.
— Ты это... Гм! Не смотри на меня так,— попросил Лесовик,— твой взгляд смущает меня, как бы это сказать... Гляделки-то у тебя этакие...— Лесовик не нашел подходящего слова, чтобы сказать какие именно «гляделки» у мальчишки. Юрка перевел глаза на ветви дуба, на толстенный, высокий, ровный ствол с буграми вздутых корней вокруг комля. Дерево было увенчано густым шатром величественной кроны. Ничего не скажешь, прекрасный дуб. Могучий дуб.
— И как же он попал сюда, этот дед-запорожец?
— Когда он попал сюда, он еще не был дедом. Но уже был отцом. Крепкий казак лет эдак под тридцать. Подчеркиваю — под тридцать. Загляденье, а не казак. Был послан с ватагой добрых молодцев к смоленским смолокурам за смолой. Запорожцы тогда замышляли набег на крымчаков с моря, и им нужны были «чайки». Много смолы им понадобилось тогда. Чтобы лодки смолить, как ты сам понимаешь. На обратном пути казачки подзагуляли в одной корчме. Мастаки они были пображничать! Хваты, каких мало!
— Такой казак — и заблудился в лесу?!—Юрка рискнул проявить недоверие. Впрочем, Лесовик, погруженный в воспоминания, не заметил этого или пропустил мимо ушей, что немудрено, настолько уши его были забиты свалявшейся шерстью.
— Как же ему было не заблудиться, если он осушил чуть не полведра горилки! А потом вышел во двор, и там ему подвернулась дочка корчмаря. Ну... он... Словом, пошли они прогуляться по лесу. Где они там ходили- бродили, никому, кроме меня, не ведомо, а я о том болтать не стану, а только свалился молодец под деревом и уснул мертвецким сном. Дочка корчмаря будила-будила его, все зря. Храпел казак. Она и за ус его дергала, и за оселедец, то бишь, за хохол тянула, ничего не слышал казак. Как-никак в нем было шесть пудов. Не много, но и не мало для доброго казака. Разозлилась корчмаривна, дернула его еще и за нос, да с тем и ушла. Казак проснулся за полночь, хвать — трубки-то и нет. Пощупал карманы: огниво и кремень на месте, кисет с трутом у пояса, а трубки нет. Пошарил вокруг себя — нет! Ох и взбеленился же он! Так ругался, что у меня уши отвисли... Все это я терпел. Больше того, восхищался! Но когда под конец он помянул «бисову нечисть», я не выдержал — произнес магическое заклинание. И вот он стоит, красавец... Ну, что скажешь?
— Интересно,— признался Юрка и после небольшой паузы спросил:— А кем была та старая липа?
— Какая? Ах, эта! Ничего особенного. Впрочем, надо быть справедливым — она была красавицей. Уроженка Скандинавии. Личная повариха его величества короля шведского Карла XII. Когда король бежал с поля Полтавской битвы, растерял он все свои тылы, в том числе и обоз. Повариха, как водится, была при обозе. Король, значит, подался на Бендеры, а то, что осталось от обоза,— на Прилуки, в том числе и кухня с поварихой. Далеко ли, близко ли отъехали шведы, только видят — погоня. Преследователям не так нужен был король, как его казна, возок с деньгами. Казначей, этакий напыщенный Фендрик, видит, что дело плохо, вожжи в одну руку, кнут — в другую и — только пыль столбом. Но прежде, чем лошади пустились в карьер, увидел он повариху — красавица стояла посреди дороги в полном отчаянии. Кухня перевернулась, никто о поварихе не думает. Стоит бедная и льет горькие слезы. Фендрик осаживает лихих коней, подхватывает повариху. Тут уж белые скакуны из королевских конюшен показали, на что они способны. Повариха давно нравилась Фендрику! Чуть ли не наравне с казной нравилась. Да только при короле она и смотреть на него не хотела. Фендрик переживал, надеялся, и вот — сама судьба улыбнулась ему. Долго ехали они по столбовой дороге, потом свернули на проселочную, потом еще куда-то, все запутывали следы. Видят — одни леса кругом. Вскоре дорога и вовсе кончилась, лошади остановились. Сошли беглецы с возка, перед ними красивая поляна, дороги нет, хоть назад возвращайся. А красота вокруг такая, что у Фендрика взыграло ретивое, и вот он так и льнет к поварихе: поцелую да поцелую! Повариха вся в расстроенных чувствах. И это можно понять: кухню потеряла, драгоценную посуду, всякие там сервизы... король неизвестно где, вокруг незнакомые дебри, да еще Фендрик пристает. Она и заорала на него: «Катись ты от меня к чертовой матери!»— Какова, а? Тут я ее и запечатлел... Фендрик глаза таращит: тянулся к девице, а в объятиях — дерево. «Что за чертовщина?!»— говорит. «Ах, думаю, и ты черта поминать! Так получай свое законное местечко!»
— И где же он?— спросил Юрка.
— Кто — «он»?
— Фендрик этот!
— A-а, Фендрик! Вот он, любезный, недалеко от липы стоит! Ну-ка, скажи, что это за дерево?— спросил Лесовик тоном, исполненным коварства. Юрка сделал вид, что внимательно изучает указанное Лесовиком дерево,— он кроме липы и дуба ничего не знал. Юрка мог перечислить названия двух-трех десятков деревьев, но где из них какое — это ему не известно.
Брякнул наобум: «Миндаль!»
У Лесовика глаза полезли из орбит. Смотрел на Юрку, порывался что- то сказать, но не находил подходящих слов. Был искренне возмущен.
— Да ты, оказывается, больше, чем невежда, друг мой!— воскликнул Лесовик,— на уроках тоже так отвечаешь?!
— Иногда,— тихо ответил Юрка.— По математике...
— Вот так дела-а-а!— протянул Лесовик.— И что же, учительнице это нравилось?
— Нет...
— Ну, а тебе-то хоть стыдно бывало?
— Да...
— И за то слава богу,— сказал Лесовик.— Я в тебе разочаровался, малыш... Ну, так и быть... А дерево это называется ильм. Запомни! И никогда не отвечай наугад!
Юрка готов был сквозь землю провалиться от стыда. Он дал себе слово всегда говорить только то, что знает наверняка.
— Правильно, малыш!— сказал Лесовик.— Человек только тогда говорит красиво, когда то, о чем он говорит, хорошо ему известно. Понял?
— Да...
— Вот теперь ты мне определенно нравишься,— признался Лесовик...— А может быть, и нет. Я еще не до конца это решил.
Увидев Лесовика в первый раз, Юрка испугался. Потом испуг сменился робостью. Теперь Лесовик был ему просто интересен, как невидаль, существо из иного мира.
— Дедушка Лесовик, а можно, я вас потрогаю?
— Это еще зачем?— удивился Лесовик.
— Мне любопытно.
— Ну, если очень любопытно, тогда пожалуйста,— сказал Лесовик и уселся рядом. Юрка протянул руку, потрогал колено и — о ужас!— колена под рукой не оказалось. То есть оно было, вот же оно, только пальцы прошли сквозь него, как сквозь пустоту. Лесовик был неосязаем. Юркино недоумение не имело границ. Лесовик так расхохотался, что у него заколыхался живот. У Юрки заложило уши.
— Ну как? Ловко я устроен, не правда ли? О-ха-ха-ха!.. Да ты не бойся, можешь еще потрогать меня, сорванец! Ха-ха-ха! Знаешь, мне нравятся любопытные, хотя, как это у вас говорят: «Любопытной Варваре нос оторвали...» Ох-хо-хо!
Юрка протянул руку к брюху Лесовика, и она вошла туда, не встретив никакого препятствия. Одна пустота!
— Здорово, а?— воскликнул Лесовик, словно ему только теперь стало известно, как он устроен.— Но чтобы ты не подумал, что, если я не материален, то, значит, и силы во мне никакой,— смотри!— Лесовик легко взвился в воздух и уселся в развилке дубовых ветвей. Ветви были толстые. В одну Лесовик уперся спиной, в другую — руками. Мышцы Лесовика чудовищно напряглись, вздулись, на них проступили темные узловатые жилы. Дерево затрещало. Лесную тишину нарушил глухой стон.
