Розмари Уэллс - На синей комете
И если бы нам хватило сил и скорости, чтобы преодолеть течение времени, мы могли бы изменить курс и вернуться назад, за предыдущий поворот реки. Мы могли бы воочию увидеть великие исторические сражения и застать президента Линкольна в Белом доме.
— Правда? — Я воодушевился. — Тогда мы бы успели его предупредить, чтобы он больше никогда не ходил в театр! Ведь его в театре убили!
— Да, мы смогли бы его предупредить, но, не пойди он на тот спектакль, все последующие события тоже стали бы иными. Кто знает, как сложилась бы история, Оскар? Каждое звено этой цепи связано с предыдущим и последующим: миллиарды винтиков, миллиарды колесиков. Если бы Линкольн не был убит в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году, сразу после окончания Гражданской войны, возможно, сегодня нашим президентом был бы не Герберт Гувер. А мы с тобой, быть может, вовсе не появились бы на свет. Так что путешествовать во времени и изменять прошлое весьма неразумно. Не говоря уж о том, что попасть в прошлое очень трудно. Ракета или машина должна двигаться с неимоверной скоростью. Так что она туда не домчится, а попросту распадётся на части. Вместе с пассажирами.
— А в будущее можно попасть? Я, например, мог бы перескочить в будущее? Не сильно далёкое? Чтобы с папой встретиться?
— Опережение времени — тоже часть теории профессора Эйнштейна, — ответил мистер Эплгейт.
Заметив мой озадаченный взгляд, он принялся объяснять. Только я из этих объяснений не понял ровным счётом ничего.
— Оскар, если ты хочешь попасть в будущее, двигаться придётся медленнее, чем течёт само время. То есть надо использовать принцип отрицательной скорости, и время просто потечёт мимо.
— А профессор Эйнштейн изобрёл такую машину? — спросил я.
— Увы, Оскар, увы… — Мистер Эплгейт наконец отправил в рот остывшие оладьи. — Профессор Эйнштейн — математик, а не изобретатель.
— Ну вот, опять сказки. — Я вздохнул и перевёл взгляд на первую задачу из домашнего задания.
Поезд выезжает из пункта А в два часа дня. Он прибывает в пункт Б через три часа, четыре минуты и тридцать секунд. Пункт Б находится на расстоянии 121,6 км от пункта А. Какова скорость поезда?
— Да какая разница? — простонал я. — Кому нужны эти мясники с тухлой печёнкой и дурацкий поезд?
Мистер Эплгейт приходил каждый день. Мгновенно, точно оголодавший пёс, поедал оладьи, а потом рассказывал, как идут его дела — то есть нашёл он работу или нет. Временная работа попадалась. Он целую неделю сгребал листья в городском сквере, получая за это двадцать пять центов в час. А как-то раз его наняли смазывать ходовую часть автомобилей, и он провёл целый день, лежа на полу под капотами в гараже «Мобилгаз». Но постоянной работы не было.
Эта безнадёжная история меня пугала. Вдруг с папой происходит то же самое — там, в Калифорнии? Вдруг его весёлые открытки — только маска? Вдруг у него тоже рваные носовые платки? И мешки под глазами, как у мистера Эплгейта?
— Поэзия помогает пережить любые тяготы, Оскар. Стихи — лучшее лекарство, — повторял мистер Эплгейт. — Жаль, что мир забыл о поэзии, забыл, что она умеет врачевать тело и душу.
Покончив с оладьями, мистер Эплгейт откидывался в кресле-качалке и начинал читать стихи. Однажды он прочитал удивительное стихотворение — вроде обычное, правильное, с моралью, из тех, какие заставляют учить в воскресной церковной школе, но у меня отчего-то побежали мурашки по всему телу.
— Здоровские стихи, мистер Эплгейт! — восхитился я.
— Это очень известное стихотворение, Оскар. Называется «Если». Написал его Редьярд Киплинг. Каждый год какой-нибудь бедолага читает его на выпускном вечере, без этого школу не кончить. Этот стих обожают все: проповедники, учителя, слезливые старые вояки. Но и я, чёрт побери, его люблю! Когда становится совсем невмоготу, я читаю его вслух, и даже настроение поднимается.
— Как вы умудрились всё запомнить? — поинтересовался я. — Стих такой длинный!
— Я знаю секрет. Могу что угодно наизусть выучить.
— Везёт вам! — сказал я. — А меня научите?
— Запросто, — ответил мистер Эплгейт и раскрыл «Стихи у камелька» на букву «К». На Киплинге. На стихотворении «Если». И тоненько, еле заметно подчеркнул отдельные слова в первой строфе красным карандашом.
Когда ты сможешь мудрым быть и смелым,
Пусть всюду только паника и страх,
И сам в себя не потеряешь веры,
Когда все твой предсказывают крах,
И если против злобы и навета
Добром и правдой будешь воевать,
Но благородства своего при этом
Не станешь напоказ ты выставлять…
— Теперь попробуй запомнить эти ключевые слова, — сказал мистер Эплгейт. — В такой же последовательности.
Я ужаснулся:
— Не смогу!
— Но ты же запомнил цвета радуги? И запомнил их последовательность! Потому что знаешь фразу «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». К — красный, О — оранжевый и так далее. В этом и заключается мой секрет. Надо как-то объединить все ключевые слова, — пояснил мистер Эплгейт. — Например: «Ты сможешь мудрым быть? Сам против злобы будешь воевать? Но благородства напоказ не выставлять!» Повтори это пару раз. Ну, запомнил ключевые слова? А теперь проверим, как дела с рифмами. Смелым?
— Веры.
— Страх?
— Крах!
Первая строфа запомнилась сама, точно детская считалка. Так мы с мистером Эплгейтом и заучивали это стихотворение — по строфе каждый день.
Как-то раз в кладовке не оказалось ни молока, ни яиц для оладий. Консервы открывать я не решался: если тётя Кармен не досчитается банки с эрзацем рубленой индейки или трески, шуму не оберёшься. И тут мне пришла в голову замечательная мысль.
— Мистер Эплгейт! — воскликнул я. — Совсем забыл! Ведь тут, в подвале, папа спрятал целую упаковку ветчинных палочек! Это из наших запасов, из дома! Так что по закону они мои, и я имею право открыть одну банку.
Я сделал отличный горячий бутерброд с ветчинными палочками, и гостю он очень понравился. Мистер Эплгейт сказал, что такая еда прибавляет сил, и предложил:
— А теперь давай посмотрим, что ты написал в последней контрольной. Ведь миссис Олдерби уже раздала тетради?
Мы занимались ежедневно с половины четвёртого до пяти. А осень меж тем брала своё: дни становились короче и холоднее. Тётя Кармен ни разу не заметила, что недостаёт пары кусков хлеба. А о тайнике с ветчинными палочками, который папа устроил за водяным баком, она и вовсе не знала.
Проверив мои отметки, тётя Кармен меня не похвалила и даже не улыбнулась. Лишь, поджав губы, произнесла:
— Оскар, ты стал учиться гораздо лучше. Исправил арифметику.
Я просиял, но тётя Кармен тут же подлила в мёд ложку дёгтя:
— Похоже, ты управляешься с цифрами половчее, чем твой отец. Он-то ничего не смыслит ни в цифрах, ни в финансах. Вкладывал деньги в эти идиотские поезда и потерял всё подчистую. Докатался!
— Думаю, в следующей четверти я получу ещё на балл выше, мэм, — проговорил я небрежно, как бы между прочим.
— Терпение и труд всё перетрут, Оскар! — назидательно произнесла тётя Кармен. — Надеюсь, твой отец найдёт себе на Западе настоящую работу, чтобы с него там семь потов сходило.
От папы за всё время пришло девять открыток: каждая — из нового города и даже из нового штата. Из Топеки он перебрался в Литл-Рок, оттуда — в Нью-Мексико, в Аризону и, наконец, во Фресно. Значит, он уже в Калифорнии. Рабочих мест нигде не было, и я понимал, что деньги его подходят к концу. Я горел желанием ответить папе, но куда писать, если он то и дело переезжает с места на место? Наша переписка была односторонней.
Стоило мне вспомнить о папе — вечером за ужином или на уроке в школе, — в носу у меня начинало пощипывать, а глаза наполнялись совершенно немужественными слезами. Поэтому я заставлял себя думать не о папе, а о Лос-Анджелесе, городе ангелов. Мне он представлялся городом храмов и апельсиновых рощ, грандиозным, величественным, лучше любых других чудес света. А в центре города, разумеется, стоял вокзал. И папа бежал встречать меня по анфиладе залов, выскакивал на платформу, выложенную мрамором с золотыми блёстками, и тут подходил мой поезд, и папа обнимал меня, растапливая лёд в моём сердце.
Восемнадцатого ноября весь день шёл дождь со снегом, и я опасался, что мистер Эплгейт в такую погоду не придёт. Но он пришёл. Сидеть на крыльце было уже слишком холодно. Я украдкой бросил взгляд на часы. До возвращения тёти Кармен и Уиллы-Сью ещё два часа — семнадцатый автобус приходит без девяти минут шесть, а потом они ещё несколько минут идут от остановки.
— Давайте посидим в доме, — предложил я. — Думаю, нас не застукают.
Я налил мистеру Эплгейту кружку какао, чтобы он запивал бутерброд с ветчинными палочками. Он каждый раз искренне благодарил меня за еду.
