Петроний Аматуни - Чао
Мудрецы и простые смертные спорят, что такое шахматы. Наука? Спорт? Искусство? А мне думается, сколько спорщиков — столько и ответов. Ведь в шахматах есть все, кроме зла: соперничество сил, отличающее спорт; анализ и расчет, свойственные науке; вместе с тем это искусство создавать сложнейшие и остроумные комбинации с помощью нескольких простых фигур, это свободный полет мысли, хотя и ограниченный строгими и нерушимыми правилами. Однако, не будь этих правил, исчезли бы все возможности к действию, потому что правила есть верная опора сильному и умелому.
Короче говоря, каждый найдет в шахматах то, что пожелает, спорь не спорь…
И все же у каждого свои представления о вещах, особенно спорных. «Ну какой же это спорт? — спрашиваю я себя и тут же отвечаю: — Никакой!» — «Ну какая же это наука? — говорю я сам себе и отвечаю: — Никакая». — «Искусство?» — «Строго говоря, тоже — нет…»
Для меня шахматы — это Игра!
Есть спортивные игры, позволяющие человеку как бы окунуться в саму природу и освежиться физически; есть азартные, порожденные нелегкой историей жизни людей, а есть интеллектуальные: они дают возможность приятно взволновать ум, душу человека, подвергнуть испытаниям его характер — испытаниям трудным, но дружеским и потому неопасным.
В конце концов, может быть, игра есть нечто такое, что находится на стыке между живым и неживым. Научи камень играть во что угодно — и он оживет; лиши человека потребности в игре — и он окаменеет.
Так вот шахматы — это игра в самом ее высоком, всеобъемлющем проявлении, это работа мысли на открытом воздухе! На виду у всех…
4
Я вновь у входа в столицу Королевства Восемью Восемь, где живет обаятельная покровительница шахмат, вечно молодая Каисса. Те же шахматные кони, высеченные из скал по краям ущелья. Та же говорливая речка. Но нет почему-то былого веселого оживления…
Деловито сновали хмурые, усталые люди. Мимо пронесли носилки с больными или ранеными. Я в нерешительности топтался на месте, пока позади не раздались нетерпеливые голоса:
— Вы стоите, как у окна…
— Видите — узкий проход.
— Или туда, или сюда…
— Так вы попадете в цейтнот!
Растерянно оглядываясь, я пошел вперед, увлекаемый несколькими молодыми людьми.
— Куда вы торопитесь? — спросил я их.
— А… так вы не знаете… — извиняющим тоном произнес один юный бородач. — Там, — он кивнул в сторону резиденции Каиссы, — проводится турнир шахматных машин.
— Теперь и автоматы соревнуются между собой, — иронически произнес другой.
— Сегодня объявят имя победителя, — сказал третий.
— А Каисса разрешила?
— Что же ей остается делать, если даже среди живых шахматистов появилась уйма автоматов? Они не столько играют, сколько считают каждый ход во имя победы любой ценой.
На центральной площади, у гигантских демонстрационных досок, стояла огромная толпа, от которой веяло теплом и глухим рокотом.
Я свернул вправо и вскоре, следуя за носилками, которые почти бегом несли санитары, и машинами «скорой помощи», подошел к почти прозрачному корпусу поликлиники.
Никто не задерживал ни меня, ни других, тоже любопытных или больных, и я беспрепятственно вошел в зал, где врачи в белых халатах бегло осматривали тех, кто пришел своим ходом, тут же назначая им лечение, и тщательно выстукивали тех, кого доставили на носилках.
Часть из них сгрудилась возле стола, на котором лежал человек неопределенного возраста, высохший, мертвенно-бледный, с потухшим взором и глубоко впавшими щеками. Губы его слабо и беззвучно шевелились, а на теле виднелась розовая сыпь в виде точек и тире.
— Скажите, что тут происходит? — спросил я молодую медсестру.
— Это «арифметики», — охотно пояснила она, — те, что подменяют игру в шахматы одними расчетами. Их мозговые извилины совсем забросаны числами… А вот тот, что на столе… рассчитал в прошлом году свою партию на семьдесят два хода вперед и так застрял на этом, что никому до сих пор не удается вернуть его обратно ни на один ход! Теперь его посмотрит сама Каисса…
— Так ее величество прибудет сюда?
— Она уже здесь…
Тут я заметил, что все стихли и повернулись к входу, и увидел Каиссу, легкую и стройную, направляющуюся к операционному столу. Несмотря на постоянную озабоченность и загруженность, она была, как и при моем знакомстве с ней, мила и внимательна.
— Вы опять здесь? — весело спросила она.
— Да, ваше величество. Здравствуйте. Я ищу Аиньку.
— Приветствую вас. Я, пожалуй, помогу вам. Но прежде посмотрим этого несчастного… Так-с… свет! Рентген. Я не против расчетов, — повернулась она ко мне, краем глаза заметив, что я веду записи в своем блокноте. — Более того, я одобрила мысль одного ученого, что игра в шахматы есть как бы насвистывание математической мелодии… Пусть математической. Но ведь мелодии! И потом — насвистывание!.. А тут уже некоторые «арифметики» превратили ее в азбуку Морзе… От игры ничего не остается, кроме стремления к победе… Целью игры стало количество очков, а не сама борьба!
— Я полностью согласен с вами, ваше величество.
— М-да… — произнесла она, наклоняясь к больному. — У него тоже «морзянка», но в особо тяжелой форме! Шприц! Ампулы! Две тройных…
Я невольно зажмурился и отвернулся.
— Боитесь? — усмехнулась Каисса. — Что поделаешь… Некоторые забывают, что сами по себе числа не оказывают влияния на жизнь. Откровенно говоря, математика, оторванная от жизни, сама по себе, есть не что иное как тоже игра… И если это так, то одна игра никогда не заменит другую; их можно как-то сочетать, если нужно…
Между тем больного перевернули спиной вверх, и молодая медсестра, только что мило беседовавшая со мной, вонзила ему в нужное место длинную иглу.
Несчастный застонал, а затем заговорил — по мере того как волшебная жидкость вливалась в него — все более осмысленно и вскоре засвистел и заверещал, что твой курский соловей!
— Где я? — вдруг совсем окрепшим голосом спросил он и сам поднялся со стола. — Это вы, ваше величество?!
— Кто же еще? — пробормотала Каисса, щупая ему пульс и приподнимая веки. — Все в порядке, можете идти… Только помните, что и любой прыщик можно представить в виде числа или группы чисел, только сводить его будут не математикой, а, допустим, мазью. Могущество шахматиста в нем самом, а не в таблице умножения!
— Благодарю вас, ваше величество, — сказал больной, уходя, и мы услышали его бормотание: — Итак, восстановим положение после семьдесят второго хода…
— Надо бы еще одну ампулу… — размышляла Каисса вслух.
— Вернуть? — встрепенулась медсестра.
— Поздно… — вдруг раздался знакомый голос, и я увидел церемониймейстера Цирлих-Манирлиха. — Ваше величество, они атаковали склад с последним баллоном Волис-нолиса…
— За мной! — скомандовала Каисса, и все двинулись за разгневанной повелительницей шахмат.
5
Дворец Каиссы был окружен кирпичной стеной с башнями по углам в виде ладей — черных и белых. В одной из них хранилась волшебная жидкость Волис-нолис, приготовленная по особому рецепту повелительницы шахмат.
Место хранения и состав волшебного эликсира составляли личную тайну Каиссы. Было лишь известно, что тот, кому достанется хоть капля этого эликсира, обретет способность с одного взгляда правильно оценивать положение фигур на шахматной доске и почти без расчетов определять ближайшие ходы.
Каисса устремилась к левой белой башне. Здесь, как, впрочем, и возле других, стояла толпа роботов и обстреливала башню из автоматов, похожих на ключи от дверных замков.
Атакующие не произносили ни слова, тугие струи сероватого плотного дыма вылетали из стволов с легким свистом, и вся картина напоминала кадр из кинофильма, демонстрируемого испорченной аппаратурой; так и хотелось крикнуть: «Звук!»
Вдруг я довольно явственно услышал знакомый голос:
— Ребята! Прекратите… Не стреляйте, я вам говорю. Василько, дай мне приказ уничтожить их… Ведь я не могу действовать сам, без воли человека… Ну! Я же потому и вызвал тебя, что мне необходим командир!
Тут я увидел их одновременно — Аиньку и… Василько. Как он очутился здесь, я не знаю. Может быть, убежал от Воронова?
— Уничтожить их? Стоит ли?.. — рассудительно отвечал Василько. — Надо выяснить, чего они хотят и еще чем это они стреляют.
— Я же тебе говорил: они хотят овладеть тайной Каиссы, а стреляют… числами. Весь этот дым состоит из цифр!
— Это что такое?! — вдруг раздался повелительный голос Каиссы. — Кто здесь старший?
— Я, ваше величество…
