Джеймс Паттерсон - Эксперимент «Ангел»
Задыхаясь, как загнанное животное, Ари пытается меня скинуть. С перекошенным от злобы лицом хватаю его двумя руками за голову.
Но он вырывается — он быстрее и сильнее.
Мгновенно мне в ребро впивается его каменный кулак, и оба мы слышим хруст моих костей. От этого звука он входит в раж и безостановочно молотит меня, еще и еще, и еще.
За что? За что он так меня ненавидит? За что так ненавидит нас все это ирейзерово отродье?
— Наконец-то, Максимум, я дам себе волю. Нет для меня слаще радости, чем разорвать тебя на части. Все эти годы я готовился к тому, чтобы насмерть тебя измочалить. Не было минуты, чтобы я не мечтал о том, как переломаю тебе все кости.
Но я его уже почти не слышу. Я уже не я, а безжизненная боксерская груша. Теперь любое сопротивление бесполезно.
Не буду, дорогой читатель, даже стараться описать словами ни свою боль, ни его ярость, с которой он меня метелит, — нет таких слов или я их не знаю.
Еще минута — и мне конец. Но внезапно меня снова спасает осклизлый цемент. Оступившись на скользкой гнили, Ари теряет равновесие. Видно, судьба дает мне последний шанс. Собрав оставшиеся силы, бью его ребром ладони по горлу. Отличный, увесистый, мощный удар.
Язык в удушье вываливается у Ари из пасти. Большой и тяжелый, лицом вниз, он оседает на пол. Я, как дикая кошка, бросаюсь ему на спину и намертво вцепляюсь в его волчьи космы. Бац! — мордой об пол! И снова, оттянув назад башку, долбаю ею о стену туннеля. Вдруг, во внезапно наступившей тишине, слышу страшный мертвенный хруст шейных позвонков, и, как в замедленной съемке, его шея съезжает набок, а в моих ладонях бессильно мотается голова. Оцепенев, мы смотрим друг другу в глаза.
— Ты мне очень больно сделала, — выдыхает он с детским удивлением. — Я бы так с тобой не поступил.
Глаза у него закатываются, голова падает, а тело безжизненно обмякает.
— Макс, что это было? — вырастает вдруг рядом со мной Игги.
— Я… я… — захлебнувшись отчаянием, я теряю дар речи.
Сижу рядом с Ари и по-прежнему держу его голову.
— Я, кажется, сломала ему шею.
Сейчас меня вырвет…
— Он, кажется, умер…
131Вдалеке уже слышны разъяренные голоса и тяжелый топот шагов.
Сейчас не время размышлять о случившемся. Вскакиваю на ноги, хватаю Ангела за руку. Она, в свою очередь, цепляется за Игги, и мы бежим прочь, наступая на пятки Надж и Газману. На мне живого места нет. Все болит, но я несусь сломя голову. Не к месту сейчас это дурацкое выражение — «сломя голову». Вряд ли тот, кто его придумал, когда-нибудь кому-нибудь реально сломал голову. Как только что сломала ее я.
У двери в туннель ни Клыка, ни мутантов — их давно уже и след простыл.
— Лети, — кричу я Ангелу, выпускаю ее руку, и она мгновенно взлетает, даже не отряхнувшись от грязной канализационной воды. С кроссовок ее стекает вонючая жижа, но крылья уже раскрыты. Два сильных взмаха — и она летит вдоль туннеля, озаряя темноту белизной своих перьев. За ней, бледный и все еще не оправившийся от испуга, устремляется Газ. Следом за ним — Игги.
Позади себя слышу точно раскат грома:
— Он был моим сыном!
Полный гнева и отчаяния голос Джеба догоняет меня и обрушивается мне на голову эхом, отражающимся от каждого камня в туннеле. Сердце останавливается. «Был»? Неужели я, действительно, убила Ари? Неужели он и вправду умер? Все происшедшее кажется мне кошмарным сюрреальным бредом: канализация, наши досье, мутанты в клетках, Ари… Может, все это только страшный сон?
Нет, я безнадежно бодрствую. Я безнадежно в своем уме. И все случившееся — безнадежная реальность моей безнадежной жизни.
Оборачиваюсь взглянуть на Джеба, человека, бывшего некогда моим героем. Передо мной его красное искривленное лицо:
— Это все твоих рук дело. Это затеянная тобой жестокая игра! — надрываясь, ору ему я. — Зачем она тебе была нужна? Пожинай теперь плоды своих трудов!
Джеб не отрывает от меня глаз. Помню, как он заменил мне отца; помню, как доверяла ему одному. Кто он был тогда? И кто он есть теперь?
Внезапно он меняет тактику. Он больше не кричит:
— Макс, ты ищешь разгадку секретов жизни. У нее свои законы. Их никому не постичь. Даже тебе. Я твой друг. Запомни это навсегда!
— Запомнила, уже запомнила, — и, повернувшись, несусь прочь, оставляя Джеба далеко позади.
— Забирай вправо, — успеваю скомандовать Ангелу, и она плавно сворачивает в уходящий направо просторный туннель.
Следую за ней, но выруливаю слишком поздно и едва не врезаюсь в стену. Вслед мне несется гнетущий вопль Джеба:
— Ты убила собственного брата!
132Ужасные слова Джеба снова и снова эхом отдаются в моем мозгу, и с каждым разом их смысл и значение становятся все яснее, страшнее и непоправимее.
— Ты убила собственного брата!
Это не может быть правдой. Как может ЭТО быть правдой? Как? Или это очередной поворот в его игре? Новая роль? Еще один тест?
Каким-то образом — не помню как — мы выбрались на поверхность. Клык поджидал нас снаружи. Меня точно грузовиком переехало, но я через силу заставляю себя двигаться. К тому же, я хорошо помню, чем набиты мои карманы. Имена, адреса, фотографии… Скорее всего, наших родителей!
— А где остальные дети? Мутанты…
Господи, как же за всем уследишь — столько всего обрушилось на меня за последние несколько часов.
— Их увела девочка с крыльями. Не знаю куда. Она ни за что не хотела с нами оставаться. Ничем ее было не убедить. Кого-то она мне напоминает…
Отмахиваюсь от него. Мне не до шуток, не до объяснений. Я вообще ни о чем не хочу ни слышать, ни разговаривать. Ни о чем и ни с кем. Даже с Клыком.
Я все еще вижу, как закатились у Ари глаза. А в ушах все еще стоит хруст его позвонков.
«Иди, — приказываю себе, — просто иди и иди. И ни о чем не думай».
Проходит минуты две, прежде чем я вдруг осознаю, что Ангел несет не только Селесту. Что-то еще оттягивает ей руки.
— Ангел, — я останавливаюсь посреди тротуара, — что у тебя там?
Что-то маленькое, черное, пушистое возится у нее под мышкой.
— Это моя собачка, — отвечает Ангел, и я вижу, как напрягается ее подбородок. Верный признак ее непоколебимого упрямства.
— Твоя что? — не веря своим ушам, переспрашивает Клык.
Мы было окружили Ангела, но тут я понимаю, что наша стайка и без того привлекает к себе ненужное внимание, и командую:
— Не останавливайтесь, вперед!
И уже на ходу бросаю Ангелу:
— А с тобой разговор еще не окончен!
В Баттери Парке, в самой нижней оконечности Манхэттена, маленькая заброшенная эстрада почти полностью скрыта от людских глаз разросшимися рододендронами и кустами можжевельника. Под ее прикрытием мы и спрятались от чужих нескромных взоров и от дождя, смывавшего с города дневную пыль. Чувствую себя опустошенной, словно кровь у меня откачали до последней капли.
— Значит, так, — стараюсь расправить плечи и придать голосу хоть какое-то подобие авторитета, — Ангел, объясни, пожалуйста, историю с этой собакой.
— Это мой пес, — твердо отвечает Ангел, не глядя на меня, — из Института.
Клык бросает мне взгляд, который недвусмысленно означает: «Если ты разрешишь ей оставить собаку, тебе крышка».
— Ангел, мы не можем оставить собаку.
Высвободившись из рук, пес садится рядом с ней. Сколько я могу судить, он ничем не отличается от обычной нормальной собаки. Смотрит на меня круглыми приветливыми глазами-бусинами и дружелюбно виляет коротким хвостом. Его черный влажный нос радостно принюхивается к тысяче новых запахов свободного мира.
Ангел притягивает собаку к себе, и Газ с любопытством придвигается к ним поближе.
— К тому же у тебя есть Селеста.
— Я люблю Селесту, но не могла же я оставить Тотала в том зверинце.
— Тотал? Почему Тотал? — интересуется Игги.
— Так было написано на карточке у него на клетке.
— Тотальный мутант. Стоит нам уснуть, как он тут же перегрызет нам горло, — Клык за словом в карман не лезет. Он точно заранее знал, как объяснить собачью кличку.
На мгновение пес поник головой и поджал хвост. Но тут же забыл обиду.
Клык смотрит на меня, словно говоря: ладно, так уж и быть, готов взять на себя миссию домашнего тирана. Обрадовавшись отведенной мне второстепенной роли, начинаю ласковые уговоры:
— Ангел, мы, беглые и бездомные, и себя-то прокормить не всегда можем. Мы живем в вечной опасности. Посуди сама, куда нам еще собака?
Она упрямо выставляет вперед подбородок и смотрит на свои кроссовки:
— Он самый лучший пес на свете.
И что, скажите на милость, с ней теперь поделать?
Беспомощно поворачиваюсь к Клыку.
— Ангел, — сурово вступает он, а она смотрит на него невинными голубыми глазами, сияющими с неумытого усталого личика.
