Евгений Велтистов - Миллион и один день каникул
— Холод, наверно, нужен облаку — оно привыкло к нему на своей планете, — сказал я. — А бессмертие — никому.
Лена рассмеялась:
— Точно, никому! Ты молодец, парень!
«…Приматы любили холод своей красной звезды, — стал думать я дальше, возвращаясь на далекую планету, — и под ее лучами смотрели свои космические драмы. На сценах их театров в битвах с безобразными чудовищами, с клейкой, смертельно обжигающей массой, с щупальцами бегущих деревьев побеждал сверкающий герой и его верный механический робот. Герой возвращался из космоса на родную планету, и ученые, усадив его на почетное место, спрашивали друг друга: „На сцене мы или на галерке бесконечного мира Вселенной?..“
— Любопытно, как можно заморозить весь Байкал? Ты не знаешь?
Я ответил Лене, что не знаю.
— Ну ветер, ну облака, ну течения — это мы умеем, — говорила Лена. — Я ведь синоптик. А как заморозить — ума не приложу.
Ах, вот что — синоптик. Вот почему ты сердишься, даже слезы на глазах блеснули, когда сказала: „Вот безобразие“. Я согласен с тобой: это облако-разбойник. Ну да ничего, оно получит по заслугам, и мы разморозим море за одну секунду!
— В свое время узнаем, — сказал я, — как это делается.
— Слушай! — Лена дышала мне в ухо. — Слушай, я тебе откроюсь: я не люблю твоего дядю. Иногда просто ненавижу.
— Он этого не заслуживает, — сказал я.
— Ты знаешь, у нас ничего не работает — ни телефон, ни радио, ни видеомагнитофоны. Сидим как в осаде из-за этого облака. Какая-то дикость.
…„На сцене мы или на галерке?..“ Приматы цитировали своих поэтов, чтобы потом уничтожить их. Однажды, когда наступила ночь, они объявили новую эру слияния живого и неживого. Армия роботов была готова уничтожить поэтов и философов, ученых и актеров, школьников и их учителей, чтоб создать единый тип логически мыслящего примата. Поэты бежали и были убиты все, кроме группы подопытных. А новый примат так возгордился своей властью и разумом, что поклялся достичь дна Вселенной…»
— А ты видел первого бессмертного? — спросила Лена.
— Нет, он спал. По-моему, он какой-то чудак.
— По-моему, тоже. А Гарга? Он ведь большой ученый?
— Наверно, — сказал я.
— И все-таки Килоу бессмертный. Что это такое — бессмертный?
— Не знаю, — сознался я. — Мне кажется, это какая-то ерунда.
«…Они считали себя бессмертными, и их цель была ясна, как формула: завоевание новых миров. В списке среди тысяч обычных звезд в одном из участков неба значилась под своим номером и желтоватая звезда — наше Солнце. Приматы послали сюда новейшую модель космического разведчика — облако…»
А Лена опять плясала, и улыбалась, и махала мне рукой, и я подумал, что все уже напелись и наплясались вдоволь, даже кап неуклюже приседал в мохнатых унтах и, не выпуская трубки из зубов, вскрикивал «эхма!», а я все сижу на месте с отсутствующим видом. И когда пляска кончилась, я взял у одного парня гитару и спел «Прощальную гравилетчиков». Рыбаки внимательно слушали эту грустную песню. Мне пришлось петь еще раз, а они подпевали: «А если, а если, а если придется в туманность лететь…»
А потом начались старинные, протяжные песни. Голос мой тихонько вплетался в общий хор, и хотя слова я знал не все, но мелодию чувствовал — я как бы вспоминал что-то знакомое и забытое.
Лена спросила про мою песню:
— Сам придумал?
— Нет, не сам. Это Каричка.
— Она твой друг?
— Да. И еще ее брат Рыж.
— Рыж? Смешное имя. А кто он?
— Он доктор техники.
— А… Я думала, он как мой брат Мишутка.
— Да, он такой же. Просто я его зову доктором.
И в эту минуту мне захотелось стать маленьким! Таким, как Рыж.
Я вспомнил, о чем мечтал больше всего в детстве. Летать, раскинув руки, быть невидимкой, ехать на тигре по городу, никогда не умереть, иметь всесильного робота-друга, похожего на меня, улететь с папой и мамой на Марс, быть большим. Быть большим… Вот я уже большой и снова хочу стать маленьким.
Но мне нельзя быть маленьким: над моей головой висит ледяной шар.
— Когда ты пришел, многие думали, что ты сухарь. Ну как и другие в этой лаборатории — они будто марсиане: смотрят на тебя и ничего не понимают. А я, как увидела тебя, сразу сказала: нет, он настоящий парень.
— Спасибо, — отвечаю я Лене.
Лучше бы я был, как они. Я не сидел бы тогда с Леной, но, наверное, мог освободить пилота Сингаевского.
Не заметил, как опять задумался.
— Скажи, — спросила Лена, — почему никто не договорился с облаком, а Гарга договорился?
— В этом весь секрет… — сказал я растерянно.
Глава 19
С того дня я стал называть дядю абстрактным символом. Впрочем, не совсем уж абстрактным. Когда-то очень давно я думал, что математика — чистая сухотка. Потом открыл, что в уравнениях скрывается острейшая борьба идей. Теперь вижу, что формула — это человеческий характер: все зависит от того, чья рука пишет формулу. Никогда не забуду, как дядя, размышляя о продлении цивилизации, указал место облака в этой формуле. Какой-то бес так и подмывал меня спросить: «А где здесь вы?» Я колебался, представив, что Аксель испепелил бы меня взглядом за такой дерзкий вопрос. Но все же спросил. Гарга ткнул, пальцем в лист: «Вот».
Итак, Гарга оказался «продолжателем» цивилизации, созидательно вписавшим себя в формулу. Когда я поинтересовался, почему он не хочет пригласить на остров представителей Совета, он сказал:
— У меня мало времени на споры. Пока облако над островом, надо закончить опыты. Спорить будем потом, когда результаты окажутся на моем столе. И ты увидишь, Март, сколько полетит таблиц, законов, прогнозов, поражавших прежде воображение. Полетит из-за одного листка бумаги.
— А ваше обращение к людям планеты?
— Дань традиции. Человек привык узнавать, что его ожидает, из утренних газет. «Ну, что там еще? Что придумали эти ученые? Бессмертие? Старая сказка». Но он уже предупрежден, он задумался. Он начинает потихоньку рассуждать: «А если это так, то какая для меня тут польза? Какой вред?» И через некоторое время он уже включает телевизор и смотрит новинку — биомашину.
— Вы странно рассуждаете о людях. В наши дни никто не ищет выгоду только для себя.
— Конечно, конечно. Но в каждом человеке пробуждаются подобные мысли, когда речь идет о жизни и смерти. Иллюзия веры в личное бессмертие была разрушена наукой, теперь по воле той же науки она перестанет быть иллюзией.
— Ваши опыты уникальны, они совершат переворот в обществе, но, наверно, было бы лучше проводить их коллективно.
— Старость приучила меня к откровенности, Март. Тебе скажу. Я прожил трудную жизнь и всю потратил на эту работу. И закончу сам. Иначе не успеешь оглянуться, как ты уже составная часть творческой молекулы: Иванов — Поргель — Боргель и Гарга. И Поргель говорит, что выводы преждевременны, Боргель указывает на маленькую фактическую неточность, а глухой и безнадежно старый Иванов не может понять, в чем суть проблемы…
Дядя говорил убедительно, но я — совсем не глухой и не безнадежно старый — тоже не понимал сути проблемы, как и мифический Иванов. Хорошо, предположим, опыты дяди увенчаются успехом и человечество получит бессмертие, или как оно там называется. Но облако — для человека оно собирало такую подробную информацию? Разве только чистое любопытство, приоритет открытия новых миров, участие в космических гонках, как оно говорило, пригнало его к нашей планете? Ведь оно уже пыталось подорвать в людях веру в свои силы, в технику. Нет, что-то непонятное, страшное и противоестественное было в союзе гонца приматов и человека, обещавшего бессмертие.
Я работал с машинами быстро, без ошибок. Пачку листов (среди них были выдранные листы из книг, нужное подчеркнуто красным карандашом) привез тот же шофер вместе с завтраком. «Пусть, пусть это проклятое облако питается информацией о моем мозге, пусть! — четко выстукивали мои клавиши. — А я лучше посижу голодным. Голодный лучше соображает». Одновременно просматривал вчерашнюю ленту информации о первом бессмертном — Килоу. Я злился на себя за то, что плохо разбирался в биологии. «Неуч, невежда с клеймом презрения звезд, — говорил я себе, — напряги свой слабый разум, сообрази, что к чему. В этих реакциях сейчас главный ключ. Недаром облако находится здесь. Может быть, оно готовится к атаке… Ну?!»
Но я понимал лишь отдельные формулы, метался, словно слепой, не видя всех изменений в организме подопытного Килоу, именуемого бессмертным.
Гарга возник на экране и спросил, успею ли я к десяти с работой и хочу ли участвовать сегодня в переговорах.
— Конечно. Обязательно успею.
Он остался доволен ответом. Спросил, кивнув на тарелки:
— Что, нет аппетита?
— Да.
