Борис Батыршин - Коптский крест
После короткого, по всем правилам, представления, барон предложил гостю облачиться в колет и выбрать клинок по вкусу — в его правилах было самолично проверять новичков. Чем руководствовался при этом ротмистр, было решительно непонятно; люди, хорошо его знавшие, говорили, что хозяин клуба мог отказать весьма недурному фехтовальщику, принимая в клуб полнейшего новичка. Общественное положение и чины соискателя барона совершенно не волновали; впрочем, бывший конногвардеец мог позволить себе любые чудачества. Когда его прямо спрашивали, чем он руководствуется при отборе кандидатов, Корф отвечал:
«Клинок открывает душу человека. Дайте ему холодную сталь и поставьте напротив себя — и узнаете его лучше, чем иная жена мужа за полвека супружества. Только надо уметь смотреть, — добавлял барон. — А то ведь, в наши богоспасаемые времена всяк только собой интересуется, а другие для него так, момэнт…»
Трудно сказать, какие истины открылись барону на этот раз — а только за 5 минут боя соперники трижды меняли оружие. Начали они с эспадронов, потом перешли на испанские шпаги с кинжалами, а завершили бой рубящими клинками. Корф вооружился шотландским палашом, а Олег Иванович выбрал в стойке старинную венгерскую саблю с цепочкой от перекрестья к навершию.
Барон разгромил гостя вдребезги — однако ж, его нельзя было упрекнуть в недостатке такта. Всякий раз, когда клинок готов был нанести решительное туше[128], барон или придерживал оружие, или неуловимо менял направление атаки, задевая вместо шеи локоть или слегка касаясь плеча визави. Но Олег Иванович был слишком опытным фехтовальщиком, чтобы обмануться — и каждый раз делал шаг назад, обозначая левой рукой место, куда на самом деле должен был бы попасть клинок — и в приветствии вскидывал свое оружие. Корф довольно кивал.
«Да, тренироваться надо, хоть иногда» — сконфуженно думал Олег Иванович. Он, впрочем, не совсем уж опозорился — два или три раза ему удалось задеть барона кончиком клинка, а один — и вовсе, поймав на противоходе, уйти влево и достать Корфа кинжалом в открывшийся правый бок. «Совсем обленился, еще немного — и пора в утиль…»
Но барон, видимо, полагал иначе:
— Роскошно, сударь, просто роскошно! — довольно прогудел он. — Признаться, я несколько озадачен: ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так вольно, и, простите уж, беспардонно мешал разные стили и школы! Позвольте полюбопытствовать, кто вам ставил руку?
Вопрос был опасным. Не приходилось сомневаться что Корф, великолепный знаток фехтовальной науки, отлично знает все существующие в Европе школы фехтования. О том, что встреча примет такой оборот, Олег Иванович не подумал. Он не сомневался, что Никонов уже успел поведать барону о его мнимом участии в войне Сервера и Юга — и теперь приходилось лихорадочно выдумывать верную линию поведения в этой щекотливой ситуации.
— Ну, вы и скажете, барон, какое там «ставил»! — нашелся наконец он. — Так, случалось брать уроки у одного мексиканца, а они все помешаны на клинках и фехтовании. У нас-то холодное оружие не слишком уважали — я имею в виду, в армии аболиционистов.
— Право же? — удивился барон. — Хотя я что-то в этом роде слыхал. Вроде бы ваши кавалеристы предпочитали доброму клинку пальбу из револьверов. Даже атаковать в строю толком не научились — скакали, как наши казачки, лавой? А вы, простите, по какому роду оружия служить изволили?
Вопрос был с подвохом. Объявить себя кавалеристом — значило засыпаться сразу и бесповоротно; Олег Ивановичу случалось ездить на Бородино в составе одного из «конных» клубов, но изображать из себя кавалериста перед натуральным конногвардейцем? Нет, так далеко его наглость не простиралась.
С артиллерией тоже рисковать не стоило. Олег Иванович, разумеется, имел представление об этом роде войск — но лишь самое общее, да к тому же, касавшееся совсем иных времен. А Никонов, как моряк, не мог не разбираться в пушечном деле. Нет, надо было придумать что-то такое, в чем ни один из собеседников не разбирался вовсе… есть!
— Боюсь, барон, со знатоками моего рода оружия вам, слава Богу, встречаться не приходилось, — ответил Олег Иванович. — Я, видите ли, служил в отряде рейнджеров, снайпером. Так у нас называли стрелков, обученных особой манере стрельбы.
— Снайпером? — переспросил Никонов. — Никогда не слыхал. Есть, правда, английское «snipe» — бекас. Но птичка-то здесь при чем?
— А при том, лейтенант, — ответил Олег Иванович чуть-чуть снисходительным тоном, — при том, что бекас — птичка малая и шустрая. И на лету меняет направление, как пожелает, угадать, куда она свернет, да еще и подстрелить — не всякому дано. Вот лучших стрелков и прозвали — «снайперы», сиречь «бекасинники».
— Вот как? — заинтересовался барон. — так вы, выходит, изрядно стреляете?
— Не жалуюсь, — кивнул Олег Иванович. Он, и правда, недурно стрелял из охотничьего карабина и СВД. — Вам, барон, конечно, приходилось видеть ружейные телескопы[129]?
Фехтование было забыто. Следующие полчаса все трое провели в кабинете барона, неспешно потягивая коньяк и обсуждая премудрости снайперского дела. Боясь засыпаться на каких-то неожиданных деталях, Олег Иванович старался огорошить собеседников вещами, по определению им неизвестными — и принялся рассказывать о накидках «гилли»[130], тактике снайперских двоек, стрелковых засадах, охоте за офицерами и артиллерийскими наблюдателями. Вопросы сыпались градом, и Олег Иванович с ужасом понимал, что все глубже погружается в дебри военной науки, отстоявшей от текущего, 1886 года не менее, чем на пол-столетия. Он явно наговорил лишнего — но успокаивал себя тем, что сведения, нечаянно выданные отставному, немолодому уже конногвардейцу, не сыграют особой роли. Да и войн особых пока не предвидится; а к следующей большой войне, китайскому походу, Корфу будет уже далеко за 50 — и он, конечно же, не сможет, да и не захочет, скорее всего, пустить в ход нечаянно подслушанные секреты из будущего….
А беседа тем временем продолжалась: спрашивал по большей части барон. Никонов же отмалчивался, оговорившись незнанием тонкостей сухопутного военного дела. Однако ж от Олега Ивановича не укрылось то, сколь заинтересованно внимал лейтенант его словам. Пару раз на лице Никонова появлялось озадаченное выражение — но он воздерживался от вопросов, предоставив инициативу конногвардейцу. И все равно — у Олега Ивановича осталось сильнейшее ощущение недосказанности. Словно бы, столь непринужденно начавшийся разговор обязательно будет иметь продолжение — причем самое неожиданное…
Совесть Никонова была неспокойна. По всему выходило, что он коварно расставил гостю ловушку — да еще и в сговоре с хозяином клуба. Столь беспардонно воспользоваться неосведомленностью приезжего было, разумеется, поступком предосудительным — такое подобало жандарму, а не офицеру флота.
С тонняги Корфа спрос невелик — недаром, кое-кто из общих знакомых называл Корфа и Никонова Портосом и Арамисом, сетуя, что для этой парочки не нашлось Атоса и д'Артаньяна. Добродушный барон всецело доверял лейтенанту, полагая его хитрой лисой и умницей; тот старался не разочаровывать друга.
В свое время барону случилось понюхать пороху — гвардия сопровождала Государя на Балканы. С тех пор служба его протекала по большей части в Петербурге, но полученные на турецкой войне уроки Корф усвоил крепко.
Гвардия быстро наскучила барону. Во время поездки в Европу он увлекся классическими школами фехтования, склонность к которому приобрел еще в бытность свою кадетом. Выйдя в отставку, Корф принял должность преподавателя атлетики и фехтования в Морском корпусе; там он и встретился впервые с Никоновым, тогда еще — гардемарином.
Их знакомство было возобновлено много позже, когда Никонов, вернувшись с Дальнего Востока, перешел на работу в Морской Технический комитет — и скоро приятельство переросло в дружбу. Год спустя барон перебрался в Москву, где и открыл фехтовальный клуб; и, когда Никонов по служебным делам отправился в Первопрестольную, он первым делом нанес визит старому товарищу. С тех пор лейтенант дважды в неделю посещал клуб барона, а после занятий вел длинные беседы за коньяком и кубинскими сигарами, до которых Корф был великий охотник.
Других, столь же доверенных знакомых у Никонова в Москве не было; так что, пытаясь приоткрыть завесу тайн, окружавших гостей из Америки, Никонов обратился именно к бывшему конногвардейцу.
Нельзя сказать, что барон с восторгом принял просьбу друга. Его прямой, открытой натуре претили иезуитские замыслы лейтенанта — однако Корф не счел возможным отказывать другу, взяв, правда с того слово как-нибудь подробно рассказать о том, что, собственно, понадобилось ему от «американца». Никонов обещал — он чувствовал, что история эта будет иметь продолжение, и к помощи барона придется прибегнуть еще не раз.
