Кирилл Кащеев - Жрица голубого огня
– Спа… Спасибо, – оборачиваясь на шагающего позади них шамана, пробормотала Аякчан. – За платок и… за то, что меня вытащили! Вам обоим спасибо!
– Надо же – сказала. Не иначе, что-то большое в лесу сдохло, – буркнул Хакмар.
– Не благодари, девочка-жрица! – торжественно провозгласил Донгар. – Я теперь понял все! Храм – он не всегда прав!
Хакмар на этих словах аж споткнулся, чуть не сбив с ног Аякчан.
– Все, – почти безнадежно сказал он. – Массовый падеж мамонтов! Проблема Вэс решена! Донгар, ты ли это? – он покосился на шамана, будто перед ним и впрямь предстало чудище Нижнего мира. На всякий случай ускорил шаг, сворачивая с шумной площади в переулок. Аякчан шмыгнула следом и нервно перевела дух, когда людная площадь осталась позади. Хотя народу было немало и здесь – любопытно вытягивая шеи, все поспешали к площади. Ребятам приходилось лавировать против встречного потока прохожих.
– Мальчик! – едва не налетев на Хакмара, в унисон пропели две очень похожие девочки в таких же простеньких, как на Аякчан, платках. – Что там на площади случилось, мальчик?
– Черный шаман из-под земли выскочил, – буркнула Аякчан, недовольно косясь на них. Других мальчишек им на улице не нашлось?
– Ай-ой! – сестры вцепились друг в друга, глаза их стали круглыми от ужаса. – Он нас всех пожрет! – И, не разжимая рук, бегом кинулись прямиком на площадь. Видно, чтоб оголодавший Черный не разыскивал их по всему городу.
Донгар укоризненно покосился им вслед и продолжил бормотать за плечом у торопящейся вперед Аякчан:
– Сбился с пути Храм – вот что! Я это только сейчас понял! Я видел – на указе, что стражник читал, Храмовая печать висела! Не мог, значит, тот стражник сам все сочинить! Это жрицы про нас так врут – и не краснеют!
Аякчан хмыкнула – во дает! Да если б жрицы краснели каждый раз, как врали, их бы давно из голубоволосых в красномордых переименовали! Они свернули в кузнечную слободу. В конце улочки виднелось приютившее их подворье кузнеца Буты.
– Потому ты и пришла на Среднюю землю, Мать-основательница Храма! – торжественно провозгласил Донгар. – Чтоб беду поправить, снова Храм правильным сделать! Не ты мне должна помогать – я тебе помогать буду! Сначала мы черную женщину найдем, потом причину выясним, Храм поправим, потом весь Сивир…
– Подровняем, – в тон ему закончил Хакмар. – Горы снесем и Ледяное море Байгала засыплем, реки вспять повернем…
– Слушайте, вы! – придерживая под подбородком норовящий свалиться платок, прошипела Аякчан. – Никого я не собираюсь искать! Ни женщину, ни причину, а реки сам поворачивай, если с речными духами договоришься! Вы что – не поняли? Храм объявил на нас охоту! Единственное, что мы можем, – бежать отсюда скорее, пока нас не схватили и втихую не прикончили!
– Бежать, а Черную тут оставить? – кажется, впервые Донгар посмотрел на «девочку-жрицу» с возмущением.
– Ничего, главное, вещи не оставлять, – хладнокровно отрезала Аякчан, торопливо шагая к подворью приютившего их кузнеца.
Черная его волнует! Она тут всю свою жизнь оставляет, все мечты, все надежды! Не будет ничего: не то что Ледяного трона – смешно сейчас и думать о таком! – не будет ни положения жрицы, ни обеспеченной жизни. Сейчас ей даже хуже, чем два Дня назад – тогда у нее был хоть и нежеланный, но жених, хоть и неласковый, но дом. А сейчас? Рубаха с чужого плеча да штаны… с чужой задницы. Вот так вот, дочь Эрлик-хана и Уот Огненноглазой! Легко Айгыр в междумирье говорить, что, мол, все нужное Аякчан есть при Храме! Будто Аякчан сама того не знает! Только Храм мог дать ей то, о чем она мечтала: возможность доказать всем, и в первую очередь себе, что она – не никто, не ничто, не вещь, которую можно использовать для своей выгоды и выкинуть за ненадобностью, у нее своя воля, своя жизнь! Теперь все кончено – для ученицы Аякчан нет больше дороги к Храму! И даже откупиться, сдав Черных, не получится. Для Демаан они все трое из одной компании, в одном Костре гореть будут!
Аякчан вихрем ворвалась на подворье. Хозяева так и не явились, вот и хорошо. Аякчан забежала в остывшую кузницу и принялась лихорадочно увязывать их полураспакованные вьюки. Подхватила один тюк, вывалилась на двор, где за загородкой бродили непривязанные олени.
– Обещал помочь – давай, помогай! – сваливая тюк у ног мальчишки, скомандовала она Донгару. – Вещи собирай! А я еды прихвачу.
Она решительно направилась к бревенчатому дому.
– Знаешь, в виде исключения я с ней согласен, – пробормотал у нее за спиной Хакмар. – Много мы кому поможем, если нас Храмовая стража загребет! Уезжать надо!
Аякчан тихо приоткрыла скрипучую дверь на ременных петлях. Внутри было темно – даже Огонь в очаге потух. На ощупь Аякчан двинулась к столу – подвернувшаяся ей под руку глиняная миска громко задребезжала.
– Кто? Кто здесь? – послышался в темноте испуганный детский голосок. – Мама? Папа?
– Тише, Нэлэнчик! Это не мама, – прошептала Аякчан. – Это я…
– А, Аякчан, – послышался сонный зевок, и Аякчан наконец разглядела смутный силуэт лежащей у очага девочки. – А ты еще что-нибудь вкусненькое потом приготовишь? – Нэлэнчик завозилась, поудобнее умащиваясь на лавке, укрывающая ее рысья шкура сползла на присыпанный хвоей пол.
– Я… постараюсь, – пробормотала Аякчан. Она подняла шкуру и укутала худенькие плечики девочки.
– Какая ты хорошая, Аякчан, – не поднимая мордашки от укрывающих лавку шкур, сонно вздохнула Нэлэнчик. – Вот бы мне такую сестричку!
Почувствовав, как совершенно неожиданный – и ненужный, ненужный! – комок встает в горле, Аякчан погладила засопевшую малышку по спутанным волосам и, так и не взяв ничего из еды, выскользнула наружу. Ничего, как-нибудь управятся!
Во дворе яростно препирающиеся рядом с уже оседланными и навьюченными оленями мальчишки разом смолкли и уставились на нее, будто ожидая окончательного решения. У нее нет сил с ними спорить. Аякчан молча ухватила оленя за узду – и повела к воротам. Она уезжает. Они – как хотят! Аякчан толкнула створку…
Проклятье! Девочка резко отпрыгнула назад. Хозяева возвращаются. Нельзя попадаться им на глаза – неизвестно, что они устроят! Потянув оленя за повод, Аякчан втащила его под прикрытие кузницы, взглядом велев мальчишкам тоже спрятаться. Сейчас хозяева уйдут в дом – и они смогут выбраться!
Воротная створка яростно грохнула.
– Это они! Говорю тебе – те самые бандиты! – раздался звенящий голос Ингамы.
Зажав ноздри оленя рукой, чтоб зверь не выдал их фырканьем, Аякчан осторожно выглянула из тени.
Уперев руки в бока и зло подавшись вперед, Ингама стояла перед мужем.
– Сам слышал, что глашатай кричал! Южанин за кузнеца себя выдает!
– Как же выдает, когда и правда – он получше меня кует, – всей пятерней скребя коротко стриженную голову, прогудел Бута.
– А как бы он себя выдавал, если б ковать не умел? – немедленно возразила Ингама. – А девчонка, люди говорят, и вовсе ведьма. Как хочешь, а я к стражникам иду, – Ингама летучей мышью метнулась в дом. Продолжающий потерянно чухать затылок Бута поплелся за ней.
Приложив палец к губам, Аякчан потянула повод и двинулась к воротам. Мальчишки неслышно крались за ней – судя по напряженному лицу, даже Донгар понял, что отсюда надо удирать! Олени тихо переступали копытами по заснеженному двору. Лишь бы сбруя не звякнула, лишь бы створка не заскрипела.
В доме что-то двигали, и хлопали крышки сундуков.
– Ищешь-то что? – несчастным тоном спросил Бута.
– Платок свой новый – не могу ж я к стражникам, как нищенка, идти! Они меня и слушать не станут! Да зажги же Огонь, Бута!
Послышалось настырное щелканье Храмика – и стук дверцы очага. Щель под дверью засветилась голубизной – внутри разожгли Огонь. На подворье Аякчан ухватилась за засов – и неслышно потянула створку на себя.
– Нелька, хватит спать! – прикрикнула Ингама. – Платка моего не видела?
– Не-а, – сонно зевнула Нэлэнчик. Лавка заскрипела – видно, девочка повернулась лицом к родителям.
Стук крышек прекратился. В доме воцарилась страшная тишина – более оглушительная, чем любой шум. Аякчан, с оленем в поводу уже двинувшаяся в ворота, невольно замерла, занеся ногу над порогом.
– Что это? – громким шепотом спрсила Ингама. – Бута, что это? Нэлэнчик, доченька… Не-елька!
Аякчан знала, что надо бежать – убираться отсюда сейчас же, покуда хозяевам не до них. И она побежала – отшвырнув повод оленя, кинулась обратно в дом, где, захлебываясь слезами, Ингама выкрикивала имя дочери.
Едва не сорвав дверь с ременных петель, девчонка ворвалась внутрь…
Стоя на коленях перед лавкой, Ингама держала в ладонях заспанное и слегка недоумевающее личико дочери.
Поперек смуглой детской щечки, будто метка, проведенная длинным когтистым пальцем, тянулась красная полоса ожога.
