Борис Батыршин - Египетский манускрипт
Забор частично был сооружен не из досок, а из знакомой до боли сетки-рабицы – я с удивлением узнал, что придумана она, оказывается, в Германии, причем совсем недавно – в 1878 году. Слава богу, «Крафтмейстер и сыновья» – контора передовая и охотно внедряет новинки. Так что на «хоздворе» имеются целые рулоны этой сетки.
Таская ее, я сорвал спину и ободрал руки – полдня мы спешно пристраивали вокруг котла шушпанцера[63] сетчатое ограждение, которое должно было удерживать мешки с песком. Только такое противопульное бронирование (блиндирование, как сказал немец-инженер) мы и сумели наскоро соорудить; листами котельного железа прикрыта только рубка рутьера и своего рода «воронье гнездо» – полукруглая площадка, приспособленная в носу рутьера. На ней красовалась некая помесь ужа с ежом – наскоро сляпанная турель с установленным на ней наконечником пожарного брандспойта. От наконечника шел коленчатый паропровод из медных труб, замотанный поверх металла несколькими слоями войлока и кожи, стянутых проволокой; паропровод уходил куда-то в недра паровой машины. По нему из котла подавался раскаленный пар – и человек за брандспойтом мог направить обжигающую струю в любую сторону, на расстояние примерно метров десять-двенадцать; пар добивал и дальше, но уже не с тем «воспитательным эффектом» – попросту говоря, остывал. Помощник «парометчика» орудовал здоровенным вентилем, перекрывающим паропровод; по команде наводчика, он поворачивал колесо, и паровая пушка начинала свою разрушительную работу.
И «парометчик» и «второй номер» были одеты в кожаные фартуки: руки защищали массивные кожано-войлочные рукавицы, а лица – кожаные маски с круглыми очками. Пар то и дело вырывался шипящими струями из сочленений этого вундерваффе, а при выстреле, и мог обварить «расчет» всерьез.
Той же рабицей прикрыли сверху и «броневагоны». Гранат и бутылок с коктейлем Молотова у арабов, конечно, нет – а вот камней предостаточно. Сетка – хоть какая-то защита от них.
Кроме паровой пушки, наш «стим-шушпанцер» вооружен картечницей английской системы. Забавный агрегат – эдакий двуствольный механический пулемет, из которого надо стрелять вдвоем: один наводит на цель, а второй крутит здоровенную ручку – привод картечницы. Система чем-то напоминает страйкбольный привод, только там моторчик взводит пружину пневматического цилиндра, а здесь – вращение рукояти передергивает затвор, досылает патрон в патронник и ставит ударник на боевой взвод. Стрельба ведется из двух стволов, по очереди; скорострельность такова, что оба ствола приходится «одевать» кожухом водяного охлаждения, в точности, как на «максиме». До нормального пулемета этой вундервафле[64], конечно, далеко, но против арабов – сойдет.
Заряжалась картечница сверху – длиннющей вертикальной обоймой на полсотни патронов. «Гарднер» выплевывал такую обойму за десяток поворотов рукояти, так что в расчет входил еще и заряжающий.
Картечницу поставили на первом броневагоне – на площадке, приподнятой примерно до половины высоты борта. С боков ее зашили котельным железом; кроме того, и картечница, и «паромет» были оснащены щитами, наскоро приклепанными прямо к вертлюгам.
До самого утра мы, как заведенные, таскали и прилаживали шпалы, которыми блиндировали броневагоны – это оказалось куда быстрее, да и надежнее, чем броня из котельного железа. Толстенный, пропитанный креозотом дубовый брус («Крафтмейстер и сыновья» – фирма солидная и использует только лучшие материалы!), да еще и в два слоя, держит пулю из магазинной винтовки; такие вот «шпаловые» бронепоезда неплохо показали себя в нашу гражданскую войну. Ну а против бедуинов с их турецкими самопалами прошлого (восемнадцатого, то есть) века, тем более прокатит.
Кстати – я тут работаю генератором идей. А на самом деле все просто – припоминаю кадры из «Безумного Макса» и подобных ему шедевров постапокалипсиса. Ну и из кое-каких исторических книжек, а как же. Поглядев на рулоны сетки и катушки с колючей проволокой, я предложил герру Вентцелю заколотить в верхний ряд шпал костыли и протянуть по ним несколько рядов колючки. Если наш бронепоезд застрянет и арабы пойдут на приступ, проволока, доставит им несколько веселых минут. Герр инженер как-то странно на меня посмотрел – но идею принял.
Уже начало светать; я сел на штабель шпал – и понял, что подняться не смогу. Отца я не видел уже часа четыре – он вместе с местным боссом, Штайнмайером и турецкими офицерами разрабатывал план прорыва. Нам предстояло миновать всего километра три, может, чуть больше: расстояние, отделяющее немецкий «технопарк» от порта Басры. В порту было пока спокойно – его защищала турецкая рота и около сотни матросов, наскоро собранных с разных пароходов. Три километра – сущий пустяк. В иное время, даже по ухабистым, кривым улочкам арабского города, можно было дойти меньше чем за час. Но теперь на этих трех километрах уже пять дней как разгорался – и наконец, заполыхал в полную силу, настоящий, полноценный мятеж.
Классик когда-то сказал, что русский бунт бессмысленен и беспощаден. Арабский же бунт – бестолков и бессмысленно жесток. Я бы еще добавил – «труслив», но когда речь идет о толпах опьяневших от крови дикарей с ножиками и саблями времен предпоследнего крестового похода, это слово как-то не ложится на язык. Хотя – это чистая правда; получив уверенный отпор, арабы ВСЕГДА обращаются в бегство. Исключение возможно лишь в одном случае – если сзади их подпирает толпа точно таких же тупых уродов, которые еще не поняли, что пора линять. И у нас, увы, как раз такой случай.
Глава восьмая
— Ну вот. Осталось все это переписать набело, подшить – и передать в Научный комитет.
— Да, труд серьезный, — Корф пролистал пачку страниц. — И когда это ты успел?
— По ночам, — усмехнулся лейтенант. — Ты не представляешь, Модест, сколько в сутках может оказаться времени, если оставить скверную привычку спать.
— Никогда тебя не понимал, Серж… — покачал головой барон. — Для меня любая писанина – нож острый; а уж отгрохать такой труд меня и под угрозой петли не заставить. Хоть барышню себе на дом вызвал бы – стенографировать. Хотя да, понимаю, Ольга не одобрит. Пошутил, прости…
— Шуточки у вас… барон, — буркнул Никонов. — Все-то вам гусарствовать, не мальчик уже, вроде…
— Что ж я, по-твоему, старик? — обиделся Корф. — Мне всего-то 40! Вот мой дядюшка, Модест Апполинариевич, в честь которого меня, между прочим и назвали…
Лейтенант вздохнул. Если барон начинал хвастать подвигами дядюшки – пиши пропало, это надолго. Никонов демонстративно открыл бювар и углубился в созерцание чертежа минного защитника образца МЗ-26. То, что чертеж был перевернут вверх ногами, роли не играло – и в таком виде он был куда увлекательнее рассказа барона, который Никонов слышал уже раз десять, никак того не меньше…
— …и тогда этот колбасник выскакивает в окно и шлепается прямо в куст герани! — закончил барон. — А дядя крикнул вслед: «Простите, милостивый государь, куда переслать ваши кальсоны?»
— В прошлый раз был розовый куст, — заметил лейтенант. — По-моему – куда пикантнее!
— Розовый? Быть не может! — возмутился Корф. — И вообще, я был уверен, что ты с головой ушел в свои бумажки и не слушаешь!
— Слушаю, барон, куда я денусь, — вздохнул Никонов. — Вас попробуй, не услышь…
Голос барона, наработанный годами практики в манеже и на плацу, заставлял вспомнить об иерихонских трубах – извозчичьи лошади, услышав иной его возглас, приседали в испуге на зады…
— А раз слышишь – послушай вот еще что. Дело было в Кологриве, дядя тогда служил в Новомиргородском уланском. И был у него денщик Иван – дубина редкая, но старательный. А дядя уже тогда был известным проказником по женской части – и нижних чинов к тому поощрял. Так вот, говорит он как-то денщику: «Вот тебе, Иван, рубль. Сходи в город, найди себе бабу, только смотри, чтобы здоровая была».
Возвращается денщик на следующее утро. Дядя у него спрашивает: «Ну что, нашел себе бабу, здоровая была?» – «Так точно, ваше высокоблагородие, еле рубль отнял».
И барон довольно захохотал. Никонов с укором посмотрел на товарища, и тут же в дверь постучали:
— Сергей Лексеич, к вам мадмуазель Ольга. И этот, как его… нехристь. Из соседушек, вот послал Господь счастья-то…
Никонов усмехнулся. Еврейская община арендовала на Спасоглинищевском двухэтажный дом, в котором располагалась молельня и Александровское ремесленное училище[65]. Упрямая Феодора, прислуга Выбеговых упорно считала Якова за слушателя этого заведения.
— Простите, барон, в другой раз, — обрадованный лейтенант бросился к парадной двери.
— Ну вот, опять досказать не дал… — расстроился барон. — А то еще была презанятная история…
