Джорджия Бинг - Молли Мун и волшебная книга гипноза
— А почему у вас не появилось новых друзей? — спросил Рокки.
— Потому што я был тшудной.
— Как это — чудной?
— Просто тшудной. Меня никто не любьил.
— Я не знал. Какой ужас, — сказал Рокки. — Знаешь, Молли, мне его в самом деле жаль.
— А мне нет, — отрезала Молли. — Он так гадко поступил с Петулькой и со мной. Прекрати, Рокки. Что на тебя нашло? Этот тип — просто чудовище.
— Ну, может быть, в глубине души он не такой уж и гадкий, — настаивал Рокки.
— Ты так считаешь? Давай его спросим. Мистер Нокман, перечислите нам, пожалуйста, все гадости, которые вы сделали с тех пор, как погиб ваш попугайчик.
Нокман кивнул и заговорил писклявым голосом, как провинившийся ребенок:
— Я постафил лофушку для крыс под стол, за которым сидел мистер Снафф, и его нога попалась ф нее, как мой бедный по-по-пугайтшик.
Рокки выразительно взглянул на Молли, как будто говорил: ну что ж, это, по крайней мере, справедливо. Нокман между тем продолжал:
— Я подсыпал мистеру Снаффу ф кашу корма для попутайтшиков, и он его съел. — Это тоже выглядело заслуженным наказанием.
— Ладно, ладно, — остановила его Молли. — Можете не рассказывать обо всем, что вы сделали с мистером Снаффом, потому что он получил по заслугам. Вспомните лучше, как вы поступали с другими.
Из уст Нокмана хлынул целый поток признаний.
— Я украл часы у Стюарда Блита и сфалил это на другофо мальтшишку, и ему флетело от утшителя. Я порвал тетратку с домашней работой Ширли Деннинг и залил красками ее любимые картинки. Я застафил Робина Флетчера съесть пятнатцать дохлых мух, а потом его фырфало. Я засунул голову Дебры Кронли мешту перилами лестницы, и ее фытаскифала пожарная команда. Я украл у млатших детей конфеты и сказал, если они пожалуютца, я суну их головой ф унитаз.
Молли перебила его:
— Видишь, Рокки, до каких гнусностей он докатился?
Рокки хладнокровно пожал плечами.
— Вижу.
— Что еще? — вернулась к расспросам Молли. — И пропустите несколько лет.
Нокман заговорил более взрослым голосом:
— Я сжег модель самолета, которую Дэнни Тайк склеифал три недели. Я протянул ферефку мешту дфумя столбами около дома престарелых, и старая миссис Строукс упала и разбила нос. Было отшень смешно. Потом упал слепой. А я украл его кошелек.
— Украли кошелек? — Молли была потрясена. — А дальше?
— Дальше… — Воспоминания Нокмана перескочили еще на несколько лет вперед. — Дальше я наутшился форофать фсе. Это было отшень полезно. Я форофал детские игрушки и фсе, тшто удафалось. И я наутшился сдафать украденное ф комиссионный магазин. Так натшалась моя карьера.
— Сколько лет вам было тогда?
— Одиннатцать. Я украл у дефочки фелосипет и запер ее ф кладофке. Она сидела там тцелый день и нотшь, и никто не знал, где она. Я застафлял малытшей форофать у сфоих родителей. А если они шалофались, я их бил. Одного малыша я застафил обокрасть дом старика. Он туда залез тшерез фортотшку. Полутшилось хорошо.
— Ничего тут хорошего нет, — упрекнула его Молли.
— Нет, нет, нитшего хорошего, — тотчас же поправился Нокман, будто передумав.
— А в последние годы?
— Недафно, — продолжал Нокман, — полутшилось отшень хорошо. Я угофорил старую леди отдать мне сфои сбережения на устройстфо приюта для бродятших собак. Она отдала мне сто пятьдесят тысятш долларов. Я купил два склада и организофал сфое дело.
Рокки скривился, будто нечаянно проглотил тухлое яйцо.
— Какое еще дело?
— Я торгофал крадеными фещами.
— Больше вы не будете этим заниматься, — велела Молли.
— Не буду, не буду, — согласился Нокман.
— А что же вы считаете вершиной своей карьеры? — спросила Молли.
— О… — протянул Нокман, и его глаза подернулись мечтательной дымкой. — Самым лутшим, тшто я нашел, была книга по гипнотисму. Мне рассказала о ней старая леди. С этой книгой я задумал самое грандиосное в мире ограбление банка. Я ограбил Шорингс-банк в Нью-Йорке.
— Чушь собачья, — заявила Молли и вполголоса шепнула Рокки: — У него в голове все перепуталось. — Потом снова обратилась к Нокману: — Погодите-ка минуту. Давайте разберемся, как было дело. Вы сами никогда не грабили банк. Его ограбила одна чрезвычайно талантливая девоч… то есть новички в этом деле. Но все равно, это к делу не относится, потому что с этой минуты вы полностью забудете о книге по гипнотизму и о том, как долго вы ее искали и где нашли. Выкинете из головы все мысли об ограблении Шорингс-банка. Забудете вообще, что он был ограблен. Понятно?
— Понятно. Уже забыл.
— Хорошо. А какие еще крупные гадости вы натворили?
— Много, — признался Нокман. — Я продал одному челофеку машину со сломанным шасси. Он попал в аварию.
— Он погиб? — спросил Рокки.
— Нет, но дама, которую он сбил, погибла.
— Хватит, прекратите, — сердито перебил его Рокки. — Ужас какой! Как вы могли? Почему вы поступали так, если знали, что это плохо?
— Потому тшто мне нравится быть плохим, — признался Нокман.
— Но почему? Почему? — Рокки пришел в полное замешательство. — Почему вам нравится быть плохим? Разве плохо быть хорошим?
— Никогда не знал, тшто значит быть хорошим.
— Но разве люди не делали вам добра?
— Нет. Никогда. Меня фсе ненафидели. Отец фсегда бил меня, когда фидел дома. Даже мать смеялась, когда мой попугайтшик умер. Ей хотелось, тштобы я умер тоже. Она была гадкая. У нее я наутшился не добру, а злу. Я не знаю, тшто знатшит добро.
Рокки онемел от ужаса. Потом на его побледневшем лице мелькнуло понимание.
— Молли, помнишь колыбельную, которую нам пела миссис Тринкелбери? Точь-в-точь как там… Его мама-кукушка учила с пеленок толкаться везде и всегда.
Девочка задумчиво кивнула. Она увидела Нокмана в ином свете. Разве можно укорять его за то, что он плохой, если никто никогда не обходился с ним по-хорошему? Если в своем кукушечьем детстве он научился только злу?
— Ты прав, Рок. Страшно не хочется жалеть его, но ты прав. Неудивительно, что он злой, если никто не научил его добру. Наверное, быть добрым — это как чтение. Если с детства никто не научил тебя читать, то сам ты никогда не выучишься. Буквы будут тебе казаться просто закорючками. Вот и для него быть добрым — такие же закорючки… А мы-то с тобой думали, что нам живется хуже всех, — помолчав, грустно добавила она.
— Да, — вздохнул Рокки. — У нас хотя бы была миссис Тринкелбери, да мы с тобой друг у друга. Может, мы сумеем научить Нокмана стать лучше?
— Гм, — протянула Молли. — Надо попробовать… — Она повернулась к Нокману. — Вы сожалеете обо всех гадостях, какие натворили?
— Нет, — удивленно ответил тот. — А с какой стати?
— Видишь, в чем загвоздка? — сказала Молли другу. — Как же мы научим его быть хорошим, если он сам не понимает, для чего это нужно? Он не хочет учиться. И вряд ли тут можно обойтись одним только гипнозом. Он не исправится, пока не раскается во всем, что натворил. Может быть, он захочет измениться, если поймет, как плохо было людям, которых он обидел.
— Но как этого добиться? — спросил Рокки.
— Вот что я думаю, — предложила Молли, чувствуя себя хирургом, планирующим сложную операцию. — Надо сконцентрироваться на том единственном воспоминании, которое его огорчает. На том единственном, о чем он жалел.
— Попугайчик?
— Да, его попугайчик. — Молли обернулась к Нокману. — Знаете что, мистер… э, как ваше имя?
— Саймон. Меня зофут Саймон. — Нокман достал из кармана паспорт и протянул Молли. Девочка взяла его и всмотрелась в фотографию — на ней Нокман походил на толстого карася. Или, точнее, на пиранью.
— Итак, Саймон Нокман, — продолжила она, — в первую очередь я попрошу вас изобразить мертвую собаку. Лягте на спину, поднимите руки и ноги. Да, вот так. Теперь залайте.
— Гав, гав, гав, — затявкал Нокман, лежа на полу и дрыгая в воздухе руками и ногами.
— Хорошо, — одобрила Молли. — А теперь, лежа в этой позе, представьте, как плохо было Петульке, той собачке, которую вы у меня украли, от вашего дурного обращения.
— Гав, у-у, гав.
Молли показалось, что он переживает не особенно сильно, и добавила:
— А если вы ничего не чувствуете, вспомните о вашем бедном мертвом попугайчике.
— Аааоооуу-уу-уу, — жалобно заскулил Нокман.
— Вот так-то лучше. Видишь, — сказала Молли, — он думает о Петульке и в то же время чувствует жалость к своему попугайчику. Он учится!
Нокман заскулил еще громче:
— Ай-аааооо-уу-уу-уу!
— А теперь, — громко сказала Молли, стараясь перекричать его завывания, — с этого самого момента и в течение одного, нет двух месяцев, как только кто-нибудь поздоровается с вами, вы тут же упадете на спину и завоете, как Петулька. Будете себя чувствовать, как сейчас, и представлять себе, как плохо было бедной собачке, когда вы ее похитили. — Девочка обернулась к Рокки. — При каждом «здравствуйте» — этого, пожалуй, будет достаточно, чтобы урок усвоился, как ты считаешь? И нам не надо будет без конца напоминать ему об этом.
