Олег Верещагин - Прямо до самого утра или Секрет неприметного тупичка
Похожая на полумесяц линия всадников замерла снова. Олег отчётливо понимал — если кто-то из них решится действовать, то он, возможно, даже один раз выстрелить не успеет. Оставалось надеяться лишь на то, что каждый побоится рисковать первым.
Он думал и считал. Десять… пятнадцать… двадцать пять… сорок пять… Пятьдесят. Олег напрягся. Всадники молчали. Стволы смотрели в небо, как будто подпирали его. Или протыкали.
Генка молчал.
«Семьдесят… восемьдесят пять… сто…» — машинально считал Олег. Потом обернулся — быстро, на миг всего, посмотреть, что делает Жуков. И так и застыл с повёрнутой к лесу головой, даже не думаю о том, что на него могут напасть. А всадники и не думали нападать.
Они засмеялись.
Сперва один, потом другой, третий… а скоро хохотал — громко, с подвизгом — весь отряд.
Но Олегу было всё равно. Он смотрел и смотрел на пустую степь, на кусты, всё ещё раскачивающиеся на опушке леса. А потом сказал — с безграничным изумлением, не со злостью даже — в жаркую ковыльную пустоту:
— Сбежал, паскуда.
* * *
— Что-то они долго, — Кирилл сплюнул в огонь. Артур молча протянул ему галету с толстым слоем паштета. — Спасибо… А ты правда кадет авиационки?
— Угу, — Артур вгрызся в свою порцию.
— Здорово, — задумчиво сказал Кирилл, не поясняя — что именно. — А я вообще бальными танцами увлекаюсь.
— Чем?! — Артур поперхнулся. Кирилл засмеялся:
— Бальными танцами. Один раз даже мы заняли — в смысле, моя пара заняла — второе место по области…
— Вообще-то нас тоже классические танцы учат танцевать, — вспомнил Артур. — Вальс там… Только мне это не нравилось никогда.
— Ну и зря, — Кирилл увлёчённо наклонился к огню, сцепил перед ним руки. — Здорово. Особенно с девчонками.
— А что, есть варианты? — уточнил Артур.
— Это у вас есть, — заметил Кирилл, — вам же не сразу партнёрш приводят. Сперва со стульями там, друг с другом…
— Кино насмотрелся? — сердито посмотрел Артур. — Не танцуем мы со стульями.
— А друг с другом? — засмеялся Кирилл, подкладывая в огонь ветку.
Артур не успел ответить, хотя явно собирался.
Кусты затрещали так, как будто через них ломился кабан, не меньше. Мальчишки вскочили на ноги, хватаясь за ружья. Но вместо кабана к костру вывалился Генка — растерзанный, как будто вырвался из когтей льва, тяжело дышащий, мокрый от пота, с блуждающими глазами. Лицо — расцарапано тут и там. Ружьё он тащил за стволы. Вид его был настолько ошеломляющ, что Артур невольно заорал:
— Чё случилось?!
Генка замотал головой, забулькал и заикал. Потом согнулся пополам, уперся руками в колени, уронил ружьё и затрясся. Мальчишки смотрели на Жукова в полном обалдении. Кирилл спросил недоумённо:
— А где Олег?
Не разгибаясь, Генка судорожно замахал рукой и забормотал:
— Там… много… верхом… с ружьями… он там… я побежал…
Несколько секунд мальчишки молчали, переваривая сказанное. Потом Артур даже не сказал, а кашлянул:
— Бро… ты его бросил?!
Генка начал отплёвываться зеленоватыми сгустками. Артур шагнул к нему и ударил в ухо — не по-боксёрски-рассчитанно, а с размаху, от души, по-деревенски. Генка завалился на бок, сжался и даже не попытался встать.
От опушки донеслись сразу несколько выстрелов…
* * *
— Ты живой?
Спрашивали по-английски. Это было, пожалуй, единственное, что Олег сообразил внятно. Для всего остального слишком болел затылок.
— Мх, — сказал Олег. И понял, что голый лежит на чем-то колком и упругом.
Вокруг был полусумрак. Какой-то оранжевый, пронизанный тут и там пыльными лучиками света. За пределами этого полусумрака слышались звуки — гортанно-визгливая речь людей, ржание коней, блеянье овец… Что-то мешало на шее. Олег поднял руку.
Пальцы наткнулись на металл.
Он был в ошейнике, цепь от которого уходила куда-то в этот сумрак.
— Не дёргайся, — сказал тот же голос — голос мальчишки. — Не вырваться, я пробовал.
Олег повернул голову.
Возле него стоял на коленях парнишка лет 14-15. Голый и тоже на цепи с ошейником. Попривыкнув к полутьме, Олег различил, что его сосед буквально сплошь покрыт синяками и кровоподтёками. И ещё различил короткую стрижку, широко поставленные глаза, крепкий подбородок и усмешку.
— Где я? — спросил Олег по-английски.
* * *
Пятнадцатилетний Хирст Доррен был корнетом гусар эрла Амори — 5-й полк лёгкой кавалерии Королевства Норслиф. День назад во время рекогносцировки патруль, который он вёл, попал в засаду кочевников, нанятых Торбайским Халифатом после его поражения в Приморской компании, чтобы беспокоить южные границы королевства. О самом Олеге Хирст не особенно расспрашивал. Тот лишь рассказал, что попал в плен в степи, его товарищ погиб (при мысли о том, что произошло в реальности, Олег стиснул зубы так, что покрошилась эмаль), и Хирст сказал только:
— А, ты егерь… То-то я слышу — у тебя такой акцент… Нам говорили, что ваш полк сюда перебрасывают. Только это без пользы. В лес они не пойдут, а в степи пехотинцу делать нечего.
Возраст Олега его не насторожил. А говорил Хирст и правда почти на классическом английском, только иногда вставлял какие-то непонятные слова.
Тогда, в степи, Олег успел выстрелить из обоих стволов. А дальше что-то туго перехлестнуло горло — и была темнота, из которой он вынырнул лишь тут, в войлочной юрте, на цепи, прикованной к глубоко вбитому в землю металлическому столбу. Хотелось пить, но Хирст сказал, что воды нет и не будет.
— Нас захватил Юргил, — морщась, пояснил Хирст. — Каган Юргил, у нас по нему давно плачет верёвка. Жирная тварь почти без мозгов, но с огромным самомнением. Торбайцы осыпают его золотом, он разоряет наши границы. Всё просто.
— Зачем мы ему? — Олег старался подавить то и дело охватывавшую его дрожь.
— Ему нужны… рабы? — он с усилием выговорил это слово.
Хирст дёрнул губами:
— Ему нужно потешить своё самолюбие. Рабов у него — всё его племя. А мы — развлечение и игрушка.
Олег прикрыл глаза.
Да, это был код 4. Это Олег понял, едва Хирст упомянул Торбайский Халифат. Но понял как-то отстранённо, потому что теперь думал о том, что же будет с ним.
Именно с ним.
— Ты держись, Эльги, — тихо сказал Хирст. — В конце концов, мы все знаем, на что идём. Никто не встаёт под знамя насильно…
Да, мы знаем, на что идём подумал Олег. Знаем, но мне страшно.
Мне хочется пить. И мне очень страшно.
Неужели это — всё?!
* * *
Трудней всего переносят плен, рабство, заключение те, кто никогда не находился под угрозой потерять свободу. Олег не питал особых иллюзий насчёт сверхценности своей жизни. В конце концов, он родился и вырос в России — а дети этой страны во все века — как бы она не называлась! — гибли в больших и малых войнах с изумлявшей врагов и друзей отвагой, временами напоминавшей фанатичное безразличие.
Но быть убитым — это одно. А другое — когда тебе выкручивают руки! Когда тебя кормят какой-то гнилью! Когда держат голым в вонючем сарае!
От этого начинали заклинивать мозги. Он и взялся-то за это дело именно потому, что ему была непереносима мысль, что мальчишки и девчонки одного с ним народа — где-то в рабстве.
И вот сейчас он сам оказался на их месте…
Тому, кто живёт среди опасностей и бед, они начинают казаться частью жизни. Он может смириться — или мужественно бороться за своё достоинство — но в любом случае окружающее его не потрясает. А если случается перемена к лучшему, такой человек воспринимает перемену как временный праздник и всегда готов к возвращению прежних неприятностей. Но Олег-то был лишён подобного иммунитета! Он никогда не интересовался такими научными вещами, как статистика поведения в плену (он и не слышал о существовании такой науки!), иначе узнал бы, что в ситуации, похожей на его, ломались очень многие профессиональные военные. Сильному, уверенному в себе человеку вообще трудно осознать себя зависящим от чьей-то злой воли.
Двое мальчишек сидели в юрте уже почти двое суток. Жажда у Олега стала непереносимой, сводящей с ума. От неё путались мысли и немел язык. Хирсту было ещё хуже, он сидел тут дольше, но виду юный англианин (не англичанин) не подавал. И вообще вёл себя так, как будто ничего особенно страшного не случилось.
Но по тому, как много он говорил о своём доме где-то в горах на севере, Олег понял: ему тоже очень страшно.
Временами Олега охватывала нелепая надежда, что его выручат. Кто? Кирилл и Артур? Лучше будет, если они и не станут пытаться… А временами — приходила тупая злость на Генку. Не просто злость — ненависть к нему, удушливая и страшная. Убил бы. Трус, трусло, отвратительная тварь. Ведь они бы спаслись! Они бы дошли до леса — не струсь этот… этот…
