Лине Кобербёль - Последний дракон
Заставить меня? Ну, это будет непросто. Я буду кусаться, и пинать, и упираться изо всех сил, как меня учили. Выбить кружку из его руки, удрать…
Но мрак ударил меня, будто молотом. И я не могла ни кусаться, ни пинать, ни сопротивляться, потому что ничего не видела и ничего не слышала.
Я ненавидела все это. Я ненавидела все это. Мерзко! Ужасно мерзко!
Время шло! А я и не ведала, сколько его прошло. И что было, кроме мрака, я не знала. Если Ацуан силком влил мне в горло чай с сонным порошком — а это он, пожалуй, сделал, — то я даже не заметила. Ничто не проникало сквозь покров, который он набросил на все мои чувства. И там он внезапно предстал передо мной. Он — Ацуан! Посреди мрака он склонился передо мной, как перед князем.
— Позволь мне вести тебя к свободе!
И речи быть не может!
Но я ничего не успела сказать, потому что один рывок — и мы перенеслись в какое-то другое место.
Чудное, серое, сверкающее облако окутало нас туманом, полным слабых зовущих голосов.
Я уже была здесь прежде. Страной Призраков нарекла я эту страну, там не было живых. В тот раз, когда Вальдраку обманом захватил меня в плен, его люди дали мне ведьмин корень, чтоб успокоить меня, но каким-то образом я выскользнула из своего собственного тела и перебралась в удивительную серую Страну Призраков, где вообще-то пребывают покойники. Я сама в тот раз была очень близка к смерти. Близка ли я также к смерти и ныне?
— Это опасно! — сказала я Ацуану. — Если тут заблудиться, можно умереть.
— Я забочусь о тебе, — произнес он, но это меня ни капельки не успокоило. — И здесь тянутся нити, за которыми можно следовать. Если ты бывала здесь прежде, должна знать это.
— Нити?
— Да! Теперь я их вижу. Это они заставили сверкать туман. Тонкие светящиеся нити, которые пробились сквозь серый туман, будто основа пряжи.
— Это же нити жизни, — внезапно узнала я, — нити судьбы, как те, о которых толковала Мейре. Было ли здесь то, что предстало ей, пока она пряла свою пряжу?
— Многие полагают, что узы их судьбы нерушимы, — сказал Ацуан. — Но это не так. Мы распускаем их и связываем вновь, делая свой выбор. Мы можем выбирать, Дина. Ты можешь выбрать свое освобождение.
Внезапно внутренним слухом я ощутила голос Мейре. «Нить раздвоилась, но тебе не дано раздвоиться. Выбирай, пока обе нити не лопнули».
Дочь матери! Дочь отца! Пробуждающая Совесть или чернокнижница! Пожалуй, этот выбор и есть то, что она имела в виду. Но если выбирать, чем я стану, то нет никаких сомнений. И я знала, что мне нужно делать.
— Матушка… — прошептала я и закрыла глаза. — Матушка.
Я выпустила на волю свою тоску, потому что здесь в тумане, где невозможно переходить с одного места на другое, тоска овладевает человеком. Твоя собственная тоска либо тоска другого.
Звездное небо. Скалы. А далеко-далеко внизу, подо мной, горстка людей, лошадей и одна повозка… Я хорошо знала эту дорогу. То была дорога в Скайарк. И однажды я была здесь ночью — ночью, полной лесных голосов и страха.
— Теперь спи, малютка, сокровище мое! Когда проснешься, мы уже будем там.
То был голос мамы… и так близко, будто я была рядом с ней и оказалась там внезапно. В повозке, где она полпути просидела с Мелли на коленях и с луком со стрелами в свободной руке.
Лук? Я никогда раньше не видела мою мать с оружием в руках. Ее взгляд и голос всегда были верным оружием. Для всех, кроме Дракана. Дракан мог встретить ее взгляд, ничуть не совестясь, хотя у него, должно быть, было немало причин стыдиться. Так, может, это против него желала бы направить стрелу из лука моя мать?
А за кучера была Мауди. И вокруг я видела другие знакомые лица людей из Кенси-клана… Пороховая Гузка и его мать, старая мать Каллана, Киллиан с семьей. Что им делать в Скайарке? И почему среди ночи?
— Матушка! — молвила я, и мне захотелось, чтоб и она увидела меня, хотя я хорошо знала, что это невозможно. А может, она могла меня слышать?
Однако не похоже и на это. Одной рукой она лишь гладила лобик Мелли, пока ее другая рука по-прежнему крепко держала лук. И тут я вспомнила: нужно использовать голос Пробуждающей Совесть, если я хочу, чтоб она услышала меня.
Я попыталась. Я и вправду попыталась. Мне так хотелось… Но ничего не вышло. Я не была настоящей Пробуждающей Совесть! Больше не была! И моя мать не могла услышать меня.
Я бы заплакала, если бы могла. Но тело мое пребывало где-то в другом месте, в лесной хижине у подножия Высокогорья, и, если там по щекам у меня текли слезы, я не чувствовала этого.
Здесь были лишь призраки, которые плакали. Как старая Ануа, что искала свое утонувшее дитя…
Нет! Я не хотела думать об этом. Здесь нужно быть осторожнее со своими мыслями, здесь, где тоска и желание были важнее рук и ног. Я уже заметила, как туманы все плотнее сгущаются вокруг меня, могла уже слышать зовущие голоса… Я попыталась крепко вцепиться в свою мать, в Мелли, в повозку и в людей там, на дороге к Скайарку. Но один из голосов звучал ближе, чем другие, и это он тосковал обо мне.
…Ночные птицы летят сквозь мрак.
Ночные птицы прилетают вместе со сном —
Сном, столь же прекрасным, как ты.
Сном, столь же прекрасным, как ты.
Во всем мире был всего один человек, кроме меня, что знал эту песню. И это был тот, кто сочинил ее.
Моя собственная тоска взмыла ввысь, будто одна из птиц этой песни.
— Отец!..
Я успела произнести это слово, прежде чем вспомнила, что он мертв. Это просто диво, но даже если знаешь это, то помнишь не всегда. Особенно во сне.
Костер у горной тропы, но не той, что вела в Скайарк. То была дорога в Сагис-Крепость. И у костра сидел мой отец и пел тихо и приглушенно. А я так хотела положить голову ему на колени и быть той, кому он пел.
Он глянул вверх. И он увидел меня:
— Дина!
— Отец!
— Ты что, снова плачешь?
Разве? Сама я этого не заметила.
— Ты соврал, — сказала я. — Ты говорил, что Дара Змеи у меня нет, но ты соврал.
— Из-за этого ты плачешь?
Я не знала.
— Почему мне надо выбирать? — спросила я. — Почему или-или? Почему не оба — не то и другое?
— Это тоже своего рода выбор. Но тогда тебе нужно стать самой собой.
— Мама не может услышать меня. Но это можешь ты.
— Твоя мать в мире бодрствующих. И это твой мир.
— Лучше я буду с тобой!
Я вправду хотела этого. Я так устала оттого, что меня дергают туда и обратно, оттого, что мне грозят опасностями, я так устала быть одной.
— Дина… я только потому здесь, что ты тоскуешь по мне.
— Но…
Однако голос его звучал так живо. Его лицо, его глаза, единственные глаза в мире, что как две капли воды схожи с моими — такие же зеленые.
— Вот видишь, — произнес рядом другой голос. — Ты принадлежишь нам!
Ацуан! Это он очутился вдруг там, где миг тому назад стоял мой отец.
— Нет! — прошептала я. — Не желаю быть той, кем ты хочешь сделать меня.
— Зачем тебе ограничивать себя? — спросил он. — Зачем подрезать свои крылья? Когда я вижу тебя здесь, это так ясно. Ты связала саму себя. Свои силы Пробуждающей Совесть ты подавила в себе и связала, а Дара Змеи ты страшишься. Но погляди на самое себя.
Внезапно на том месте, где он стоял, появилось зеркало. И в этом зеркале я увидела себя…
Девочку, которая по-настоящему не была еще человеком. Окаменевшая и несчастная. Статуя, которую душит обвивающий ее плющ… Неужто это?..
— Это так легко! — прошептал Ацуан. — Так легко освободиться!
И вдруг это произошло.
И никакого выбора: то или другое.
Просто и то и другое вместе!
Зеленые щупальца плюща ослабили свою хватку и упали, будто лопнувшие цепи. Статуя заморгала и ожила. Девочка, быть может, еще не такой человек, как другие люди, но и никакое не чудовище. Это я, это всего-навсего я.
— Вот видишь! — сказал Ацуан. — Я знал, что ты можешь сделать это. Идем! Я отведу тебя туда, где твоя настоящая родина!
Оса жалит
Хижина была так мала. Намного меньше, чем тогда, когда я увидела ее в первый раз. И Ацуан… он тоже казался куда меньше.
— Теперь спи! — велел он и поднял с пола одеяло. — Я хорошо знаю! Это была тяжелая поездка. Но теперь ты можешь немного отдохнуть, прежде чем мы отправимся домой.
Но я не устала. Все мое тело гудело от прилива сил. И как я могла уснуть, когда столько нужно было сделать? Я повернулась к Ацуану.
— Мне пора в путь! — сказала я. — Лошадь я забираю. Можешь следовать за мной, коли хочешь, но советую тебе отстать от меня!
Ошарашенный, он молча стоял с одеялом в руках, будто собирался набросить его мне на голову.
— Ты не смеешь! — начал было он. И тут он встретил мой взгляд.
Сила Пробуждающей Совесть и сила Дара Змеи. Истина и Сон. Страна Призраков жила отныне во мне и всегда пребудет там. Нити, сотканные из тоски, и жизни, и правдивых снов. Я была зеркалом, в которое он мог заглянуть. Он увидел бы там самого себя. Такого, каким он был когда-то, каким был теперь и каким может стать. Думаю, он увидел свою собственную смерть.
