Владислав Крапивин - Гуси-гуси, га-га-га…
Поворот над обрывом
— Кто? — слабея, переспросил Корнелий.
— Рибалтер! Пошутить решил, сукин кот! Изготовил бланк, нарисовал печать, подсунул бумажку в ящик! Весельчак, а? Ну, сейчас он не веселится.
Интересно, что Корнелий поверил сразу. Почти без удивления. Только усталость наваливалась все тяжелее. К счастью, рядом торчал из травы горбатый камень, Корнелий сел на него. Положил «дум-дум» на колено, однако так, чтобы ствол смотрел на Альбина.
— Расскажи, — тихо приказал он.
— Да что долго рассказывать! — ликовал Альбин. — Решил разыграть тебя, дурак!.. Хлебнул ты страху-то, а? Вот счастье, что я тебя не это… не того… А?! Думаешь, я в обиде, что ты меня по башке? Правильно ты меня! Зато я теперь в героях! Начальство определило: «Противился исполнению акции ин-ту-и-тивно! Спас человека». Во!.. А дружок-то твой каков, а?!
«Что ж, это в духе Рибалтера. Но…»
— Тут что-то не так, инспектор… — Корнелий говорил, отгоняя липучую сонливость. — Рибалтер мог, да… Но не хотел же он, чтобы меня по правде кокнули. Почему он молчал столько дней?
— А сколько дней? Сперва он думал, что ты все разгадал и злишься на него. В понедельник тебя нет на службе — он затрепыхался: где Корнелий? А ваше начальство говорит: мы его в столицу отправили на три дня. Это потому, чтобы панику в вашей фирме не сеять. Оно уже знало, начальство-то, что ты приговоренный, мы сообщили… А через три дня тебя опять нету, он — к тебе домой. А там в приемном контейнере… урна с прахом, ха-ха… Дружок твой — с катушек… Потом отлежался, протрясся, побил себя кулаками по лысине и побежал каяться…
— Не смешно, — сказал Корнелий.
— Ну… не смешно. А все равно смешно, как он прыгал, когда узнал, что ты еще… не того. Даже во время приговора улыбался, скотина…
— Какого приговора?
— А ты что думал? Комиссия-то, от которой ты убег, она же была полная судебная коллегия. Тут же и вынесла на месте. В назидание всем. Такой же, говорят, миллионный шанс, как Корнелию Гласу из Руты. Только наоборот… Сидит сейчас под домашним арестом, ждет, когда Машина сыграет. Песенка его спета.
— Почему? Миллионный шанс…
— Да миллионный наоборот! Я же говорю! Один шанс из миллиона на спасение, остальные — кранты!.. Это же коллегия, показательная, она не шутит!.. Да ты чего? Он же сам, дурак, виноват, заработал…
— Да я ничего, — вздохнул Корнелий. И прислушался к себе: нет ли жалости к Рибалтеру?.. Потом сказал: — Поздно…
— Что поздно?
— Все… Мне теперь много другого пришьют. Детей отпустил, инспектора при исполнении чуть не пришил, штатт-сержанта Дуго Лобмана обезоружил…
Альбин Мук весело присвистнул:
— Дак это ты его! Чистенько… Да ни фига, все будет списано! Это же нестандартная ситуация. Ты спасал себе жизнь. Сказано же, что несправедливо приговоренный имеет право защищаться любыми способами. Только вот что: пистолет, конечно, надо сдать…
— Подожду.
— Да не дури ты! Сдашь оружие и топай домой. Ты же чист… А я к тебе вечером забегу, вспомним все, а? Мне теперь повышение в звании светит за твое спасение…
Боже мой, неужели правда? Можно прийти домой. Смыть грязь и пыль, бухнуться в кресло, включить кондиционер, дотянуться до пульта… Одна кнопка — дверца бара, другая — включение экрана, третья — фильтры на окнах. И — все страшное позади. Можно опять жить как люди. Был нелепый сон. Тяжкий, путаный, глупый. И вспоминать эти дни можно будет именно как сон. Или кино… А из урны с золой сделать (х-хё, х-хё) пепельницу для вечно дымящего Рибалтера.
Ах да, Рибалтера уже не будет…
…А Петра тоже можно вспоминать как кино?
…А ребят?
А Цезаря? Тоже только вспоминать?
— Слушай, Альбин… И никто с меня не спросит за ребят?
— А чего? Ну, разбежались… Поймают. А не поймают, так меньше забот. Вот только с этим сложнее… с Цезарем Лотом.
— Да! Я могу взять его к себе? Домой?
— Ты что… — сник Альбин. — Это никак… Ну, тут я не решаю. Мальчишку велено вернуть… Он здесь?
Корнелий знал, что здесь. Он ощущал за спиной незаметное колыхание кустов и понимал, что Цезарь рядом.
— Тебе виднее, — хмуро усмехнулся Корнелий. — «Пятнашки»… Через уловитель берешь сигналы или особым прибором?
— Вот приемник. — Альбин шагнул ближе, протянул правую руку. На запястье мигал красным огоньком приборчик, похожий на часы. — Искрит стерва. Значит, пацан где-то недалеко…
Корнелий встретился с Альбином глазами, потом оба посмотрели на пистолет.
Еще на что-то надеясь и оттягивая время, Корнелий спросил:
— Как же ты шел по «пятнашкам»? След наверняка прерывался. Автомобиль…
— Прерывался. Взяли сигнал через спутник.
— Сколько возни из-за бездомного пацана. Герои-уланы…
Альбин тихо сказал:
— Корнелий, зачем тебе этот мальчишка? Всем рискуешь…
— Зачем — тебе не понять.
— Объясни.
— Постараюсь доступнее… Он ребенок. А вы его в тюрьму. А он хочет жить с родителями. Вот я и пытаюсь помочь. Не ясно разве?
Альбин грустно хихикнул:
— Ты дитя, хуже этого Цезаря. Его родителей сам черт не выцарапает на волю. Они же в Лебене.
— Где?
— В Лебене! Институт генной техники и нейроинженерии. Там спецотдел закрытого типа. Наверняка выкачивают у мамы с папой, не по их ли вине исчез у сыночка индекс. Не в наследственности ли дело.
— Не в наследственности! — вырвалось у Корнелия.
— Там узнают, в чем именно. Специалисты…
— Сволочи вы, — сказал Корнелий.
— Я-то при чем? Ну, посуди сам. Я же… — Альбин вдруг метнулся, упал на Корнелия, оба мертво вцепились в пистолет. Покатились. Альбин Мук был сильнее. Сопя, он выкручивал скользкий «дум-дум» из пальцев Корнелия, и пальцы слабели, и надежды уже не было. И вдруг Альбин выпустил пистолет, молча откатился в сторону. Сел, нелепо вскинув руки…
Корнелий быстро поднялся на колени. И увидел Цезаря. Тот стоял рядом, костлявый, маленький, беспощадный. Расставил ноги и держал наперевес, как ружье, свой «С-2». Пустой. Альбин Мук не знал, что пустой.
Цезарь ничего не говорил. Видимо, во время схватки он молча подошел и толкнул Альбина ногой…
— Встань, — сипло сказал Корнелий и встал сам. — Руки на затылок.
Альбин повиновался. Проговорил спокойно:
— Славно вы сработались, мальчики. Аж завидно… Только зачем тебе это, Корнелий? Ведь скоро найдут по индексу. Тогда не выкрутишься.
— Ищите… — выдохнул Корнелий. — Искать вам, не переискать…
И вдруг понял: «А ведь электронный привратник даже не пустил бы меня домой! Не открыл бы калитку безынде!»
Он испытал сладкое, совсем неподходящее моменту чувство: смесь теплой печали, облегчения и благодарности судьбе, которая в лице шалопута Витьки лишила его индекса. Лишила обратного пути. Избавила от малодушных терзаний, от возможного дезертирства.
«Но ведь я решил раньше, когда еще не понял, что вернуться нельзя», — отметил он с ребячливым тщеславием. И опять посмотрел на инспектора Мука. Тот озадаченно мигал белыми ресницами.
— Идите… — проговорил Корнелий уже чисто, без хрипоты. — И запомните, инспектор: Корнелий Глас умер… Сними приемник, Альбин. И брось мне.
Альбин, темнея лицом, стянул с запястья браслет, кинул под ноги Корнелию. Тихо спросил:
— Можно я пойду? Я не скажу, где вы…
— Который раз говорю: иди…
Альбин повернулся, сделал два шага. И, оглянувшись, вдруг произнес, будто через силу:
— Такие приемники есть и у других. Пусть мальчишка бросит башмаки да вымоет ноги, на них тоже «пятнашки»…
Корнелий больше никогда не встречал Альбина Мука. И не понял, почему он предупредил беглецов. Не хотел, чтобы Цезаря поймал кто-то другой, не инспектор Мук? Или шевельнулось в нем что-то человеческое? Поди разберись…
Сандалии Цезарь сбросил в кустах, ноги сполоснул в бассейне тихого, еле журчащего фонтана. И теперь послушно, резво и молчаливо топал рядом с Корнелием. У того опять от пистолетной тяжести обвисли брюки.
По древней парковой лестнице спустились к пристани для прогулочных катеров. Переехали через реку. За рекой монорельса не было, сели на пузатый, шипящий, как старый пылесос, автобус. Редкие пассажиры косились на потрепанного дядьку и босого мальчика с репьями в торчащих волосах. Старый и малый, два обормота. Ну и времена, ну и воспитание. Впрочем, никто ничего не сказал.
Доехали до Серебряной рощи, пошли окраинными аллеями. Цезарь спросил наконец:
— Простите, куда мы идем?
— А? — откликнулся Корнелий. Он думал о Рибалтере. Точнее, о Петре и Рибалтере. О людях, непохожих (ну, совершенно непохожих) друг на друга. Ничем. Кроме одного: первый недавно умер и второму тоже скоро предстоит умереть — от одних и тех же людей. Точнее — от людей Системы. Казалось бы, все логично: Петр сопротивлялся Системе и погиб с оружием в руках. Рибалтер нарушил закон и едва не погубил человека. Горько, но вроде бы объяснимо. Однако именно объяснимости Корнелий не чувствовал. Логика вставала на дыбы… О Петре Корнелий думал со спекшейся горечью, похожей на засохшую кровь. О Рибалтере — с едкой усмешкой и примесью печального злорадства. Потому что он знал, что будет делать дальше.
