Владимир Кантор - Победитель крыс
— Скорее, скорее, шевелитесь, — шипел Степа таким тоном, словно ему снизу поджигали пятки. «И немудрено, — думал Борис, — может, в него уже копьем тычут». Но вот и люк, выход из трубы. Это Борис понял по неожиданной остановке и возникшей наверху возне.
— Давай скорее! — рявкнул шедший за Алеком кот. Но Алек и так, судя по его пыхтенью, старался. Наконец, он отвинтил запор, откинул крышку люка и высунулся наружу. Внутрь хлынул свет и воздух. И в ту же секунду, Алек как-то странно охнул, и его обезглавленное тело, едва не сшибая по очереди их всех, поползло, а потом и полетело вниз.
— Засада! — крикнул Степа. — Ну и влипли! И этот бедолага… Эй, осторожнее! — повысил он голос, потому что его приятель, прорычав грозно страшным голосом:
— Вперед! За мной! — ринулся наверх, подняв над головой меч.
Раздался звон стали, стук, и вот он уже выскочил из люка. Крики, удары мечей, рык. Борис и Степа лезли изо всех сил за ним вверх. «Интересно, Алек сам в свою западню попал или это случайность?» — как бы о чем-то постороннем и уж во всяком случае не ко времени думал Борис, карабкаясь по поручням и одновременно пытаясь достать из-за спины топор… Но в тот момент, как он оказался у люка, его, отпихнув, опередил Степа и выскочил наружу раньше его, бормоча под нос:
— Я хоть и не братец Макс, но тоже не оплошаю! Следующим движением он ухватил Бориса за плечо и помог ему выкарабкаться. Они стояли на небольшой лестничной площадке: и вверх, и вниз вела крутая винтовая лестница. Угрюмый кот отбивался сразу от трех крыс, тесня их наверх. Впрочем, лестница была столь узка, что крысы могли нападать на него только поодиночке. Меж тем крысиный писк и шум в трубе слышались все ближе и ближе. Степа захлопнул крышку люка, но внешний запор был сломан.
— Сейчас они все явятся! — отчаянно крикнул кот. — Сюда, скорее! Надо думать, на карниз они не сунутся! Г-мяу! — добавил он, сшибая вниз лапой высунувшегося из люка крыса.
За огромными трубами-колоннами, которые отгораживали лестницу и лестничную площадку от улицы, начиналась узкая кромка карниза. Снаружи клубился туман, пропасть казалась бездонной, а карниз был еле виден.
— Твой путь туда, — быстрым, не терпящим возражения голосом сказал Степа. — Окно Мудреца — четвертое по ходу. Иди. Мы остаемся. Надеюсь, дойдешь и тебе удастся дойти и дальше. Торопись. Мы их еще задержим, пока ты не доберешься до окна.
— Но это подло — бросить вас в опасности, — возражал Борис, чувствуя растерянность от того, что ему придется сейчас расстаться с котами.
— Не знаю, кто в большей опасности — ты попробуй пройди по этому карнизу, — уговаривал его Степа, не давая опомниться и подталкивая к щели между колонн. — А за нас не бойся. Настоящего Кота может погубить только валерьянка. А мы с приятелем, как ты знаешь, не пьем. Да ты не гляди вниз, а то голова закружится. Ну, подожмись, я тебя протолкну, — и Борис очутился на карнизе, все еще держась руками за колонну. — Ну, отпускай руки, и в путь, — говорил Степа. — Да скорее. Вниз не смотри, только на то место смотри, куда ногу ставишь. Иди. У Мудреца окно всегда открыто.
— Но я же с вами совсем не простился!
— Вот и хорошо! Значит еще увидимся! Ну, смелее! — кот Степа надул щеки, распушил усы, дружески пыхнул на Бориса и вдруг, ловко повернувшись кругом, вонзил свой меч в подбиравшегося сзади крыса. А они повалили из люка. И началась знаменитая битва у карниза о которой столько потом приходилось Борису слышать.
А он пошел по карнизу. Один раз он только глянул вниз, в клубящийся туман, и больше не смотрел, прижимаясь к стене и глядя на шершавые камни перед самым носом. Три окна, которые ему пришлось миновать, были не освещены и заперты. Они давались труднее всего — гладкие, скользкие, не то, что шершавая каменная стена. Но вот и четвертое окно. Оно открыто, хотя внутри тоже не очень светло — только какой-то ночник горит над кушеткой. А на кушетке кто-то спит, прикрытый пледом… Но не думая даже, что он кого-то разбудит, Борис перевалился через подоконник и рухнул на пол.
Глава 15
Беседа с Мудрецом
Он ударился локтем и плечом о ручку кресла, а ухом и затылком о рубчатую батарею, когда падал на пол. Вскрикнул от болезненного удара, но человек под пледом не проснулся. Теперь Борис сидел на полу, раскинув ноги, слегка прикрытый стоящим у окна зеленым креслом, и от слабости не мог шевельнуться. Тело его сотрясалось от какого-то внутреннего озноба, и хотя было вовсе не холодно, хотелось угреться, укутаться во что-нибудь. Он повел глазами по комнате. Подумал, не разбудить ли ему спящего, ведь все равно рано или поздно будить придется. Но желание хоть чуть-чуть передохнуть, вдохнуть покоя, прийти в себя, побыть самому с собой наедине, при этом в нормальной городской квартире пересилило все остальные желания. Он тихо поднялся, но ноги так дрожали, что он принужден был сесть в кресло, в котором, к своему счастью, обнаружил еще один плед (помимо того, которым был укрыт спящий). Вытащив его из-под себя, Борис хорошенько укутался, почти с головой, оставив только щель для глаз и носа. Слева от него стоял стол, к которому и примыкала кушетка. По краям стола стопками лежали книги, целый ряд книг стоял, прижимаясь к стене, корешками наружу, белели листы рукописи. Борис вытянул шею, но поскольку настольная лампа не была включена, не разобрал, что там написано. А казалось, что это должен быть труд, объясняющий и крысиную страну и что ему, Борису, делать и как. А хозяин рукописи (и квартиры) лежал на диване среди больших подушек, укрытый пледом, и похрапывал открытым ртом. Свет маленького ночника не давал возможности разглядеть, как был одет этот человек, хотя плечи и руки из-под пледа высовывались, что-то вроде темной домашней куртки было на нем. На полу у дивана валялась, видимо, выпавшая из рук спящего, книга. Из нее торчало острие карандаша, которым, как понял Борис, он что-то в книге подчеркивал. Так обычно поступал и его отец, и это было ему знакомо. Борис глядел на стол, на диван, на книжные полки справа от себя, на пустое кресло напротив, глядел, глядел, все плотнее вжимаясь в спинку приютившего его кресла, и заснул.
Он проснулся, очевидно, не скоро. Потому что, когда он проснулся, спящий уже не спал, а сидел за столом и что-то писал при свете настольной лампы. Укутанного в плед Бориса он, по всей видимости, не разглядел в полутьме своей комнаты. Сырой туман вваливался сквозь открытое окно, его дыхание чувствовалось, но теплый воздух комнаты поглощал сырость, оставляя только запах свежего воздуха. Борис видел затылок сидящего за столом, зачесанные назад черные с сильной проседью редкие волосы, и, когда тот склонял набок голову, — горбоносый профиль. Если бы не седина и редина волос, не морщинистая щека, не другая квартира, да и вообще не другой — неизвестно, сонный или сказочный, но другой — мир, Борис сказал бы, что в кресле за столом сидит отец. Но это было бы совсем глупо — тратить столько сил, рисковать жизнью, переживать такие опасности, чтобы добраться до собственного родного отца! Нет, надо надеяться, что это и есть искомый Мудрец, что стихи Эмили оказались настоящей Заклинательной Песней и что с помощью Настоящих Котов ему удалось… да, удалось, он только сейчас понял это, пройти огонь (дракон), воду (в подвале) и медные трубы! Вот это да! — удивился Борис, — ведь когда все это преодолевалось, вовсе не думал никто, что они выполняют Древнее Заклятье. Человек тем временем оторвался от пиранья, посидел в задумчивости, откинулся на спинку кресла и начал вслух, как это любил отец, сам себе читать стихи какие-то. Отец знал бездну стихов и всегда под настроение бормотал которое-нибудь. Но голос у этого человека был другой, глуше, жестче, гораздо старше. Сидя уютно в мягком кресле, не в силах оттуда вылезти, укутанный пледом, Борис начал прислушиваться, что читает незнакомый старик. А тот вот что читал, будто размышляя вслух.
Но время, опыт разрушают
Воздушный замок юных лет;
Красы волшебства исчезают…
Теперь иной я вижу свет,—
И вижу ясно, что с Платоном
Республик нам не учредить,
С Питтаком, Фалесом, Зеноном
Сердец жестоких не смягчить.
Ах! Зло под солнцем бесконечно,
И люди будут — люди вечно.
Когда несчастных Данаид
Сосуд наполнится водою,
Тогда, чудесною судьбою,
Наш шар приимет лучший вид.
Сатурн на землю возвратится
И тигра с агнцем помирит;
Богатый с бедным подружится
И слабый сильного простит.
Дотоле истина опасна,
Одним скучна, другим ужасна;
Никто не хочет ей внимать,
И часто ад тому есть плата,
Кто гласом мудрого Сократа
Дерзает буйству угрожать.
Гордец не любит наставленья,
Глупец не терпит просвещенья —
Итак, лампаду угасим,
Желаю доброй ночи им.
Он замолчал и снова взялся за ручку. «Похоже, что и вправду Мудрец», — подумал Борис. Борис чувствовал себя выспавшимся, отдохнувшим, а после стихов и некое умиротворение снизошло ему в душу. Казалось, что просветленность Мудреца каким-то образом просветляет и его, что высокое духовное парение сидящего в комнате человека каким-то образом приподымает и присутствующего здесь Бориса. Ему хотелось навсегда остаться в этой комнате, читать все эти книги, которые читает Мудрец, чтобы приобщаться к чему-то вечному, и, очищаясь душой, думать только о нетленном, испытывая в душе не суету, а ощущение подлинности.
