Филип Пулман - Северное сияние
В конце концов ей стало страшно, и она остановилась. Она вспотела в своих мехах, запыхалась, устала, а медведь по-прежнему сидел невозмутимо. Если бы у нее была настоящая шпага с острым концом, на нем не осталось бы ни царапины.
— Ты небось и пули можешь ловить, — сказала она и бросила палку.
— Как тебе это удается?
— Потому что я не человек, — сказал он.
— Ты никогда не обманешь медведя. Мы видим хитрости обман так же ясно, как руки и ноги. Мы видим так, как люди разучились видеть. Но не ты — ты понимаешь прибор с символами.
— Это ведь не то же самое? — сказала она. Сейчас он внушал ей еще большую робость, чем тогда, когда был в гневе.
— То же самое, — сказал он.
— Взрослые не могут его понимать, так, кажется? Я против людей-бойцов — то же самое, что ты со своим прибором против взрослых.
— Может быть, — сказала она неуверенно и неохотно.
— Это значит, я разучусь, когда вырасту?
— Кто знает? Я никогда не видел символического прибора и людей, которые его понимают. Может, ты не такая, как все.
Он опустился на четвереньки и продолжал грызть мясо. Лира стащила с себя мех, но мороз сразу набросился на нее, и ей пришлось одеться. В общем, этот эпизод ее озадачил. Ей захотелось тут же посоветоваться с алетиометром, но было слишком холодно, и, кроме того, ее уже звали, потому что пора было трогаться. Она взяла коробочки, сделанные Йореком Бирнисоном, сунула пустую в мешок Фардера Корама, а ту, что с жуком-шпионом, положила вместе с алетиометром в сумочку на поясе. И была рада, когда они снова пустились в путь.
Вожди договорились с Ли Скорсби, что на следующей стоянке он наполнит свой шар и проведет разведку с воздуха. Лире, конечно, очень хотелось полететь с ним, и, конечно, ей запретили; но до следующей стоянки она ехала с аэронавтом и донимала его вопросами.
— Мистер Скорсби, как бы вы полетели на Свальбард?
— Тут нужен дирижабль с газолиновым мотором, ну, цеппелин, или же крепкий южный ветер. Только на кой черт? Ты его когда-нибудь видела? Самая мрачная, самая голая, негостеприимная, Богом забытая куча камней на краю света.
— Я просто подумала, может, Йорек Бирнисон захочет вернуться…
— Его убьют. Йорек — изгнанник. Стоит ему там появиться, его разорвут на куски.
— Как вы надуваете свой шар, мистер Скорсби?
— Двумя способами. Я могу добыть водород, если налью серную кислоту на железные опилки. Получается газ и постепенно наполняет такой шар. Другой способ — найти выход газа около огненной шахты. Здесь под землей много газа и нефти. Я могу сделать газ из нефти, если понадобится, из угля тоже; газ нетрудно сделать. Но самый быстрый способ — с подземным газом. Хорошая скважина наполнит шар за час.
— Сколько человек вы можете поднять?
— Шесть, если понадобится.
— А Йорека Бирнисона в броне?
— Поднимал. Однажды я спас его от тартар, когда его окружили и хотели взять голодной осадой — это было в Тунгусской кампании; я прилетел и снял его.
Послушать — так вроде просто, а мне, черт возьми, пришлось рассчитывать его вес наугад. И еще рассчитывать, что найдется подземный газ под ледяным фортом, который он соорудил. Но какая там земля, я увидел сверху и решил, что дорыться до газа сможем. Понимаешь, чтобы сесть, я должен выпустить газ из шара, а чтобы подняться снова, надо добавить газа. В общем, мы взлетели — и с ним и с броней.
— Мистер Скорсби, вы знаете, что тартары делают дырки в голове у людей?
— Конечно. Тысячи лет уже делают. В Тунгусской кампании мы захватили живьем пять тартар, и у троих были дырки в черепе. У одного даже две.
— Они и друг другу их делают?
— А как же. Сперва надрезают кожу по кругу на голове, чтобы поднять лоскут и открыть череп. Потом вырезают кружок из черепа, очень аккуратно, чтобы не задеть мозг, потом зашивают кожу.
— Я думала, они делают это с врагами!
— Ну что ты! Это большая привилегия. Чтобы боги могли с ними говорить.
— Вы когда-нибудь слышали про путешественника Станислауса Груммана?
— Груммана? Конечно. Два года назад, когда летел над Енисеем, я встретил одного человека из его группы. Он собирался жить среди тартарских племен в тех местах. Между прочим, кажется, и ему сделали дырку в черепе. Это входило в обряд инициации — но тот, кто мне рассказывал, мало об этом знал.
— Значит… Если бы он стал, ну, почетным тартарином, его бы не убили?
— Убили? Так он погиб?
— Да. Я видела его голову, — с гордостью сообщила Лира.
— Ее мой отец нашел. Я видела, как он показывал ее Ученым Иордан-колледжа в Оксфорде. Они ее оскальпировали и вообще.
— Кто оскальпировал?
— Ну, тартары. Ученые так решили. А может, все и не так.
— Могла быть и не Груммана голова, — сказал Ли Скорсби.
— Может, твой отец морочил Ученых.
— Вообще-то, мог, — задумчиво сказала Лира.
— Он просил у них деньги.
— И, когда увидели голову, дали деньги?
— Да.
— Хорошо разыграл. Люди столбенеют, если показать им такую вещь. И особенно присматриваться к ней не хотят.
— Особенно Ученые.
— Ну, тебе виднее. Но, если это Груммана голова, оскальпировали его не тартары, могу побожиться. Они скальпируют врагов, а не своих, а он был как бы приемный тартарин.
Пока ехали, Лира раздумывала над этим. Столько значительного творилось вокруг нее, и смысл его был темен: Жрецы, их жестокость, их страх перед Пылью, город в Авроре, отец на Свальбарде, мать… Она-то где? Алетиометр, ведьмы летят на север. И бедный малыш Тони Макариос, и механический жук-шпион, и сверхъестественное фехтование Йорека Бирнисона…
Она уснула. Больвангар приближался с каждым часом.
Глава четырнадцатая
ОГНИ БОЛЬВАНГАРА
Фардер Корам и Джон Фаа сильно беспокоились из-за того, что ничего не слышно и неизвестно о миссис Колтер, но с Лирой они этим не делились. Впрочем, они не знали, что и Лира из-за этого тревожится. Она боялась миссис Колтер и часто о ней думала. И если лорд Азриэл был теперь «отец», миссис Колтер так и не стала «матерью». Виной тому был деймон миссис Колтер, золотая обезьяна, вызывавшая у Пантелеймона неодолимое отвращение и, как догадывалась Лира, шпионившая за ней, как тогда, с алетиометром.
И наверняка они гонятся за ней; глупо ждать от них чего-то другого. Доказательство — хотя бы этот жук.
Но удар последовал совсем с другой стороны. Цыгане собирались устроить привал, дать отдых собакам, починить пару саней и подготовить оружие для атаки на Больвангар. Джон Фаа надеялся, что Ли Скорсби сумеет найти подземный газ, чтобы наполнить свой меньший шар и разведать местность.
Однако аэронавт, следивший за погодой не менее пристально, чем любой моряк, сказал, что будет туман — и в самом деле, едва они остановились, как все затянуло мглой.
Ли Скорсби знал, что с неба ему ничего не разглядеть, и ограничился проверкой снаряжения, хотя оно было в безупречном порядке. И вдруг из темноты на них обрушился град стрел.
Трое рухнули сразу и умерли без звука, так что никто ничего не заметил. Только когда люди стали неуклюже падать на постромки или неожиданно ложиться и затихать, ближайшие к ним сообразили, что происходит. Но было уже поздно: опять посыпались стрелы. Некоторые люди поднимали глаза к небу, озадаченные беспорядочным стуком, производимым стрелами, которые попадали в дерево и в обледенелый брезент.
Первым опомнился Джон Фаа и начал выкрикивать команды, стоя посреди поезда. Застывшие руки и ноги пришли в движение, подчиняясь ему, а с неба все сыпался деревянный дождь, начиненный смертью.
Лира стояла в стороне, и стрелы пролетали над ее головой. Пантелеймон услышал их раньше, стал барсом, сшиб ее, чтобы она была не такой заметной мишенью. Стирая с глаз снег, она повернулась на бок и вглядывалась в полутьму, пытаясь понять, что происходит, почему там такая суматоха и шум. Она услышала могучий рев, лязг и скрежет железа — это Йорек Бирнисон перепрыгнул в броне через сани и ринулся в туман. Оттуда донеслись крики, рычание, треск, хруст, звук чудовищных ударов, вопли ужаса и яростный рев медведя, крушившего врагов.
Но каких врагов? Врагов Лира не видела. Цыгане столпились перед санями с намерением их защищать, но из-за этого (даже Лире было понятно) сделались только более удобной мишенью; а стрелять из винтовок в перчатках и рукавицах было неудобно: она услышала всего четыре или пять выстрелов, между тем как стрелы по-прежнему сыпались не переставая. И с каждой минутой падало все больше людей. «Что же ты, Джон Фаа! — молча, сокрушалась она.
— Ты не предвидел этого, и я тебе не помогла!»
Но размышления ее длились не больше секунды: громко зарычал Пантелеймон, и кто-то — другой деймон — налетел на него, повалил на снег, сбив дыхание самой Лире. Потом чьи-то руки потащили ее, подняли, заткнули рот вонючей рукавицей, перебросили ее в чьи-то другие руки, так что нечем стало дышать, и закружилась голова, и заболело все тело. Ей вывернули руки за спину до хруста в плечах, кто-то связал ей запястья и нахлобучил на голову капюшон, чтобы заглушить ее крики — а она кричала, и громко:
