Дмитрий Емец - Таня Гроттер и Болтливый сфинкс
– Пытаюсь понять, – честно сказала Таня.
– Там в Тартаре зло предоставлено самому себе и показано таким, какое оно есть. Без иллюзий.
– А здесь иллюзии, получается, были? – усомнилась Таня.
Глеб кивнул.
– Сколько угодно. В нашем мире мрак ловко смешивается со светом, и получается что-то внешне привлекательное. Там же зло такое, какое оно в действительности. Хуже, чем зубами препарировать труп, по одной выгрызая из него жилы. Тот из живых, кто считал зло романтичным, на самом деле видел его в смеси со светом. На деле же он просто не разобрался. То, что привлекло его, – не зло, но те крупицы изуродованного света, которого здешнее земное зло еще не лишено. Истинное же зло раздавит даже темного стража, ибо ни одному темному стражу его не вместить.
Издали донесся гудок приближающегося поезда. Слышно было, как, взяв флажки, Галина Николаевна вышла на крыльцо. Хлопнула дверь. Таня никак не могла соединить то, что рассказывал Бейбарсов, и этот внешний, будничный, земной, хлопочущий мир.
– А как ты вырвался из Тартара? – наивно спросила Таня. – Сбежал?
Брови Глеба шевельнулись. Раньше вместе с ними шевельнулась бы и душа Тани, а теперь она вдруг подумала, что брови Бейбарсова похожи на двух мохнатых гусениц.
– Ты меня переоцениваешь. Из Тартара не сбегают. Мне помогли сойти с электрички. Послали на станцию покупать себе билет на право дальнейшего проезда в вагоне повышенной комфортности. Правда, ты не обрадуешься, когда узнаешь, какой билет с меня потребовали.
– И какой?
Бейбарсов скомкал в ладони край одеяла.
– Еще недавно я бы не сказал. Я всерьез собирался расплатиться. Но теперь, после этого ранения, я понял, что провидение не на моей стороне и нет смысла отягчать наказание…
Глеб закашлялся и с усилием, точно бросал вызов кому-то, кто наверняка слышал его, произнес:
– Мой билет – ты!
– И кому я понадобилась? – с зарождающимся ужасом спросила Таня.
– Догадайся сама. То я бродил по какой-то пустыне, думая, что так будет продолжаться целую вечность, а тут вдруг понял, что стою у стола, за которым сидит красноглазый горбун.
– Лигул?
– Именно.
– И какой он был? Орал? Плевался?
– Хуже. Он был стерильно и безучастно вежлив, точно судья военного трибунала, который подписал за день тысячу смертных приговоров и которому надоело вопить и размахивать маузером. Просто устало ставит закорючку на бумажке, человека выводят и – шлеп! Горбун смотрел на меня, а я на него. Он сказал, что я ему особо не нужен, поскольку у него тут есть и более яркие злодеи, и он согласен вернуть меня в мир живых при условии, что я приведу ему тебя.
– Зачем? – спросила Таня с ужасом.
– Я задал тот же вопрос. Горбун ответил, что это его милая прихоть. У него, мол, уже целая коллекция Гроттеров – «маг отравленное дыхание», твоя прабабка и еще кто-то там. Он мне их даже мельком показал. А потом Лигул спросил: согласен ли я принести ему твой эйдос?
– И ты отказал? – спросила Таня.
Ей все мерещилось, что Бейбарсов шутит. Не мог он согласиться предать ее и теперь рассказывать об этом так просто!
– Нет, не отказал, – признал Глеб спокойно. – Я надеялся, что надую Лигула. Скажу «да», вырвусь, а тут наверху что-нибудь придумаю.
– Но почему ты согласился? – спросила Таня, не устававшая удивляться, с какой легкостью Бейбарсов соглашается перечеркивать чужие судьбы.
Да, он идет по головам, но что станет, когда однажды головы закончатся и внизу останется одна чернота? Или того хуже – не будет черноты, а только выжженные серые степи Тартара и ты сам, раздираемый собственными пороками, от которых никто тебя уже не защищает?
– Видишь ли, я всегда считал, что человек хозяин своему слову. Сам дал, сам взял обратно. Вильнул, сослался на непредвиденные обстоятельства. Вот только странная получается штука: стражи мрака и света почему-то очень дорожат словом и опасаются его нарушить. С чего бы это, если слово ничего не стоит?..
– И что было потом, когда ты сказал «да»? – поторопила его Таня.
– Да ничего не было. Лигул поставил мне на скуле свою печать… нет, не смотри… это банальный след разложения… А потом он вышвырнул меня. Я шагнул из дверей его кабинета и оказался по горло в жиже. Как я потом понял, это было болото где-то в Орловской области.
– И что будет теперь? – спросила Таня.
Бейбарсов дернул острым плечом.
– А что будет? Через девять дней я отправлюсь прямым экспрессом в Тартар. А теперь, с этой раной, возможно, и быстрее.
Таня сглотнула.
– А если я соглашусь после смерти стать частью его «коллекции Гроттеров»? – спросила она.
Глеб отрицательно покачал головой.
– Не смей! Даже если двести тысяч комиссионеров будут умолять тебя на коленях! Еще три дня назад я ухватился бы за это предложение, особенно если получил бы вдобавок тебя, но теперь мне ясно, что это был блеф и уловка мрака. Лигул – лжец, причем лжец от первого и до последнего слова.
– Но он же может излечить тебя от раны? Хотя бы дать отсрочку?
– Да ничего он не может! – кашляя, крикнул Бейбарсов. – Мрак на самом деле ни над чем не властен! Не мрак и не Лигул решают, кому достанется какая душа. Мрак – ничто, кружок от ноля! Отсутствие чего-то – само по себе не может быть чем-то! Внешнее величие мрака – ничто. Он даже погубить человека не может! Нет у него на это силы и власти!
– Как это не может погубить?
– А так не может! Он лишь трясет под человеком естественные опоры – веру, надежду, любовь, чтобы человек упал сам. Сам упал, по своей свободной воле! Хоть я и достанусь Лигулу, но он ничтожество!
Бейбарсов сухо, без слюны, плюнул в пустоту, точно целил в кого-то незримого. Заглянувшая было за занавеску кошка выгнула спину, зашипела и отпрыгнула вон.
– А-а, тоже его видит! Ишь ты! – сказал Бейбарсов с усмешкой.
Таня с тревогой оглянулась, но никого не заметила.
– Ты понял это в Тартаре? Ну… что Лигул слаб? – спросила она.
– Нет. Тогда я был как в тумане. Я понял это, когда ранил себя обломком косы. Это произошло не по воле Лигула!
– Не по его воле?
– Да, не по его воле! Не Лигул властен над моей жизнью. Он даже и из Тартара небось выпустил меня не сам, а только приписал себе эту заслугу. Я же говорю, что он ноль!
Бейбарсов выкрикнул это в пустоту за левым плечом Тани. В пустоте кто-то язвительно хрюкнул.
– Теперь я могу сказать правду. Я не хотел отдавать тебя Лигулу! Я подумал, что, возможно, если Ванька умрет раньше, чем пройдет названный горбуном срок, то мне удастся освободиться от клятвы и подсунуть Лигулу его. В конце концов, мы связаны через зеркало Тантала. Ну а я получу тебя!
– И ты говоришь об этом так запросто? – спросила Таня.
Глеб по-прежнему смотрел не на Таню, а в пустоту над ее плечом.
– Я говорю, как думаю. У меня нет времени шить для страшной правды красивые костюмчики. Я обрек Ваньку на смерть. Я заманил его к упырям, думая, что они прежде бросятся на его живую кровь! Подло – не подло, мне было плевать! «Раз я не могу прикончить его сам, пусть это сделают упыри!» – рассуждал я. И что в результате? Ванька рисковал раз в десять больше, но все равно ранен я! Сволочь! Сволочь! Сволочь!
Для Тани так и осталось загадкой, кого Бейбарсов с такой ненавистью обзывал «сволочью». Вначале ей казалось, что Ваньку, но когда Глеб вцепился зубами в одеяло и с ненавистью рванул его, глядя все в ту же точку, она поняла, что нет, не Ваньку. Возможно, того, кого видели в полумраке его воспаленные глаза, или себя самого.
Внезапно Таня поняла всю трагедию Глеба. Это был сильный, яркий и неординарный человек, наделенный множеством дарований, но, увы, лишенный простой и для многих врожденной способности говорить себе «нет». Возможно, поэтому отвратительная ведьма некогда и выбрала из тысяч детей именно его, понимая, что в нем ее темный дар разрастется и принесет плод. Бедный перечеркнутый человек, бессильно ненавидящий весь мир за то, что мир не пожелал стать его прихотью и его игрушкой!
Таня ощутила острый укол жалости. Из жалости явилось понимание. Или ты ограничиваешь себя сам, или тебя ограничивает жизнь. Закон простой, но убийственный, как 220 вольт в розетке. Не будь этого простого и непреложного правила, жизнь очень быстро превратилась бы в парад эгоизмов.
Таня не сразу поняла, что плачет. Лишь когда губы вдруг намокли, а язык стал настойчиво слизывать мешающие соленые капли. Глеб, выкрикивающий что-то злое, вдруг увидел ее глаза, застыл, одеревенел лицом, а потом нижняя его челюсть как-то смешно затряслась.
– Уйди! Уйди – тебе говорят! Не надо меня жалеть! Ненавижу! – крикнул он.
Не задумываясь, Таня прижала к себе его голову и стала гладить Глебу волосы. Ей казалось, никогда и ни к кому она не испытывала такую всепоглощающую жалость. В этот момент впервые и на всю жизнь Таня поняла, что злых и страшных людей нет. Есть люди больные, озлобленные, потемневшие, нуждающиеся в помощи и понимании. И еще она поняла, что теперь, когда дар этот открылся, она уже не сможет остановиться и будет любить всех, в каждом видя искру поруганного света.
