Кай Майер - Мерле и каменный лев
— Нет, никто. Я хотела дать его потрогать одной монахине, которая навестила наш приют, но она страшно испугалась и сказала, что это дьявольская штуковина.
Юнипа подумала и сказала:
— Наверное, вода делается холодной для всех, кроме ее хозяина.
Мерле нахмурила брови: — Может быть и так. — Она посмотрела на зеркальную гладь, которая едва заметно колебалась. Из зеркала на нее смотрело, подрагивая и расплываясь, ее собственное изображение.
— Ты покажешь его Арчимбольдо? — спросила Юнипа. — Он ведь разбирается в волшебных зеркалах.
— Нет, не хочу. В общем, не сейчас. Может быть позже.
— Боишься, что он его у тебя отнимет?
— А ты не боялась бы? — Мерле вздохнула. — Это — единственное, что мне досталось от родителей.
— Ты сама — частица твоих родителей, не забывай об этом.
Мерле на минуту замолкла. Она прикидывала, можно ли довериться Юнипе, стоит ли поделиться со слепой девочкой своей главной тайной? Наконец, оглянувшись с опаской на дверь, прошептала: — Вода — это еще не все.
— Что ты хочешь сказать?
— Я могу засунуть в зеркало всю свою руку, а она не высунется с другой стороны.
Мерле перевернула зеркало: его обратная сторона была такая же твердая, как и овальная рамка.
— Ты, правда, так делаешь? — спросила недоверчиво Юнипа. — И сейчас сможешь сделать?
— Смотри, если хочешь.
Мерле сначала погрузила пальцы в водяное зеркало, потом ладонь и, наконец, всю руку. Рука исчезла, будто вообще перестала существовать.
Юнипа придвинулась к Мерле и ощупала часть ее плеча, не утонувшего в зеркале.
— Что ты чувствуешь?
— Тепло, — сказала Мерле. — Очень приятно и не горячо. — Она понизила голос: — А иногда еще кое-что чувствую.
— Что же?
— Чью-то руку.
— Чью-то… руку?
— Да. Она берет меня за пальцы, нежно-нежно, и держит.
— Крепко держит?
— Не очень. Просто… ну, просто держит мою руку. Как подруга. Или…
— Или как родители? — Юнипа не сводила с нее незрячих глаз. — Ты думаешь, что твой отец или твоя мать держат тебя за руку.
Мерле сначала не хотела говорить на эту тему. Но она поняла, что Юнипе можно довериться, и, немного поколебавшись, решилась.
— Может, и родители, а что? Все-таки они сами положили зеркало мне в корзину. И потому так сделали, чтобы я не совсем затерялась и знала, что они еще есть… где-нибудь.
Юнипа медленно кивала, но, казалось, не совсем в это верила. Затем немного печально произнесла:
— А я уже давно представляю себе, что мой отец — гондольер. Я знаю, что гондольеры — самые красивые мужчины Венеции… Думаю, все это знают… Хотя я гондольеров и не вижу.
— Они не все красивые, — заметила Мерле.
Голос Юнипы звучал тихо и мечтательно:
— А еще я вижу, что моя мать — разносчица воды и пришла с материка.
Разносчиц воды, продававших на улицах питьевую воду из больших кувшинов, все — млад и стар — считали самыми прекрасными женщинами в городе. Как и в отношении гондольеров была в этой оценке немалая доля правды.
Юнипа продолжала:
— Так вот, я вообразила, что мои родители — самые чудесные люди на земле, такие, как я мысленно изображаю саму себя. Свое настоящее «Я». Мне даже хотелось их оправдать: ведь два таких совершенных человека, говорила я себе, не могут показываться на людях с уродливым ребенком. Я доказывала себе, что они имели полное право меня выкинуть.
Вдруг Юнипа так сильно тряхнула головой, что ее белокурые волосы разметались по плечам.
— Но теперь я считаю, что глупо так думать! Красивые мои родители или уроды, или они вообще уже покойники… Какое мне до всего этого дело, понимаешь? Я есть я, вот и все, что теперь важно. А мои родители — очень плохо, жестоко поступили, выбросив беспомощного ребенка на улицу.
Мерле растерянно молчала. Она понимала, о чем Юнипа говорит, но еще не могла связать ее слова с собственной судьбой и с рукой в зеркале.
— Ты не должна выдумывать сказки, — говорила слепая девочка, и ее голос звучал решительно и строго. Словно она вдруг очень повзрослела. Твои родители от тебя отказались. Поэтому они положили тебя в плетеную корзину. И если тебе в твоем зеркале кто-то протягивает руку, это вовсе не обязательно твоя мать или твой отец. То, что ты чувствуешь, — это волшебство. А с волшебством, Мерле, шутить нельзя.
От гнева и обиды кровь прилила к лицу Мерле. Юнипа не имеет никакого права так рассуждать и отнимать последнюю надежду, лишать той мечты, которую она, Мерле, лелеет, опуская руку в зеркало и прикасаясь к чьей-то руке. Но тут же она подумала, что Юнипа честно высказала все то, о чем думала, а честность — лучший подарок, который можно сделать друг другу, когда начинается дружба.
Мерле положила зеркало на кровать под подушку, хотя знала, что разбиться оно не может. А подушка все равно останется сухой и не намокнет. Затем она подсела к Юнипе и обняла ее за плечи. Слепая девочка тоже обняла Мерле, и так они сидели, прижавшись друг к другу, как сестры, как два человека, у которых нет друг от друга секретов. Обеих охватило такое сильное чувство душевной близости и взаимопонимания, что на какое-то время Мерле забыла о теплой руке в зеркале, о том ощущении уверенности и душевного покоя, которое давало это неземное прикосновение.
Когда девочки очнулись и огляделись, Мерле сказала:
— Ты можешь его брать, когда захочешь.
— Зеркало? — Юнипа качнула головой. — Нет, Оно только твое. Если бы оно пожелало, чтобы я опускала туда руку, вода и для меня делалась бы теплой.
Мерле согласилась с Юнипой. Будь это рука родителей или пальцы кого-то совсем чужого, было ясно, что там, внутри, хотят иметь дело только с Мерле. Кто знает, может быть даже опасно так углубляться в пространство за зеркалом.
Девочки все еще сидели на кровати, когда дверь открылась и вошла Унка. На деревянном подносе она принесла ужин: густую овощную похлебку с базиликом, белый хлеб и кувшин с водой из колодца во дворе.
— Ложитесь спать, если вы уже освоились, — прошепелявила женщина в маске, уходя из комнаты. — У вас масса времени впереди, еще успеете наговориться…
Не подслушивала ли их Унка, не узнала ли о зеркале под подушкой? Но Мерле тут же сказала себе, что нет никаких оснований не доверять домоправительнице. Унка ведь была так радушна и так к ним добра. То, что пол-лица у нее скрыто маской, вовсе не означает, что она плохой человек.
К Мерле, размышлявшей об Унке, подкрался сон, и в полудремоте ей подумалось, что, наверное, все люди какое-то время носят маски. На одном маска радости, на других — маска грусти или полного равнодушия. В общем маска «вы-меня-не-знаете».
ЗЕРКАЛЬНЫЕ ГЛАЗА
Во сне Мерле встретила Королеву Флюирию.[1]
Ей чудилось, что она несется верхом на каком-то звере из мягкого стекла по водам Лагуны. Мчится сквозь голубые и зеленые призрачные тени, а миллионы водяных капель ласкают ее своим теплом, как вода в глубине ее зеркала. Капли щекочут ей шею, щеки, руки, протянутые навстречу волнам. Мерле чувствовала, что становится единым целым с Королевой Флюирией, с этой невидимой кудесницей, непостижимой, как восход и заход солнца, как сила молнии и ветра; неразгаданной, как тайна жизни и смерти. Мерле летела глубоко под водой, но дышала легко, как на земле, потому что Королева Флюирия была внутри нее и поддерживала в ней жизнь, как будто они были одним существом.
Шустрые стаи рыбешек неслись рядом, сопровождая ее куда-то, а «куда» для Мерле не имело значения Неудержимо быстрое скольжение в воде, — это вот здорово! Быть вместе с Королевой Флюирией, быть с ней чем-то слитным и неразрывным, чувствовать, что изнутри познаешь Лагуну и прикасаешься к ее красотам — это самое важное.
И хотя ничего особенного не происходило, кроме того, что она плыла в волнах вместе с Королевой Флюирией, сновидение было так прекрасно, что Мерле не могла припомнить, когда она в последний раз видела что-нибудь подобное. В приюте по ночам детей отвлекали другие заботы: холод, кусачие насекомые и боязнь воров. Здесь, в доме Арчимбольдо она впервые ощутила покой и безопасность.
Мерле проснулась. Сначала ей показалось, что ее разбудил какой-то скрежет. Но было тихо. Полнейшая тишина.
Королева Флюирия. О ней в те времена знал каждый. Но никто не знал, как она выглядит. Когда галеры египтян, искавшие ее в морях всего света, чтобы убить, вошли в венецианскую Лагуну, случилось нечто совсем неожиданное. Настоящее чудо. Королева Флюирия обратила их в бегство. Египетская Империя, величайшая и жесточайшая держава мировой истории, вынуждена была отступить, не солоно хлебавши.
С тех пор про королеву Флюирию стали слагаться легенды.
Твердо знали одно: она — существо без плоти и крови. Она властвует над водой и обитает в воде Лагуны и городских каналов, а также в проливах между островами, на которых лежит Венеция.
