Вероника Рот - Избранная
У меня всего одно воспоминание о том, как я попала сюда, но и оно всего лишь образ: завитки черных чернил на его шее, краешек татуировки, и ласковое покачивание, которое могло означать лишь то, что он нес меня на руках.
Он выключает свет в ванной и достает пакет со льдом из холодильника в углу комнаты. Когда он направляется ко мне, я собираюсь закрыть глаза и притвориться спящей, но наши взгляды встречаются, и становится слишком поздно.
— Твои руки, — хриплю я.
— Мои руки — не твоя забота, — отвечает он.
Он опирается коленом о матрас и склоняется надо мной, подсовывая пакет со льдом мне под голову. Прежде чем он успевает отстраниться, я протягиваю руку к порезу в углу его рта, но замираю, сообразив, что хочу сделать.
«А что тебе терять?» — мысленно спрашиваю я себя и легонько касаюсь кончиками пальцев его губ.
— Трис, — говорит он сквозь мои пальцы, — со мной все в порядке.
— Как ты там оказался? — Я убираю руку.
— Возвращался из диспетчерской. Услышал крик.
— Что ты с ними сделал?
— Полчаса назад сдал Дрю в лазарет. Питер и Ал убежали. Дрю заявил, что они просто хотели тебя напугать. По крайней мере, мне показалось, что именно это он пытался сказать.
— Ему сильно досталось?
— Жить будет.
Он язвительно добавляет:
— Но в каком состоянии — судить не берусь.
Неправильно желать боли другим людям только потому, что они первыми напали на тебя. И все же при мысли о Дрю в лазарете по мне разливается раскаленный добела жар торжества, и я сжимаю руку Четыре.
— Хорошо, — говорю я.
Мой голос яростный и напряженный. Злоба копится внутри, заменяя кровь горькой жидкостью, переполняя, пожирая меня. Мне хочется что-то сломать или ударить, но я боюсь пошевелиться и потому начинаю плакать.
Четыре садится на корточки у края кровати и наблюдает за мной. Я не вижу в его глазах жалости. И слава богу. Он отнимает у меня руку и, как ни странно, кладет ладонь мне на щеку, касаясь большим пальцем скулы. Его пальцы заботливы.
— Я могу сообщить об этом, — говорит он.
— Не надо. Я не хочу, чтобы они думали, будто напугали меня.
Он кивает и рассеянно водит пальцем по моей скуле, назад и вперед.
— Я знал, что ты так решишь.
— Как по-твоему, мне лучше не садиться?
— Я помогу.
Четыре берет меня за плечо одной рукой и придерживает голову другой, пока я сажусь. Боль проносится по моему телу резкими порывами, но я стараюсь не обращать на нее внимания, сдерживаю стон.
Он протягивает пакет со льдом.
— Необязательно отрицать боль, — говорит он. — Здесь только я.
Я прикусываю губу. На моем лице слезы, но ни один из нас не упоминает и даже словно не замечает их.
— Советую искать защиты у твоих друзей-переходников, — говорит он.
— Я думала, что уже нашла ее.
Я снова чувствую ладонь Ала на губах и сгибаюсь пополам, судорожно всхлипывая. Прижимаю руку ко лбу и медленно раскачиваюсь назад и вперед.
— Но Ал…
— Он хотел, чтобы ты была маленькой тихой девочкой из Альтруизма, — мягко произносит Четыре. — Он причинил тебе боль, потому что твоя сила заставила его ощутить свою слабость. Других причин нет.
Я киваю и стараюсь ему поверить.
— Другие будут меньше завидовать, если ты покажешь свою уязвимость. Пусть даже мнимую.
— По-твоему, мне нужно притворяться уязвимой? — Я поднимаю бровь.
— Да.
Он забирает пакет со льдом, коснувшись моих пальцев, и сам прижимает его к моей голове. Я опускаю руку, мне слишком хочется ее расслабить, чтобы возражать. Четыре встает. Я смотрю на край его футболки.
Иногда он кажется обычным человеком, а иногда при виде него у меня словно ноет глубоко внутри.
— Утром ты захочешь явиться на завтрак и продемонстрировать нападавшим, что они ничего не добились, — добавляет он, — но надо выставить синяк на щеке напоказ и держать голову пониже.
Тошнотворная мысль.
— Не думаю, что смогу, — глухо говорю я и поднимаю на него глаза.
— А придется.
— По-моему, ты не понял. — Мое лицо вспыхивает. — Они меня трогали.
Все его тело напрягается, рука стискивает пакет со льдом.
— Трогали, — повторяет он.
Его темные глаза холодны.
— Не… так, как ты думаешь.
Я прочищаю горло. Я и не подозревала, как неловко будет об этом говорить.
— Но… почти.
Я отворачиваюсь.
Он молчит и не двигается так долго, что в конце концов мне приходится что-то сказать.
— Что такое?
— Мне не хочется этого говорить, но, видимо, придется. Пока что тебе важнее быть в безопасности, чем быть правой. Понимаешь?
Его прямые брови нависают над глазами. У меня сводит живот, отчасти потому, что я чувствую его правоту, но не хочу ее признавать, а отчасти потому, что мне хочется чего-то, что невозможно выразить словами. Хочется сокращать расстояние между нами, пока оно не исчезнет совсем.
Я киваю.
— Но прошу тебя, при первой возможности…
Он прижимает к моей щеке прохладную и сильную ладонь и приподнимает мою голову, чтобы я посмотрела на него. Его глаза почти хищно сверкают.
— Уничтожь их.
Я нервно смеюсь.
— Ты немного пугаешь, Четыре.
— Пожалуйста, не зови меня так.
— Как же мне тебя звать?
— Никак. — Он убирает ладонь от моего лица. — Пока никак.
Глава 23
В ту ночь я не возвращаюсь в спальню. Глупо спать в одной комнате с людьми, которые напали на тебя, только для того, чтобы казаться отважной. Четыре спит на полу, а я на кровати, поверх покрывала, уткнувшись носом в его наволочку. От нее пахнет стиральным порошком и чем-то тяжелым, сладким, отчетливо мужским.
Ритм его дыхания замедляется, и я приподнимаюсь на локте, чтобы посмотреть, спит ли он. Четыре лежит на животе, закинув руку за голову. Его веки смежены, губы приоткрыты. Впервые на моей памяти он выглядит на свой юный возраст, и я гадаю, кто он на самом деле. Кто он, когда он не лихач, и не инструктор, и не Четыре, и не кто-то конкретный?
Кто бы он ни был, он мне нравится. Сейчас, в темноте, после всего, что случилось, мне проще признать это перед собой. Он не милый, не кроткий и не особенно добрый. Зато он умный и храбрый и обращался со мной, как будто я сильная, хотя только что спас меня. Это все, что мне нужно знать.
Я слежу, как мышцы на его спине вздымаются и опадают, пока не проваливаюсь в сон.
Когда я просыпаюсь, тело ноет. Я сажусь, морщась и держась за ребра, встаю и подхожу к маленькому зеркалу на противоположной стене. Заглянуть в него удается, только поднявшись на цыпочки. Как и ожидалось, на щеке темно-синий кровоподтек. Мысль о том, чтобы вползти в столовую в таком виде, мне ненавистна, но я накрепко запомнила инструкции Четыре. Я должна поправить отношения с друзьями. Мне необходима защита — видимость слабости.
Я связываю волосы узлом на затылке. Дверь открывается, и входит Четыре с полотенцем в руке и блестящими после душа волосами. У меня сосет под ложечкой при виде полоски кожи над его ремнем, когда он поднимает руку, чтобы высушить волосы, и я заставляю себя взглянуть ему в лицо.
— Привет.
В моем голосе чувствуется напряжение. Это лишнее.
Он касается синяка на моей щеке кончиками пальцев.
— Неплохо, — отмечает он. — Как голова?
— Нормально.
Это ложь — голова раскалывается. Я провожу ладонью по шишке, и кожу пронзает острая боль. Могло быть и хуже. Я могла бы сейчас плавать в реке.
Каждая мышца в моем теле напрягается, когда он опускает ладонь мне на бок, в то место, куда меня пнули. Он делает это небрежно, но я не могу пошевелиться.
— А твой бок? — тихо спрашивает он.
— Болит, только когда я дышу.
Он улыбается.
— Боюсь, с этим ничего не поделаешь.
— Питер, наверное, закатит вечеринку, если я перестану дышать.
— Что ж, — замечает он, — я пойду на нее, только если пообещают торт.
Я смеюсь и тут же морщусь, накрывая его ладонь своей, чтобы грудная клетка перестала трястись. Он медленно отводит руку, его пальцы скользят по моему боку. Когда он убирает ладонь, я чувствую боль в груди. Как только это мгновение закончится, мне придется вспомнить, что случилось прошлым вечером. А я хочу остаться здесь с ним.
Он чуть кивает и первым покидает комнату.
— Сначала я, — говорит он, когда мы подходим к столовой. — До встречи, Трис.
Он входит в дверь, и я остаюсь одна. Вчера он сказал, что, по его мнению, мне трудно будет притворяться слабой, но он ошибался. Я уже слабая. Я прислоняюсь к стене и прижимаю ладони ко лбу. Мне больно дышать, поэтому я дышу часто и поверхностно. Я не позволю этому случиться. Они напали на меня, чтобы заставить почувствовать свою слабость. Я могу притвориться, будто они преуспели, чтобы защититься, но я не позволю этому стать правдой.
