Дмитрий Емец - Ожерелье Дриады
– Хватит болтать, идем! – поторопил его Багров.
Они шли до рассвета. Когда же небо стало сереть и подсвечиваться изнутри, размывая точки прорывавшихся в прорехи туч звезд, Антигон неожиданно остановился.
– Слышишь? – шепнул он Матвею.
Ветер неясно шумел в вершинах. Где-то за спиной, с большими перерывами, кричала птица, точно оповещая кого-то: «Я здесь! Да здесь я!»
– Это не человек! – сказал Багров.
Антигон презрительно шевельнул сужающимся ухом, словно желал произнести: «Э, да с кем тут говорить!» – и скользнул в кустарник. Вскоре Багров и кикимор вышли на поляну, которую обступали молодые, тесно растущие сосны. На поляне смутно голубело, шевелилось и дрожало нечто продолговатое.
Антигон, видевший лучше Багрова, вернулся и повис на нем.
– Куртку давай! И вообще весь рюкзак! Чего стоишь? Живее! – потребовал он.
– Зачем? – растерялся Матвей.
– Давай, говорю, куртку! Носки в рюкзаке есть? А теперь топай! Кыш, брысь, фу! Глазки закрыл, ушки свернул!.. – зашумел Антигон и, с лягушечьей ловкостью подпрыгнув, боднул Матвея в грудь.
Он решительно сорвал с Багрова сырую куртку и, развернув его за плечи, толкнул, прогоняя в лес. Почему-то понимая, что надо уступить, Матвей сделал с десяток шагов. Он мало что понимал, но сердце билось радостным предчувствием. Он слышал, как кикимор кудахчет, суетится и нетерпеливо дергает затянутую горловину рюкзака.
Долго до Матвея доносилось лишь деловитое жужжание Антигона, после чего единственной слабой нотой пробился бесконечно родной голос. Это был призыв. Если до сих пор Багров боялся подходить, чтобы, приблизившись, не обрушить робкую надежду, то теперь, все поняв, рванулся на голос.
Рядом с Антигоном он увидел себя. Точнее, свои брюки и куртку, жившие отдельной, оторванной от хозяина, но вполне устойчивой в своей самодостаточности жизнью. Кто-то, одетый в них, стоял к нему спиной, послушно подняв ногу. Кикимор суетился, натягивая на нее теплый носок Багрова.
– Ирка! – крикнул Матвей, хватая ее за плечи.
Ирка, в шатком ее положении, покачнулась и рухнула на вопящего Антигона. Матвей, до последнего пытавшийся ее удержать, завалился сверху, и радостный клубок из двух людей и одного ругающегося кикимора покатился по хвое.
Успокоились они еще не скоро. Придавленный Антигон негодующе похрюкивал и щупал рукой нос, больше похожий теперь на блин, чем на грушу. Кроме того, пока они катались, левая бакенбарда кикимора ухитрилась закрутиться вокруг Иркиной пуговицы и была теперь гораздо плешивее правой.
Матвей все обнимал Ирку. На него вновь хулиганствующей толпой отморозков – с битами и цепями набросились романтические искушения, частично притихшие, пока Ирка была волчицей. Надежды юношей питают. Особенно любовные. Питают и пытают. Нюанс всего в одну букву, но существенный.
Ему хотелось стиснуть Ирку так сильно, чтобы наконец поверить в ее реальность. Поверить в то, что Ирку больше у него никогда не отнимут. Антигону такая повышенная хватательность не нравилась. Он втискивался между ними и размахивал булавой, грозя поотшибать Багрову все пальцы на ногах.
– А ну назад! Убери руки, а то протянешь ноги! Давно мерзкая хозяйка волчицей не была?
– Ну я же рад ее видеть!
Кикимор хоть и кикимор, а был не дурак.
– Заложи ручки за спину и рассказывай, как ты рад ее видеть, словами! – потребовал он.
Однако Багрову сложно было отказаться от прикосновений.
– Мне, между прочим, холодно! Я обнимаю свою куртку! Имеет человек право обнять свою куртку или нет? – спорил он.
– Имеет. Когда его куртка висит на вешалке! Тогда – хоть целый день! – отрубил кикимор.
Видя, что слова на Багрова действуют плохо, Антигон все же тюкнул его рукоятью булавы по стопе. Матвей, завопив, запрыгал за удирающим кикимором на одной ноге, пытаясь подшибить его палкой. Для этого ему поневоле пришлось разомкнуть объятия.
Постепенно бестолковые восклицания сменились не менее бестолковыми вопросами. Ирка понятия не имела, как оказалась в лесу и почему перестала быть волчицей. Сказала только, что ей стало холодно и она осознала, что лежит на земле.
– И еще я поняла, что около меня кто-то стоит! – вспомнила она.
– Я, мерзкая хозяйка! Я стоял возле вас и отгонял этого назойливого муха! Этот шмелястый ос лез обниматься как чокнутый пчел! – наябедничал Антигон.
Обнаружив, что Багров выбросил палку, он осторожно приблизился и стоял, прячась за Иркой. Валькирия-одиночка напряженно пыталась вспомнить хоть что-то. Ощущение реальности было размытым и лишь теперь мало-помалу твердело, как крылья вышедшей из куколки бабочки.
Подсказка пришла неожиданно. Увидев поводок, запутавшийся между двух деревьев, и ошейник, попавший в развилку в метре от земли, Ирка схватилась за горло и судорожно закашлялась.
– Чего ты? – озадачился Багров.
– Я помню, как из него выбиралась!.. Волчица застряла и стала рваться. Поводок закрутился, и я… то есть она… оказалась стоящей на задних лапах. А ошейник-то давит! Она металась, пока окончательно не обессилела, и… уступила мне тело.
– А ты не боишься, что… Ну, в общем, она поймет, что ошейник уже не… и может опять… – озабоченно начал Багров.
Антигон подпрыгнул от негодования.
– Она не вернется, если ты снова не поможешь! А если поможешь, вот эта вот штука вырастет у тебя вместо башки! – заявил он.
Ощутив в верхнем кармане куртки нечто плоско-неудобное, Ирка вытащила фотографию. Видно было плохо. Рассвет все смазывал. Валькирия-одиночка рассмотрела только, что некая девушка поднимается по лестнице и у нее нелепо торчат сзади волосы. По этим волосам Ирка себя и узнала. Только она могла иметь такой непричесанно-отсутствующий вид, равно как и не замечать, что ее снимают.
– О, это же я! А чего я такая мятая? Ты меня что, грыз? – воскликнула она.
Багров бросился разжимать ей пальцы и выдергивать снимок.
– Не трогай чужого! – крикнул он.
– Моя фотография – чужая вещь? – возмутилась Ирка. – И вообще я сейчас ее порву!
– Не порвешь! Куртка моя и фотография моя! – отрезал Багров.
– Порву! Кто на фото – тот и хозяин! – заявила Ирка, решительно шагая к Багрову.
Тот мгновенно спрятал фото за спину.
– А если кинозвезда на обложке журнала – то все журналы ее, что ли? Ходи в метро и выдирай их у всех из рук? – насмешливо поинтересовался он.
Матвей больше не убегал, сообразив, что для того, чтобы отобрать у него снимок, пока он за спиной, Ирке придется как минимум его обнять.
– Насчет журналов не знаю, но поотрывать обложки точно имеет право! – заявила Ирка.
Резко прыгнув, чтобы выхватить фото, Ирка случайно прижалась лицом к майке Матвея и внезапно ощутила, что майка у него сырая, а шея и руки ледяные. Бедняга! Он, должно быть, жутко мерзнет. Она и куртку у него отобрала, и фотографию хочет отобрать…
Ирка испытала нежность и благодарность, однако вслух выражать их не стала. Она давно заметила: если о молодом человеке назойливо заботятся, волнуются, не промочил ли он ноги и поддел ли седьмые треники под пятые штаны, он становится задерганным, вспыльчивым и из чувства противоречия делает все назло. Или того хуже – мало-помалу входит во вкус и начинает вымогать любовь, угрожая причинить себе вред, по принципу: «Держите меня сорок человек – я сейчас выпью молоко из холодильника!» С другой стороны, если о человеке совсем не заботятся, он чахнет и дохнет. Просто и лаконично. Нужен, конечно, баланс, да поди угадай.
– Отсюда до города далеко? – спросила Ирка.
Багров посмотрел на Антигона. Кикимор, у которого чувство пространства было развито острее, ткнул пальцем в сосновые вершины.
– Туда Арзамас – пять тысяч полетов топора. Там Саров – десять тысяч. Там Муром – тысячи четыре. Ближе всего до Теши – тысяча полетов топора. Телепортировать никуда нельзя: запрет Фулоны!
– А в километрах? – неосторожно спросил Багров.
Антигон передернулся.
– Мы в ентой иностранщине не считаем. Не положено!
– Пусть остается в топорах, – разрешила Ирка. – Ладно, идем в Тешу! Купим еду и одежду. Мне так хочется есть, что я начну сейчас грызть древесину! Вы волчицу-то кормили иногда?
Багров с Антигоном переглянулись. Им одновременно подумалось, что не стоит говорить Ирке, что последним, кого сожрала волчица, был пожилой еж, как раз собиравшийся (но не успевший) умереть своей смертью.
Глава 11
Все океаны впадают в моря, а моря в реки
Поскреби циничного пресыщенного москвича и найдешь здорового провинциала.
УлитаДафна страдала. Ледяная змея, порождение клинка мрака, шевелилась у нее внутри. Ей снились дичайшие сны, в которых Арей с Лигулом распиливали ее на две Дафны – земную и эдемскую. Рядом стояла Шмыгалка, грозила им пальцем, но не вмешивалась.
Вот и в то утро она проснулась не просто разбитой, а прокрученной через мясорубку и заново склеенной. Горловина спальника была мокрой и искусанной: должно быть, ночью она вцепилась в нее зубами и долго не отпускала. Сквозь зеленую крышу палатки пробивалось солнце. Даф вскользь подумала, что если бы где-то существовал человек, выросший в палатке и никогда не видевший настоящего солнца, он искренне считал бы, что солнце тусклое и зеленоватое.
