Владислав Крапивин - Лоцман
— Такое вот… придумали. Вас, как маленького, нельзя одного оставлять.
— Ничего я не придумал!
— Ага, «ничего»…
— Откуда ты… все знаешь про меня?
— Мало ли… От Чибы.
— Прохвост он, твой Чиба… И ты заодно.
— Ага, — сказал Сашка, уловив слабинку в моем голосе. — Ну, давайте отойдем от воды. Вон там скамейка есть.
Что мне было делать-то? Отошли, сели.
— Да не цепляйся ты за меня, не сбегу.
— Правда?
— По крайней мере в этот момент.
— Ни в какой момент!
— Слушай, ты чего раскомандовался?
— А как еще?.. Если вы…
— Что «если вы»? Я взрослый дядька. Почему я не могу делать, что хочу?!
Он сказал, будто камень уронил:
— Не имеете права!
— Вот те раз!
— Да, не имеете. Мы еще… у нас контракт не кончен.
Я постарался разозлиться. И его разозлить, чтобы легче было разойтись:
— Однако плату ты получил сполна. И велосипед небось купил, «Стрижа» с аккумулятором, а?
— Ну и возьмите себе этого «Стрижа»! А контракт все равно не закрыт!
— Я, что ли, в этом виноват?
— Значит, — тихо сказал он, — хотите…
— Что?
— Разорвать?
Вот ведь паршивец… Нет, не сумел я сказать, что следовало: «Да, хочу. И оставь меня в покое, у тебя свои дела, у меня — свои». Пробормотал только:
— Ты все равно ушел из «Пилигрима».
— А контракт остался! — в Сашкином ответе прозвучал намек на злорадство. Потому что бывший проводник опять чутко уловил мою нерешительность. — Остался незакрытый!
— Это что же, до конца дней кабала?
Он засопел. Виновато, но упрямо. Потом спросил шепотом:
— Для кого кабала-то?
— Глупый. Прежде всего для тебя…
— Не-а…
— Вот тебе и «не-а»… А как же с твоей стажировкой?
В темноте я почувствовал, что Сашка пожал плечом.
Я сказал довольно жестко (может, хоть это его разозлит, заставит отпустить меня):
— В тот раз хотел от меня сбежать, сейчас удрал от Пантюхина. Это благородно?
Он не обиделся. Ответил примирительно и задумчиво:
— Разве я удрал? Пантюхин сам отпустил… Он, думаете, почему за меня держался? Потому что командор.
— Кто?
— Ну есть такая командорская община. Они стараются ребят охранять. Таких, как лоцманы, и со всякими другими свойствами. Говорят, что для будущего… Хотел меня в обсерватории «Сфера» с мальчишками познакомить, с группой «Пограничники». Они не то что лоцманы, а вообще… любой разверткой владеют, на любых расстояниях…
— Вот и летел бы.
— А когда он узнал, что я хочу из-за вас остаться, сказал: «Правильно»…
— За что мне такая честь?
— Он говорит, что вы… знаете Дорогу…
— Я? Какая чушь!
— Ну и пусть не знаете. Все равно…
— Что «все равно»?
Он опять засопел. Я вздохнул, придвинул его к себе, теплого и колючего.
— Сашка, ну что тебе во мне? В старом насупленном дядьке с душевными копаниями и всякими хворями. Разве мы ровня?
— Ага, — сказал он уже с нахальной ноткой.
— Всыпать бы тебе в самом деле…
— Фигушки… — И он теснее придвинулся ко мне.
— Ну и… куда ты собрался теперь меня тащить… раз контракт еще действует? — мрачно поинтересовался я.
— Через пески…
— Что?!
— Через Оранжевые Пески, — сказал он отчетливо. — На плато, что рядом с Подгорьем, — пустыня. Горячая, с большим оранжевым солнцем…
Я вздрогнул. И, пряча испуг, сказал пренебрежительно:
— Что за бред. Какая может быть пустыня в той местности?
— Может…
— Почему я там никогда про нее не слышал?
— А никто не слышал. Потому что никто не бывал там. Никто не поднимался на плато.
— Ты спятил! Рядом с городом…
— Да! Все думают, что поднимались другие, и делают вид, что там ничего такого. Просто так, пустыри. И говорят об этом друг другу, и сами верят. А на самом деле… Я не вру, честное-расчестное слово! Ну, Чибу спросите!
— Ладно, допустим, — сказал я, переглатывая тревогу. — Ну и тем более… Нечего туда соваться.
— Есть чего!
— Нет, Сашка… Спасибо тебе, что догнал меня. За все спасибо. Но давай здесь и попрощаемся…
— Но почему? — с горечью сказал он.
— Да потому… Нечего тебе делать в Песках, а мне тем более.
— А вот как раз и есть!
— Нет, Сашка, — вздохнул я, решив идти напрямик. — Не получится. У меня, по крайней мере… пороху не хватит. Несколько лет назад я… в силу некоторых обстоятельств… залез в одну зону. И получил кое-чего сверх нормы. И вот недавно это сказалось, в крови… И сколько теперь мне осталось — трудно угадать. Но в любом случае наш контракт оказался бы недолгим… Так что отпусти уж меня… пока есть виндсерфер.
— Он никуда не уйдет, — буркнул Сашка. — Успеете еще.
Серфер качался у причала, кивал в темноте верхушкой мачты — с тем пониманием и терпеливостью, с какой покачивает головой покладистая лошадка.
Но я сказал угрюмо:
— Могу и не успеть.
Сашка опять повозился у меня под боком.
— Ну, чего вы… Я же знаю. Потому и поведу через Пески. Там такое солнце, оно прожаривает человека насквозь и любую кровь делает здоровой… если человек сумеет пройти… А мы сумеем, пройдем.
— Выдумщик ты, — вздохнул я.
— Да нет же, это правда! — И я почувствовал, что он на грани слез. Торопливо попросил:
— Сашка, только без сырости!
— А вы… тогда тоже! Без того…
— Без чего?
— Без дурацкого упрямства…
— Нахал!
— Ага, — с готовностью сказал он.
— И… липучка.
— Ага! — ничуть не обиделся он. — А если вы со мной не пойдете, я не отдам…
— Что?
— Одну важную вещь…
— Какую?
— Очень важную. Я ведь говорил вам сегодня!.. Это тайна. Пока не дадите честное слово, что останетесь… — Он вдруг вскочил и опять засветился в двух шагах, как слабо проступивший в темноте негатив.
— Ну, что там у тебя? — сказал я с неожиданным и резким беспокойством.
— А слово?
— Интриган ты…
— Ага… Все равно не отдам.
— И шантажист.
— Ага…
— Но должен же я знать, что там у тебя, прежде чем лезть в ярмо!
— Ладно уж…
В темноте я не увидел, а скорее догадался, что он расстегнул рубашку и что-то достал из-за пояска.
— Вот…
— Что это?
— Ваша Тетрадь.
4. «Это повесть о Дороге…»
Я вскочил, охнул, осел на больную ногу. Вцепился в то, что протягивал мне Сашка. Клеенчатые корочки, разлохмаченные углы. Забухало сердце.
— Ч-черт! Хоть глаз выколи…
— Идите сюда. — Сашка потянул меня за рукав.
Шагов через пять мы оказались у бетонного столба. Сашка трахнул по нему кулаком. На столбе зажглась лампочка. Я не удивился, не до этого было. Тетрадь. Такая, как помнил. Пухлая, мягкая, с царапинами на тисненом коричневом ледерине. Правда она?
Я открыл первый лист. Мелкими буквами в правом углу было написано:
«Какой бы сложной и многомерной ни была природа Великого Кристалла Вселенной, такое понятие, как Дорога, еще более непостижимо. И в структуре Кристалла места для Дороги нет. Ибо Кристалл замкнут хотя и в бесконечное, но все-таки в Кольцо, а Дорогу замкнуть нельзя. И если мы хотим иметь пусть и упрощенный, но зримый образ, то должны представить Кристалл, обвитый нескончаемым серпантином снаружи, вне своих граней.
Академик Я.М. Скицын. Постулаты Альфреда де Ришелье».Почерк был явно не мой. Корявый и детский.
— Это что же? Ты сам писал, Сашка?
Он отозвался все так же насупленно:
— Не важно. Вы сперва посмотрите. А потом уж, если хотите, выбрасывайте…
Я перевернул лист. «Глава первая. Побег… Утро было прекрасное. Сверкающее…»
Вздрогнув, я залистал, выхватывая глазами куски текста…
«Это повесть о Дороге. Точнее, о людях, которые ищут Дорогу…»
«Он стоял перед махиной гранитной стены, уходящей гребнем в желтоватые волокна тумана. Маленький — перед миллионами тонн глухого камня…»
«— Я не знаю, — сказал Александр. — Я потом никогда эту рукопись не мог вспомнить. Знаю только, как выглядела Тетрадь… — И тогда Решка ответил: — Это уже кое-что…»
«Решка обвисал у Александра на руках, горячий, беспомощный и сразу ставший тяжелым. А большой рогатый месяц смотрел в круглое окно и ничем не мог помочь…»
«Решка никогда не успел бы побывать на всех улицах и напасть на след, если бы не велосипед — легонький и стрекочущий, как стрекоза…»
Я понял, что в Тетради — многое из того, что случилось со мной и с Сашкой. Но много и такого, чего я не знал. Это был рассказ о взрослом путешественнике и маленьком проводнике. Только проводника звали не Сашка, а почему-то Решка. А взрослого звали Александр…
