Джон Коннолли - Сэмюэл Джонсон и врата ада
— Но ведь эта сила должна причинять вред тем, кто является с той стороны, разве не так? — продолжала Мария. — Тут должна бы возникнуть жуткая буря и разнести город в клочья, но ничего такого нет.
— Возможно, ты права, — согласился доктор Планк. — То есть я хотел сказать, что это все чисто теоретические выкладки.
— Получается, что здесь сила гравитации не действует, — не унималась Мария.
— Похоже, что нет. То есть какая-то действует, но ее недостаточно, чтобы создать равновесие между гравитацией и центробежной силой.
— Тогда, думаю, мы его обрушим.
— Но как?
Едва задав этот вопрос, доктор Планк, похоже, сам додумался до ответа. В первый раз с того момента, как он прибыл в этот дом, его лицо прояснилось. Однако же вслух предположение высказала Мария.
— Послав что-нибудь в противоположном направлении.
— Ага, это типа того, как если бы две машины столкнулись на узком мосту, взорвались и уничтожили друг дружку и мост, — заметил Сэмюэл.
— Две машины на узком и шатком мосту, — уточнила Мария.
— А знаете, — произнес доктор Планк, — это может сработать. Вопрос только в том, где взять нашу машину и кто ее поведет.
Глава двадцать седьмая,
в которой мы наконец-то встречаемся с епископом Бернардом Гадом, а констебль Пил остается очень довольным собой
Тем временем в «Фиге и попугае» Шэн с Гефом на редкость хорошо проводили время. Кто-то играл на пианино, и Шэн с Гефом от души подпевали «Му Old Man’s a Dustman». А перед этим еще кто-то спел «Danny Воу», и Шэн с Гефом, хоть они никогда прежде и не слышали эту песню, поняли, что она ужасно грустная. Геф горестно разрыдался, а Шэн успокаивающе обнял его.
— Ну что, еще одну, на дорожку? — спросил кто-то, помахав пачкой талонов на пиво у них перед носом.
«А чего, — подумали Шэн с Гефом, провожая талоны взглядом, — мы не против…»
Преподобный Эшер и мистер Беркли попали в очень сложное положение. Во-первых, восставшие мертвецы оказались куда умнее, чем полагалось бы скелетам, чьи мозги сгнили и превратились в труху много веков назад. Окна церкви находились футах в восьми над землей, и потому до них было трудно добраться без стремянки. В отсутствие вышеупомянутой стремянки некоторые мертвецы образовывали пирамиду скелетов: три покойника встали рядом, еще двое забрались им на плечи, а последний залез на самый верх и принялся бить стекла каменной горгульей, невзирая на ее громкие жалобы. Два маленьких стекла уже были разбиты, и преподобный Эшер видел рот, ухмыляющийся ему сквозь отверстие, — рот, в котором виднелась лишь пара сломанных черных зубов, что много говорит о состоянии стоматологических услуг в давние времена.
В это же время другие мертвецы дубасили по главной двери церкви и по задней двери, ведущей в ризницу, — именно оттуда причетник позвонил в полицию, дабы сообщить о происходящем. Причетнику показалось, что полицейский, ответивший на его звонок, удивился куда меньше, чем мог бы в данных обстоятельствах. Точнее говоря, он вообще отвечал так, словно восставшие мертвецы были наименьшей из его неприятностей.
Викарий с причетником приняли меры предосторожности: придвинули к дверям стулья и церковные скамьи со спинками, чтобы задержать нападающих мертвецов, если те все-таки вломятся внутрь. Тревожащие звуки доносились и со стороны гробницы епископа Бернарда Гада, на могильную плиту которого сейчас были навалены все скульптуры и предметы мебели, хранившиеся в маленькой комнате. Помимо ударов и хохота из усыпальницы слышались возгласы типа «Выпустите меня!», перемежаемые ругательствами.
— Кажется, епископ Бернард очень сердит, — заметил преподобный Эшер, когда мистер Беркли вернулся после очередного осмотра кладовки. — Надеюсь, вы не пытались снова урезонить его? И для епископа он что-то многовато ругается.
— Ему вообще не полагается разговаривать! — отозвался мистер Беркли. — Известняк там или не известняк, но он мертвец!
— Мистер Беркли, — терпеливо произнес викарий, — на случай, если вы вдруг не заметили, я ставлю вас в известность, что мертвые восстали, по лужайке вокруг церкви скачут горгульи, а нас обругал каменный монах. При данных обстоятельствах способность епископа Бернарда разговаривать как-то не выделяется на общем фоне.
— Полагаю, вы правы, — признал причетник. — Нам надо что-то сделать с этими скелетами. Если мы не примем меры, они с минуты на минуту свалятся нам на голову.
Викарий взял латунный подсвечник и направился к стене.
— Помогите-ка мне подняться, — велел он.
Причетник наклонился, сложил руки чашечкой и, поднапрягшись, поднял преподобного Эшера поближе к подоконнику, куда викарий и вскарабкался после некоторых усилий. В окне было разбито уже четыре стекла, к тому же мертвецу удалось сломать свинцовый переплет, так что получилась изрядная дырка. Преподобный Эшер устроился на подоконнике понадежнее, и тут в эту дырку просунулась костяная рука и ухватила священника за ногу.
— А вот не надо так! — воскликнул викарий и с силой обрушил подсвечник на руку скелета.
Часть руки развалилась на отдельные косточки, а остаток поспешно отдернулся.
Через грязное стекло преподобному Эшеру было видно, как шатается пирамида скелетов. Викарий подождал, пока мертвецы снова подойдут поближе и верхний скелет потянется к окну. Едва наступил этот миг, преподобный Эшер распахнул нижнюю створку окна, врезав ею скелету по голове, и пирамида окончательно потеряла устойчивость. Три верхних скелета рухнули наземь и при падении переломали себе кости. Викарий радостно заулюлюкал, но торжество его длилось недолго. Он увидел десятки трупов на разных стадиях разложения, которые стояли и смотрели то на него, то на разбившиеся скелеты. Черепу безо всякой плоти трудно выглядеть еще свирепее, чем он есть, но некоторым из них это удалось.
— О боже…
— Что «о боже»? — поинтересовался снизу мистер Беркли.
— Кажется, я их разозлил.
— А они с самого начала были изрядно злые. Браво, викарий!
Преподобный Эшер принялся торопливо закрывать окно, но раму, похоже, заело. Викарий подергал — она не сдвинулась с места.
— О боже… — произнес он снова.
— Только не говорите мне, что там еще стряслось!
— Боюсь, придется, — ответил викарий.
— Ну ладно, давайте.
— Окно не закрывается.
Мертвецы внизу начали строить уже две пирамиды. Они готовились атаковать на разных фронтах. В этот самый момент из кладовки донесся грохот и треск, а затем — одно-единственное слово.
И слово это было «свободен!».
— О боже! — хором воскликнули викарий и причетник.
А потом, когда обе пирамиды мертвецов приблизились к стене, из-за угла вывернула полицейская машина и промчалась прямиком по ним, превратив двенадцать покойников в кучу гниющих членов и переломанных костей. Машина развернулась и остановилась передком к воинству скелетов, и над церковным двором разнесся голос сержанта Роуэна.
— Эй, вы, покойники! — провозгласил сержант. — Это полиция! Даю пять секунд на то, чтобы вернуться туда, откуда вы вылезли, или потом не жалуйтесь!
Мертвецы не шелохнулись. По правде говоря, у них со слухом было неважно. Кроме того, никто из них прежде не видел полицейской машины, да и вообще ничего четырехколесного, что не тянул бы конь или вол.
— Ну как хотите, — сказал сержант Роуэн. — Не говорите потом, что вас не предупреждали.
Констебль Пил нажал на газ. С него довольно было демонов и ада. Ему надоело, что в машине воняет какашками. И вот час расплаты настал.
Машина понеслась к рядам мертвецов. Они, может, и не знали ничего про механические повозки, но зато видели, что произошло с группой, в которую врезалась эта большая белая штуковина, и совершенно точно не желали, чтобы с ними случилось то же самое. Увы, мертвецы не способны были двигаться быстро. На самом деле они едва успели шелохнуться. На глазах у викария полицейская машина принялась гоняться за покойниками по двору, и ни один не ушел. Викарий от души наслаждался этим зрелищем, пока мистер Беркли не напомнил, что у них имеется еще одна проблема.
— Э-э, викарий… — позвал мистер Беркли, и тут из кладовки ударили с такой силой, что дверь развалилась надвое и обломки пролетели по каменному полу церкви аж до противоположной стены.
В дверном проеме появилась тень, потом силуэт: это было явление епископа Бернарда Гада.
Епископ Бернард никогда не был красавцем. Честно говоря, он был уродливее, чем бородавка у жабы на заднице, а за те столетия, что он провел похороненным под церковью, его внешность нисколько не улучшилась. Кожа епископа была грязно-коричневого оттенка, как старый башмак. Нос исчез, и на его месте осталась дыра, а глазницы были пусты, хотя сейчас они светились голубым светом. У епископа сохранилось довольно много зубов: они были длинные, желтые и, как подумал преподобный Эшер, слишком острые для нормального человека, как будто епископ Бернард подтачивал их напильником, пока сидел под землей. В кожистой руке он сжимал длинную палку — епископский посох, с которым его похоронили. Кроме того, на нем были остатки епископского облачения. На голове красовалась митра. Она была потрепанная, и передняя половина отвисла и болталась, будто язык, но это, без всякого сомнения, была епископская митра.
