Филип Пулман - Северное сияние
— Они разговаривают с Сиссельманом. Так у здешних называется губернатор. Ты видела медведя, Лира?
— Да!
Она рассказала им все о медведе. Во время рассказа какой-то еще человек подтащил поближе стул и присоединился к слушателям.
— Так вы потолковали со стариком Йореком? — сказал он.
Она посмотрела на незнакомца с удивлением. Это был высокий, худой мужчина с тонкими черными усиками, узкими голубыми глазами и неизменным отчужденно-насмешливым выражением лица. Он сразу вызвал у нее сильное чувство, только непонятно какое — приятное или неприятное. Деймоном его была несколько потрепанная зайчиха, такая же тощая и непокладистая, как он сам.
Незнакомец протянул ей руку, и она не без опаски ее пожала.
— Ли Скорсби, — сказал он.
— Аэронавт! — вскрикнула она.
— Где ваш воздушный шар? Можно на нем подняться?
— Покамест он сложен, мисс. А вы, верно, знаменитая Лира. Как вы поладили с Йореком Бирнисоном?
— Вы его знаете?
— Мы вместе дрались в Тунгусской кампании. Мы с Йореком черт знает сколько лет знакомы. С медведями столковаться трудно, но этот — фрукт, каких мало. Слушайте, ни у кого из вас, джентльмены, нет желания сыграть в азартную игру?
Невесть откуда в руке у него появилась колода карт. Он с треском провел по ней пальцем.
— Я слыхал, ваш народ — большие картежники, — говорил Ли Скорсби, снова и снова снимая и складывая колоду одной рукой, а другой выуживая из нагрудного кармана сигару, — вот я и подумал, не захочет ли кто из вас посостязаться в картежном мастерстве и отваге с простым техасским странником. Что скажете, джентльмены?
Цыгане гордились своим умением в этой области, и несколько мужчин проявили интерес, придвинув стулья поближе. Пока они договаривались с Ли Скорсби, во что играть и на какие ставки, его деймон сделал ушами знак Пантелеймону, который понял знак и подбежал к нему, приняв вид белки.
Сказанное зайчихой предназначалось, конечно, для ушей Лиры, и Лира расслышала его тихий голос:
— Сейчас же отправляйтесь к медведю и скажите ему прямо: как только узнают, что вы затеяли, сразу перепрячут броню.
Лира встала, прихватив свое печенье, и вышла, никем не замеченная: Ли Скорсби уже сдавал карты, и все подозрительно следили за его руками.
В тусклом свете бесконечно долго гаснущего дня она нашла дорогу к санному депо. Она знала, что должна это сделать, но ей было не по себе, мешал страх.
Медведь-великан работал возле самого большого бетонного сарая; Лира остановилась перед открытыми воротами и стала наблюдать. Йорек Бирнисон разбирал сломанный трактор: капот был искорежен, а одно колесо вывернуто кверху. Медведь снял металлический капот, как картонку, повертел в своих громадных лапах, словно определяя его качество, а затем поставил заднюю лапу на один угол и выгнул весь лист таким образом, что все вмятины разом выправились и капот принял правильную форму. Прислонив его к стене, он приподнял тяжелый трактор одной лапой и уложил набок, чтобы осмотреть поврежденное колесо.
В это время он заметил Лиру. Ее пронзило холодным страхом: такой он был огромный и такой чужой. Она смотрела на медведя сквозь сетчатую ограду, метрах в сорока от него, и думала, что он может покрыть это расстояние в два прыжка и смахнуть сетку, как паутину. Она готова была убежать, но Пантелеймон сказал:
— Стой! Я пойду поговорю с ним.
Он был крачкой и, прежде чем Лира успела ответить, слетел с ограды на замерзшую землю двора. Рядом были открытые ворота, и Лира могла бы последовать за ним, но страх отнял у нее силы. Пантелеймон оглянулся на нее и стал барсуком.
Лира понимала, почему деймоны не могут удаляться от своих людей больше чем на несколько метров, и, если бы она стояла перед оградой, а он оставался птицей, то не смог бы подлететь к медведю — так что он хотел тащить ее за собой.
Она рассердилась и почувствовала себя несчастной. Он шел вперед, вонзая коготки в замерзшую землю. Это было странное и мучительное чувство — когда твой деймон натягивает связь между тобой и им: физическая боль глубоко в груди и вместе с ней пронзительная печаль и любовь. Она знала, что он испытывает то же самое. Все переживали это, когда росли: проверяли, насколько они могут отдалиться, и возвращались с огромным облегчением.
Он потянул чуть сильнее.
— Не надо, Пан!
Но он не остановился. Медведь наблюдал, не шевелясь. Боль в сердце стала невыносимой, тоска сжала ей грудь.
— Пан… — всхлипнула она.
И ворота уже были позади, и, спотыкаясь, она шла к нему по застывшей грязи, а он превратился в дикого кота, вспрыгнул ей на руки, и они крепко прижались друг к другу, тихонько всхлипывая.
— Я думала, ты правда хочешь…
— Нет…
— Я даже не представляла, как это больно… Потом она сердито смахнула слезы и сильно шмыгнула носом. Он угнездился у нее на руках, и она подумала, что скорее умрет, чем согласится расстаться с ним и еще раз испытать такую печаль; что она сойдет с ума от горя и ужаса. Если бы она умерла, они все равно были бы вместе, как Ученые в крипте Иордана.
Потом девочка и деймон посмотрели на одинокого медведя. У него не было деймона. Он был один, всегда один. Она почувствовала такую нежность и жалость к нему, что чуть не потрогала свалявшийся мех и удержалась только из вежливости, о которой напомнил ей его холодный свирепый взгляд.
— Йорек Бирнисон, — сказала она.
— Ну?
— Лорд Фаа и Фардер Корам пошли поговорить, чтобы тебе вернули броню.
Он не пошевелился и не ответил. Ясно было, как он оценивает их шансы.
— А я знаю, где она, — сказала Лира, — и если скажу тебе, может быть, ты сам ее возьмешь.
— Откуда ты знаешь, где она?
— У меня символический прибор. Я решила, что надо сказать тебе, Йорек Бирнисон, раз они тебя обманули. По-моему, это неправильно. Нельзя было так поступать. Лорд Фаа будет уговаривать Сиссельмана, но вряд ли сумеет уговорить. А если я скажу тебе, ты пойдешь с нами, поможешь увезти детей из Больвангара?
— Да.
— Я…
— Она не хотела соваться в чужие дела, но любопытство пересилило.
— А почему ты не сделаешь новую броню из этого металла, Йорек Бирнисон?
— Потому что он никудышный. Смотри, — сказал он и, подняв капот трактора одной лапой, выставил коготь другой и вспорол металл, точно консервным ножом.
— Моя броня сделана из небесного железа, сделана для меня. Броня медведя — это его душа, как твой деймон — это твоя душа. Вот выбрось его, — он показал на Пантелеймона, — и замени куклой, набитой опилками. Разница. Ну, где моя броня?
— Пообещай только, что не будешь мстить. Они нехорошо поступили, но ты уж примирись с этим.
— Ладно. Мстить не буду. Но и не остановлюсь ни перед чем. Будут драться — умрут.
— Она спрятана в погребе, в доме священника. Он думает, в ней сидит дух, и все старался изгнать его. В общем, она там.
Он поднялся на задние лапы и поглядел на запад, так что заходящее солнце высветило в сумерках его желто-кремовую морду. Мощь, исходящую от этого громадного создания, Лира ощутила как волны горячего воздуха.
— Я должен работать до заката, — сказал он.
— Сегодня утром я дал слово здешнему хозяину. Осталось несколько минут поработать.
— Там, где я, солнце село.
— Она показала рукой на юго-запад. Для нее солнце уже скрылось за скалистым мысом.
Он опустился на четвереньки.
— Верно.
— Теперь его морда тоже была в тени.
— Как тебя зовут, девочка?
— Лира Белаква.
— Я твой должник, Лира Белаква, — сказал он. Он повернулся и, переваливаясь, пошел прочь по замерзшей земле, так быстро, что Лира бегом не могла за ним угнаться. Но бежать не переставала, а Пантелеймон, чайка, полетел вперед, смотреть, куда направляется Йорек Бирнисон, и указывать Лире дорогу.
Из депо медведь вышел на узкую улочку, а потом свернул на главную улицу города, миновал резиденцию Сиссельмана с флагом, вяло повисшим в неподвижном воздухе, и чинно расхаживавшим часовым — и дальше вниз по склону до конца, где жил Консул ведьм. Часовой наконец опомнился от неожиданности, но еще не знал, как ему поступить; между тем Йорек Бирнисон уже свернул за угол перед гаванью.
Люди останавливались и смотрели на него или разбегались в разные стороны. Часовой дважды выстрелил в воздух и бросился в погоню, несколько подпортив впечатление тем, что сразу заскользил по обледенелому склону и удержался на ногах, только ухватившись за ближайшую изгородь. Лира не сильно от него отстала. Когда они пробегали мимо дома Сиссельмана, она увидела людей, выходящих во двор, и среди них как будто бы мелькнул Фардер Корам, но через мгновение они остались за спиной, и она приближалась к углу, куда свернул часовой вслед за медведем.
Дом священника был более старым, чем большинство остальных, и сложен из дорогого кирпича. К двери вели три ступеньки, сама дверь висела теперь на одной петле, разбитая в щепки, а из дома доносились крики и треск дерева. Часовой замешкался перед крыльцом, изготовясь к стрельбе; но тут стали собираться прохожие, люди выглядывали из окон на другой стороне улицы, и он понял, что должен действовать. Он выстрелил в воздух и вбежал в дом. Через секунду весь дом затрясся. Лопнули стекла в трех окнах, с крыши съехала черепица, выскочила перепуганная служанка, а за ней, кудахча и хлопая крыльями, — ее деймон, курица.
