Юрий Сотник - Эликсир Купрума Эса
— Восьмой «А», по домам! Химии но будет, Купрум Эс заболел.
— А что с ним? — спросил кто-то.
— Сердечный приступ. В больницу свезли.
Зоя оторопела. Сердечный приступ! В больницу увезли! Так ведь это, должно быть, надолго! А как же эликсир? Как же все эти великолепные добрые дела? Зоя вспомнила слова учителя о том, что эликсир потихоньку выветривается, даже если ничего никому не приказывать. А что значит это «потихоньку»? Полгода? Месяц? А может быть, и всего какую-нибудь неделю? И может быть, она совсем скоро превратится в обыкновенную Зойку Ладошину, которая пользуется уважением только у своих «активистов» да влюбленных мальчишек.
Зое стало ясно: она должна немедленно, сегодня же совершить что-нибудь такое, чтобы имя ее прогремело на всю школу. Словом, она должна сегодня же, вот сейчас пойти к директору Дворца пионеров и приказать ему записать всех желающих в «Разведчик».
О разговоре се с директором вы уже знаете.
Когда Зоя вернулась домой, ее встретила расстроенная мама. Она сказала, что ей позвонили с папиной работы, сообщили, что папа серьезно заболел и его прямо с завода увезли в больницу.
— А что с ним?
— Как видно, переутомление.
— Он что, сознание потерял?
— Почти что…
Зоя, конечно, огорчилась, но потом вспомнила о своем эликсире, и в ней закипела энергия.
— Мама! А какая в городе самая-самая лучшая больница? И какой есть в городе самый лучший врач, который бы папу сразу вылечить мог?
Но мама ответила, что больница, куда поместили папу, и есть лучшая в городе, а о врачах она ничего не знает.
Наступил вечер, вечер пятницы. Взрослые Рудаковы и Маршевы уехали праздновать день рождения дяди Миши, а младший Рудаков пришел к младшему Маршеву. Стали играть в шахматы. Родя играл плохо: в голове его вертелось все то же «очевидное — невероятное». Проиграв несколько партий, он сказал:
— Венька, а ведь сегодня пятница, сегодня мы засаду собирались устроить.
— Ага, — равнодушно согласился Веня.
— Нет, ты по-честному скажи: ведь тебе ни капельки не хочется идти на такое дело?
— Ни капельки. Давай еще партию?
И тут Родя не выдержал:
— Венька! Хочешь, я расскажу, о чем эти два дня думаю? Только, пока я не кончу, ты не перебивай! Не будешь?
— Не буду. Валяй!
И Родя рассказал Вене о своих удивительных предположениях. Тот не перебивал его, но когда он кончил, Веня смотрел на него с досадой, даже с какой-то жалостью.
— Родька! Ну, ты что, совсем как маленький! Или, наоборот, как деревенская старуха дореволюционная! Ведь ты же в чудеса начинаешь верить! Ну, хочешь, я сейчас разберу все эти твои «фактики», и ты увидишь, что они самые обыкновенные?
— Ну давай разбирай! Ну пожалуйста, разбирай! — вскричал Родя.
— Ну, вот с Трубкиным. Он сначала смеялся над статьей, а ты молчал как рыба… А потом он раскинул мозгами и решил, что статья дельная. А тут Зойка к нему со своими уговорами!
— А со станком?
— Тю-у! Со станком! Зойкин отец давно обещал подарить дворцу станок, а тут Зойка напомнила ему, и он подумал: «Э!.. Дай-ка завтра отделаюсь, чтобы не висело это на моей шее».
Родя почувствовал себя немножко обескураженным. Против этих Венькиных доводов трудно было что-нибудь возразить.
— Ну, а с Борькой и Семкой?
— А с этими еще проще: на фига им нужно при свидетелях хулиганством заниматься! Чтобы потом в школе попало? Вот они плюнули и разошлись.
— Так ведь именно по домам разошлись, как им Зойка приказала!
— А откуда ты знаешь, что именно по домам?
— Да ведь один кричал: «Идем ко мне!», а другой — «Идем ко мне!».
— Ну, а чем ты докажешь, что Трубкин после этого пошел домой, а но еще куда-нибудь, не к какому-нибудь другому знакомому?
Родя опять промолчал, но у него осталась еще одна зацепочка.
— Ну ладно! Но вот теперь скажи, почему нам расхотелось устраивать засаду?
— Да потому, что мы узнали от Зойки, что там работает Купрум Эс.
— А чем ты докажешь, что он не яд готовит или не взрывчатку какую-нибудь?
— А тем, что он не похож на диверсанта или вообще на преступника.
Родя ехидно улыбнулся:
— Вот ты и попался, голубчик миленький! По-твоему, выходит так: у каждого диверсанта должно быть на лицо написано, что он диверсант, а не честный человек. В таком случае, почему же их всех давно не переловили?
На этот раз призадумался Веня.
— Ну ладно, ну тут я, может быть, чего-то не усек. Но в остальном-то я прав! Значит, что получается? Три — один в мою пользу! А самое главное, Родька, я тебе вот что скажу: ты в какой-нибудь книжке, в каком-нибудь журнале, в какой-нибудь газете читал, чтобы двенадцатилетняя девочка могла гипнотизировать?
Тут Родя вскочил и уставил указательный палец на Веню:
— Слушай, а как, по-твоему, Попов в какой-нибудь книжке про радиоволны читал, перед тем как эти волны открыть? А? Скажи! Вот скажи!
Здесь Родин оппонент впервые растерянно захлопал глазами, но тем не менее Родя как-то скис. Он понимал, что ведь только историю с засадой его друг не смог объяснить более или менее вразумительно. А в остальном все случаи — с Трубкиным, с Борькой и Семкой и со станком — можно было толковать и так и этак, даже скорее «этак» — в Венину пользу.
…В тот же день, только намного раньше, вели разговор еще два знакомых нам человека. Это были Куприян Семенович Дрогин и Митрофан Петрович Ладошин.
Куприян Семенович уже сутки лежал в клинике имени Снегирева. Вчера врачи «скорой помощи» еще в отделении милиции сделали ему какой-то укол, второй укол ему сделали в клинике, и боль в груди совсем прошла, осталась только сильная слабость.
Куприян Семенович был человеком порывистым, увлекающимся, но отнюдь не глупым. После того как боль перестала его мучить, он стал думать о событиях вчерашнего дня, и ему стало ясно, что доказать он никому ничего не сможет: ведь аппарат для изготовления эликсира уничтожен, сержант Сивков отрицает, что он подчинился приказанию Зойки, а сама Зоя будет помалкивать о таящейся в пей чудесной силе. Словом, Куприян Семенович понял, что всякий затеянный им на эту тему разговор люди примут лишь за бред сумасшедшего. И он по сказал уже больше ни слова о Зойке и об эликсире врачам и даже жене своей Марин Павловне решил ничего о них не говорить, когда той позволят его навещать.
Куприян Семенович был помещен в двухместную палату, но находился в пей один: койка у противоположной стены пустовала. Учитель сложил руки на груди, да так и пролежал до вечера, уставившись в потолок, стараясь представить себе, какие это «добрые дела» творит сейчас Зойка и к чему это все может привести.
На следующий день ему встать не разрешили, и он завтракал лежа в постели. После завтрака учитель задремал, потому что ночью спал плохо, несмотря на принятые таблетки. Сквозь дрему он слышал, как в палату вроде бы внесли еще кого-то, и уложили на соседнюю кровать, и что-то делали с ним, вполголоса переговариваясь. Но Куприян Семенович глаз не открыл, продолжая дремать. Лишь часа через два с половиной он покосился на своего соседа и вдруг увидел, что перед ним зять его старой приятельницы, да еще и отец самой Зойки Ладо-шиной. Тот лежал, как и учитель, сложив руки на груди, и смотрел в потолок, временами помаргивая. Куприян Семенович повернул к нему голову.
— Если не ошибаюсь, Митрофан Петрович? — сказал он тихо.
Ладошин в свою очередь повернул голову.
— Куприян Семенович?
— Вот именно. Тоже сердце?
— Оно.
— Сильная боль?
— Да сейчас прошло. Но подозревают инфаркт.
— Модная болезнь. Да.
Оба отвернулись друг от друга, и вдруг Митрофан Петрович сказал громко, энергично, хотя ему запретили не только говорить, но даже шевелиться:
— Вы счастливый человек, Куприян Семенович!
— А именно?
— У вас только сердце, а у меня еще что-то с мозгом.
— То есть?
И, не оборачиваясь, по-прежнему глядя в потолок, Митрофан Петрович опять заговорил:
— Сижу я вчера вечером, болтаю с дочкой. Вдруг она говорит: «Папа, подари завтра Дворцу пионеров станок с программным управлением». А это… а это тысячи и тысячи… Ну, подумал, дочка сама не знает, о чем говорит, пошутил по этому поводу…
Тут Митрофан Петрович надолго замолчал, а Куприян Семенович повернулся на правый бок, поджал под себя колени, подложил под голову ладонь.
— Так-так! Я вас слушаю.
— А ночью, понимаете, начинает меня забирать: вот, мол, должен я завтра отправить этот проклятый станок Дворцу пионеров, и все тут! Так до утра и не уснул. Сам не понимаю, что со мной сделалось…
Митрофан Петрович опять помолчал. Ему, как видно, трудно было говорить. А учитель весь съежился.
— Да-да! Слушаю вас.
— Приезжаю на работу — не отпускает… эта идея. Вызываю начальника отдела сбыта, понимаю, что даю явно нелепое, явно преступное распоряжение, но ничего с собой сделать не могу.
И снова наступила пауза, и снова Куприна Семенович сказал на этот раз чуть слышно:
