Владислав Крапивин - Бабушкин внук и его братья
– Ба-а! Ивкина мама и Соня послезавтра уезжают к Мите, а потом еще в Нижний. А на Ивку не хватило денег, его оставляют почти одного. Ну, с соседкой. Пусть он лучше поживет у нас, а? – Это было главное, что я хотел сказать.
Бабушка и мама посмотрели друг на друга. Отец остановился в дверях.
– По-моему, здесь нет вопроса, – суховато сказала мама. – Как можно оставлять ребенка одного? Или даже с соседкой. У соседки наверняка хватает своих проблем…
– Я сейчас же позвоню Стоковым, – решила бабушка.
– У них же телефон не работает! Я завтра съезжу сам.
– Телефон работает. Я уже звонила им, когда разыскивала тебя… по всему городу. Ивкина мама, к сожалению, не знала, что ты укатил вместе с ним…
Я чувствовал, что отец смотрит на меня. И поэтому глядел на телевизор. На экране опять за кем-то гонялись, в кого-то стреляли. Отец сказал:
– Видимо, твое решение не ехать с нами окрепло окончательно?
– Не могу же я оставить Ивку…
– Я был бы счастлив, если бы дело было только в Ивке, – устало проговорил он.
Я промолчал. И правильно. Не хватало еще поссориться снова.
РЕЛЬСЫ МЁБИУСА
Перед ужином пришел к нам Вячик. Надутый. Спросил, где я гулял целый день.
Я рассказал про встречу с Ивкой, и про Арунаса, и про поход на кладбище.
Вячик насупился еще больше:
– Не мог, что ли, предупредить, куда пропадаешь?
– Я же не знал, что так получится!
Вячик подумал и сообщил с тайным злорадством:
– Настя сказала, что ты бессовестный.
– И давно она сделала такое открытие?
– Сегодня. Потому что ты к ней не зашел.
– Она же сегодня собиралась быть в своем мягкоигрушечном кружке.
– Не весь же день. Думала, к вечеру заглянешь.
– Ну, вот такой я… совершенно отрицательный. – И дернуло меня за язык: – А вы с Настенькой, по-моему, и без меня не скучали…
Вячик Вальдштейн оч-чень внимательно посмотрел на меня. Своими глазами мандаринового цвета. Потом сложил колечком большой и указательный палец – словно держал в них крошечную букашку:
– Вот ни на столечко ни хочу я с тобой ссориться. Понял?
– Понял… – Я виновато засопел. – А я, что ли, хочу? Сами на меня… со всех сторон…
– Никто ни с каких не сторон… Мы еще зимой у костра пообещали жить дружно. Забыл?
– Ничего я не забыл… Только имей в виду: Ивка с завтрашнего дня будет жить здесь. И везде будет с нами…
– Ну и слава Богу. Кому от этого плохо? – сказал Вячик. По-моему, вполне искренне.
Утром я поехал за Ивкой.
Ивка был очень обрадован таким поворотом дел. Его мама тоже. Она собрала Ивкин чемоданчик – будто для поездки в лагерь.
Оказалось, что у Ивкиной мамы и у Сони билеты не на завтрашний, а уже на сегодняшний московский поезд.
– Ивушка, на вокзал тебе ходить незачем. Долгие проводы – лишние слезы. Нас проводит Анна Гавриловна. – Это была соседка Стоковых. – А ты с Сашей играй там спокойно, жди нашего с Сонечкой звонка из Москвы.
Ивка тихо кивнул. Мама обняла его. А потом и меня.
– Спасибо тебе, Сашенька. И бабушке твоей…
Я от смущения задышал, как пароход: за что спасибо-то?
Соня протянула тоненькую, как ветка, руку:
– До свидания, Саша…
Ивка такой человек – ему всякий улыбается навстречу. Сразу. (Если, конечно, этот «всякий» не злодей и не дурак.) Поэтому и Вячик, и Арбуз, и Настя встретили Ивку как своего.
Днем собрались мы на дворе у Арбуза. Решили пойти в Завязанную рощу. Тянули нас те места неодолимо. Ну, прямо как загадочная планета, которая вдруг вплотную приблизилась к нашей – один скачок, и ты в неведомом мире.
Все теперь были уже свободны от домашних дел – можно идти не откладывая.
Только Николки не было. Его опять забрали на репетицию. Театр Демида решил показать «Огниво» ребятам городского летнего лагеря.
– Маргарита пообещала, что сама приведет его домой, – сообщил Арбуз. – А нам без этого лунатика даже спокойнее. Не надо вздрагивать, что опять слиняет…
И вот мы снова оказались на краю рощи. На краю загадки. И появилось в душе такое вот «предсказочное» замирание. По крайней мере, у меня. Но и у других, мне кажется, тоже. Потому что все начали говорить полушепотом.
Я оглянулся на изменившийся (как в прошлый раз!) город, и мы оказались в тени сосен. Густых и причудливых. И в запахе смолистой хвои. И в тишине таинственного пространства.
Да, ученые ушли отсюда, а загадки странного мира остались. Но в загадках не ощущалось тревоги. Тишина была добрая, она охраняла нас… От кого охраняла, от чего?
«От Озма?»
– Смотрите, наш знакомый, – шепнул Вячик.
На сосне сидел серый котенок. Как в прошлый раз, он беззвучно открыл розовый рот. Ивка рассмеялся и протянул руки:
– Иди к нам.
Котенок посидел, раздумывая. Но, видать, были у него свои дела. Он опять сиганул, как белка, в кустистую крону соседней сосны. Мы не обиделись. Пошли.
Вячик разулся и шагал босиком. Мы посмотрели на него – и тоже. В траве было много старой хвои, она пружинила под нами и щекотала ступни. Иногда попадались сухие шишки, но кололись не больно.
Мы с полчаса ходили среди сосен. Можно было разглядывать каждый ствол, словно музейное чудо, – так хитро они были изогнуты и заплетены. «Завязаны». Ивка и Вячик переглянулись и полезли вверх по стволу, закрученному штопором. Вернее, не полезли, а почти побежали – как по винтовому трапу.
– Мартышки, – сказала им вслед Настя. – Вот сломаете шеи.
А они смеялись, мелькали руками-ногами и ухитрялись на бронзовых изгибах сосны обгонять друг друга.
Мы стояли втроем, задрав головы, и смотрели.
– Правда не загремели бы вниз, – озабоченно сказал Арбуз.
Но я был уверен, что не случится ничего плохого. Здесь не случится.
– С такого загогулистого ствола трудно сорваться.
Настя была совсем рядом. И вдруг шепнула:
– А Николка, знаешь, что сказал мне вчера? «Эти сосны, – говорит, – только кажутся такими. А по правде, – говорит, – они прямые…»
Стало хорошо оттого, что она вот так тепло шепчет мне в ухо и что волосы ее перепутались с моими, когда она вплотную приблизила голову. Хотя, если по правде, прежней трепетной влюбленности в Настю у меня не было. Давно уже. Друзья-приятели, вот и все. Поэтому и подозрительность моя к Вячику была почти что придуманная… Но сейчас опять сделалось так, как в сентябре, когда мы только познакомились за одной партой…
Арбуз перебил мои размышления о всех этих чувствах. Оказывается, он расслышал Настин шепот.
– Нам физик в школе рассказывал про искривление пространства. И что предметы в искривленном пространстве могут нам казаться не такими, как на самом деле… А тут ведь, когда была секретная зона, всякие такие вещи как раз и открывали…
– А почему тогда мы сами не искривленные, как сосны? – спросила Пшеницына чуть капризно.
– Может, тоже искривленные, только не замечаем.
Было досадно, что Арбуз вмешался в мое лирическое настроение. А про хитрости здешнего пространства (и других пространств тоже) я и так догадывался. В фантастических книжках про это много чего понаписано.
– А вон те точно уж искривятся, если не слезут, а брякнуться вверх тормашками, – заявила Настя. И опять задрала голову: – Где вы там?!
«Мартышки» уже спускались. Быстро и ловко.
– Я нашел там дупло, – шепнул мне Ивка.
– Пустое?
– Не совсем… Алька, очень странное дело…
Он впервые назвал меня Алькой, а не Сашей. Наверно, потому что так меня звали остальные. И я обрадовался этому, но мельком. Больше я встревожился – из-за его странного шепота.
– Ивка, что случилось?
– Да ничего плохого. Наоборот…
– А что наоборот-то?
– Та женщина-врач, про которую я говорил… ну, которая должна помочь Арунасу…
– Что? Она в дупле сидит? – не выдержал я.
Ивка охотно засмеялся.
– Нет! Я забыл номер ее телефона, и мама записала на бумажке. Я ее сунул вот сюда… – Он хлопнул по нагрудному кармашку с носатым полумесяцем. – А она куда-то подевалась, вылетела…
– Это не беда. Мама позвонит – спросишь снова.
– Да, но все равно это как-то… царапало. Будто плохая примета, – признался честный Ивка. И тут же заулыбался опять: – А там, наверху, я сунул руку в дупло – и в нем какой-то билетик. Достаю – а это тот самый клочок с номером! Удивительно, да?
– Не очень, – серьезно сказал я. – Здесь особое место. Могут быть всякие чудеса. – Хотя, конечно, правильнее всего было подумать так: бумажка затерялась в кармане под складкой шва, а когда Ивка нагнулся, упала в дупло.
Ивка все еще улыбался, счастливый такой, и к щеке его прильнула тонкая сосновая чешуйка. Щеки были уже потемневшие от солнца, а эта розовая пленка – будто проплешинка незагоревшей кожи. А к носу приклеилась длинная ленточка – словно полоска тончайшей бумаги. Пока Ивка говорил, она трепетала при каждом слове.
