Владислав Крапивин - Белый шарик Матроса Вильсона (Сборник)
А улан летел с той же скоростью, что поезд, и потому казался неподвижным. Он сидел прямо, скрестив руки на груди, и смотрел на Витьку. Лицо его было деревянно-твердое, с насмешливо-жестким ртом…
— Кр-ра!! — как-то по-вороньи вдруг завопил Кригер и, вырвавшись от Филиппа, сел на борт рядом с Витькиной головой. Перья топорщились от летящего навстречу поезду воздуха. — Кр-ра-а!!!
И Витька увидел. И запоздало, беспомощно ужаснулся: в спрятанном под локоть кулаке улана был сжат маленький тупой револьвер. Глазок вспыхнул желтым огоньком.
В этот миг, равный самой малой фотовыдержке, Витька ясно и тоскливо понял — пуля ему в лицо…
…Цезаря подхватили, поставили. Гравий разорвал ему на животе и на коленях комбинезон. Цезарь стоял, потерянно глядя перед собой.
— Ты что? Зачем? — сказал Рэм и сердито, и жалобно.
— Не знаю… — Цезарь облизал расцарапанную губу. Шар, который чуть не раздавил его на обратном пути, невозмутимо ходил над круглой площадкой. С ровными щелчками.
— Сумасшедший… — Лис потрогала лохмотья комбинезона. — Теперь и не зашить. И кожу содрал… Снимай, надо тебя мазать и бинтовать.
— Обойдусь… — Цезарь смотрел куда-то мимо ребят.
Ярик сказал с нерешительным упреком:
— Этот… который Командор… Он же говорил, что ничего нельзя трогать, если это связано со временем. А ты…
— Я знаю… Кажется, я хотел задержать…
Видимо, он все-таки задержал время. На микроскопический миг. Время полета пули. Платформа успела проскочить спасительные для Витьки сантиметры, и пуля не ударила ему в лицо. Но она ударила в Кригера.
Кригер взъерошенным рыжим комом с криком отлетел на середину платформы…
Витька не думая, инстинктивно, размахнулся и пустил в улана свой «пистолет». Он целил в голову, но попал в грудь, у горла. Едва ли удар был сильным, но улан, видимо от неожиданности, потерял равновесие. Слетел с диска и так же, как его сотоварищи, с десяток метров кувыркался среди травы. Словно таким образом старался не отстать от поезда.
Витька обернулся к Филиппу и Кригеру. Филипп сидел над петухом на корточках. Потом поднял неживого Петьку, сел на мешок. Положил петуха себе на колени. Петькины лапы были скрючены, голова с подернутыми пленкой глазами качалась и вздрагивала у грязных досок пола.
Петькина кровь бежала Филиппу на колено и стекала по ноге.
Витька, пошатываясь, подошел, поднял тяжелую голову Кригера, спрятал ее под крыло. Взял петуха у Филиппа, положил на мешок. Филипп не сопротивлялся. Только спросил:
— Это что? Все?..
— Да…
Глаза у Филиппа были сухие. Он спросил опять:
— А в тебя не попало?
— Нет…
Филипп снял свою разноцветную рубашку, подолом смазал с ноги кровь. Стал заворачивать в рубашку Кригера. Витька помог ему. И услышал:
— Виктор…
Хлесткая, как пощечина, обида на отца все еще звенела в Витьке. Но он обернулся сразу.
— Все. Я сшиб последнего… — и поперхнулся. По отцовскому лицу текли слезы. Он всхлипывал и судорожно переглатывал. Витька, обожженный новым мгновенным страхом, кинулся к нему, упал рядом. — Папа! Что с тобой? Ранило, да?!
Отец между всхлипами вытолкнул слова:
— Стимулятор. В кармане. Дай…
Витька засунул трясущиеся пальцы в нагрудный карман отцовской рубашки. Выдернул крошечную кассету рубиновых ампул.
— Одну. В зубы…
Витька рванул фольгу, сунул прозрачную пилюлю отцу между зубами. Тот сжал челюсти. Зажмурился. Лицо быстро порозовело. Он открыл глаза. Витька с облегчением хотел подняться.
— Не вставай! Дурак!
— Папа, да все уже! Никто не гонится. И я их всех…
— Молчи! Ковбой зас… — Отец опять всхлипнул.
— Папа, ну что с тобой? Сердце, да?
— Заткнись!.. Сердце… — Отец опять прикрыл глаза, помолчал так несколько секунд и тихо сказал, не поднимая век: — Если ты когда-нибудь вырастешь, и у тебя, у бестолочи, будет сын, и он станет плясать под пулями, а ты не сможешь двинуться при этом… тогда узнаешь… сердце…
Щеки у отца были запавшие, с седой щетинкой, на коже — цементная пыль. И на желтой грязной рубашке пыль. А сквозь рубашку проступали ребра отцовского тела, худого и беспомощного. Витька задохнулся от жалости к отцу, просто подавился этой жалостью. Лбом упал ему на плечо.
— Папа… Ну все же… Ну нельзя было иначе, они же гнались. Один уже на платформу лез. Хорошо, что Филипп…
Он поднял лицо, посмотрел на Филиппа. Тот, с размазанной по ногам кровью, сидел, съежившись, на мешке, гладил пестрый сверток.
Поезд стал тормозить.
Как они стаскивали с платформы отца, Витька потом долго вспоминал с дрожью. Надо было спешить, поезд стоял всего две-три минуты. А сил-то…
Сперва они с Филиппом за ноги и за плечи подтащили Михаила Алексеевича к правому борту. Надо было сходить с поезда только на правый скос насыпи. Сойдешь налево — и останешься в Западной Федерации. И придется ждать нового поезда, чтобы через него преодолеть барьер и оказаться в окрестностях «Сферы». Только так, иного пути нет…
Потом отца по мешкам придвинули на самую кромку полуметрового борта. До грани равновесия — так, что одним боком он повис над насыпью.
— Вы, ребята, не церемоньтесь, вы это… — говорил он. Только словами и мог помочь. — Это самое… Вниз меня, как куль… Я все равно ничего не чувствую. Бросайте…
Бросить они, конечно, не решились. Прыгнули на полотно, за рубашку и брюки потянули Михаила Алексеевича на себя. Он рухнул на них, подмял, втроем покатились под откос. Витька вскочил, стал переворачивать, укладывать отца среди лопухов.
— Пап… ты как?
— Как огурчик… — У него был расцарапан подбородок. — А ты?.. А вы? Где этот-то? Пират кудлатый…
Филипп снова забрался на платформу и прыгнул с нее, прижимая запеленутого Петьку.
Поезд лязгнул, пошел.
Филипп в трех шагах от Витьки и отца сел на корточки, развернул рубашку, смотрел на Петьку. Тихонько приподнял и опустил крыло. Отец скосил глаза.
— Да-а… теперь только на суп годится, бедолага…
Филипп стрельнул гневным взглядом. Витька весь напрягся. Отец жалобно заулыбался:
— Вы, ребята, это… простите. Я, конечно, старый циник. Только… главное-то, что с вами все в порядке… А что дальше?
Витька поднялся.
— Тут в ста метрах контрольная будка с телефоном. Позвоню в «Сферу», пригонят вертолет.
— Сколько хлопот из-за старого паралитика Мохова… Да, не так я хотел вернуться…
Витька поморщился. Но не от слов отца, а потому, что снова сильно заболела пятка, отбитая о «пчелу».
— Филипп, я пошел. Ты подежурь…
Тот молча кивнул.
…Аппарат в будке молчал, будто каменный. «Порядочки…» — сказал Витька и, хромая, побрел назад, чтобы сообщить: придется теперь ковылять ему до «Сферы» пешком, а это километра три. Или два километра до шоссе, где автобусы, машины, телефоны и всякая цивилизация.
Филипп выслушал Витьку безучастно. Сидел, гладил Петьку. Отец сказал:
— Иди, за меня не волнуйся. Мне даже хорошо. Когда тело неживое, душа отдыхает. Не часто бывает такое…
Шутил еще. У Витьки опять зацарапало в горле.
— Пойду.
— Иди… Постой. Сядь рядом на минутку… Слушай, ты там не поднимай шума. Скажи Скицыну или кому еще потихонечку. Мне, сам понимаешь, ни к чему торжественная встреча…
— Ладно… — Витька хотел встать. И увидел, как вдоль насыпи идет к ним, хромая, улан в порванной кожаной куртке и с разбитым лицом.
Медные петушки
Это был тот самый улан, последний. Витька узнал его.
«Как он смог пробиться? По инерции, что ли? У самого барьера полетел с диска…»
Но эта мысль была не главной, мелькнувшей. Главная — о пистолете.
Маленький револьвер улан, видимо, потерял и теперь держал в опущенной руке тяжелый казенный «дум-дум».
Он подошел, широко расставил ноги в похожих на черные бутылки крагах. Был он без шлема, пыльно-светлые волосы прилипли к разбитому лбу. Глядя на отца, улан спросил хрипло и официально:
— Господин Михаил Мохов?
— Допустим, — очень спокойно сказал отец.
— Старший сержант спецбатальона корпуса черных улан Дуго Лобман… Никому не двигаться с места…
— Я, как видите, и не могу… А детям почему нельзя?
— Вы, господин Мохов, арестованы по обвинению в нелояльности и действиях, направленных на подрыв государственной системы Вест-Федерации. Он… — сержант качнул стволом в сторону Витьки, — за террористический акт в отношении сотрудников безопасности. Он… — это про Филиппа, — с профилактической целью.
— И кто же дал санкцию на арест? — с холодноватым интересом спросил отец.
— Командир спецбатальона.
— Но ведь уланы лишены права спецнадзора и судебной власти.
— Спецбатальон не лишен… Не двигаться. Я стреляю мгновенно.
