Алексей Лукьянов - Сотрясатели земли
— Не дерзи!
— Окунитесь-ка все в алебастр.
— Посмотри на себя.
— Чего?
— Посмотри на себя.
И тут я увидел себя. Будто у меня нет второго туловища, и стою я не боком, как всегда, а прямо, с гордо поднятой головой, и обе руки у меня нормальные, левая и правая, сильная и еще сильнее, и пальцы все, ловкие и цепкие, и рядом со мной красивая девушка стоит, и держит меня за руку.
— Мы можем так сделать, — сказали прозрачные.
И я запустил в них первым, что оказалось под рукой.
Барсуком.
20
Проснулся я оттого, что меня кто-то погладил по голове. Да вы чего, назгулы, такие нудные?
— Ничего я делать не буду, — пробормотал я.
— Гоша, — позвал женский голос с легким акцентом.
— Здесь такие не живут.
Я открыл глаза. И не поверил им.
— Вы кто? — спросил у незнакомки Юся. То есть для него эта женщина была незнакомкой, но я прекрасно ее знал по фотографиям.
Правда, за те почти шестнадцать лет, что мы с ней не встречались, она успела немного располнеть, перекрасить волосы и обзавестись очками. В остальном же ничего не изменилось.
— Это наша мама, — сказал я Юсе. — Знакомься.
— Ой, — сказал Юся. И заревел.
Наверное, она ожидала любой другой реакции, потому что вид у нее был растерянный. А может, ее смутил говорящий Юся… хотя откуда ей было знать, что Юся как человек появился месяц назад?
— Э… Юра? Гоша?
— Я вам не Гоша, я Егор. Зачем вы здесь? Кто вас сюда звал?
Эк меня сон перепахал: все то зло, что я там не израсходовал, выплеснул сейчас на родную мать. Хотя какая она мать?
Если бы она сейчас заплакала или стала извиняться — честное слово, даже и слушать бы не стал. Но вместо этого она достала носовой платок и вытерла Юсе сопли. Потом сложила платок и положила себе в карман.
— Я здесь, чтобы забрать вас домой. Тетя все мне рассказала.
— Кто?
— Барбара Теодоровна. Она до меня дозвонилась и все про вас рассказала. Она очень извинялась, просила не сердиться… Ну, Юра, перестань.
Вот старая клюшка! Зачем ей это было надо? Ведь просто свалить хотела, чтобы пожить в свое удовольствие. А она, оказывается, отправилась на поиски нашей маман. И нашла, что характерно.
— Уходите, — попросил я. — Мы никуда с вами не поедем.
— Почему?
Это они вдвоем спросили, Юся и мама. Я думал, Юся и так поймет, но чего уж там, объясню:
— Потому что так не бывает: посадил дерево, ушел, подождал, пока оно само вырастет, переболеет всеми болезнями, а потом пришел и снял плоды. Что вы сделали, чтобы мы с вами куда-то отправились?
— Я вас родила.
— Спасибо за это. Что еще?
— Но мне было всего восемнадцать.
— Вполне хватает, чтобы отвечать за свои поступки. Уходите.
Тут Юся разревелся еще сильнее, и я понял, что это он не из-за визита мамы, а из-за меня. Для брата это был шанс, он ведь, как разговаривать научился, сразу стал ждать чуда: вот придет мама — и все будет хорошо. Я и сам в детстве, едва начал соображать, тоже надеялся на то, что она одумается и вернется. Ведь мама не умерла, существует где-то далеко, ей просто надо вспомнить обо мне, и она спохватится, и вернется. Мой самый любимый мультик был — «Мама для мамонтенка». Вот у кого никаких шансов не было найти семью, а у меня-то — ого-го какая возможность.
Но время шло, она не появилась. И если лет до восьми я еще разглядывал мамины фото в семейном альбоме, то потом я чуть не вырезал их оттуда ножницами, после чего бабушка предусмотрительно вынула эти фотографии и спрятала.
И вот теперь детская мечта сбылась. Но — не моя. Я теперь мечтал о счастье вместе с братом, а не вместе с мамой. Не будь мы с Юсей одним целым, я отпустил бы их на все четыре стороны. Однако такой вариант сейчас не рассматривался, особенно если учесть дурацкий утренний сон про назгулов. Теперь я решаю, сделать несчастным себя или своего брата.
Впрочем, почему несчастным? Никто же не заставит меня быть милым с женщиной, которая когда-то меня предала, а теперь требует любви за один только факт своего существования.
— Подождите наверху, — как можно суше сказал я той, кого мой брат хочет называть мамой.
Она поняла. Кивнула и вышла из каюты.
— Ты что, действительно хочешь называть ее мамой? — спросил я Юсю. — Она же предала нас.
— Но она же вернулась!
— Она дождалась, когда с нами не будет проблем. Почему она не вернулась, когда умерла бабушка Агния? Потому что ты был тяжелым для совместной жизни человеком. А теперь ты умный взрослый парень, не будешь мычать и размахивать рукой, если чего-то захочешь.
Юся утер слезы.
— Ну, мы же можем попробовать.
Я кивнул. Действительно, можем. Мы теперь многое можем.
Далила Иудовна ждала нас в компании Грузина. Боря опять говорил о мужике с газовым платком («вот точно таким, который на вас»), который вынужден каждые сто лет пороть гранит, словно он не мужик, а персидский царь Ксеркс, высекший море. Когда мы вышли на палубу, они замолкли, но, судя по лицам, беседа была веселая.
— Егор, а вот твоя родительница утверждает, что вы евреи. Правда, что ли?
— Нет, только Юся, — мрачно пошутил я.
— А ты кто?
— А я цыган.
Вдоль пирса прогуливался красавец-мужчина, высокий такой блондин в дорогом костюме с галстуком-бабочкой и блестящих штиблетах. Смерть мухам. Если это муж родительницы, я сбегу вместе с Юсей, и ищите ветра в поле, не хочется мне такую самодовольную морду видеть изо дня в день.
Красавец постучал пальцами по тыльной стороне запястья — мол, время.
— Мальчики, нам надо торопиться, — виновато попросила родительница. — Самолет.
— Какой самолет? — возмутился Боря. — А Лэйла со Змеем? А Викуся? А Глеб?
— Где они? — спросил я.
— Так это… к жене Сорри поехали, немного поддержать, — развел руками Боря. — Глеб к таким вещам серьезно относится, он завсегда поддержать…
— Мы можем их подождать? — спросил Юся.
Далила (хоть убейте, не могу ее мамой называть) спросила у своего спутника. Тот огорченно помотал головой. Нехорошо вы, ребята, знакомство с нами начинаете. Мы вас впервые видим, а вы нам с друзьями попрощаться не даете.
— Ребята, честное слово, мне так жаль, — сказала Далила.
Она не врала, ей и впрямь было жалко. И красавец, видимо, тоже не преувеличивал, хотя расстройства в нем не было ни капли, он просто хотел скорее отвязаться. А мне не хотелось портить хорошее настроение Юсе.
— Боря, — попросил я. — Боря, передай всем…
Чего им передать? Куча слов застряла в горле, и ни туда, ни сюда. Всем вместе и каждому в отдельности. Мы вместе всего месяц, а такое чувство, что всю жизнь. Что сказать людям, с которыми ты всю жизнь вместе? Только одно:
— Передай им, чтобы в алебастр окунулись.
Уходить надо быстро, не оглядываясь.
21
Змей растолкал жену в девять утра.
— Змей, я тебя убью, — пообещала Лэйла. — Я спать хочу.
— Сорри, — сказал Змей.
Лэйла сразу открыла глаза и встала с постели.
Сегодня утром возвращались от родичей жена и дети рыбака. Они еще ничего не знают. Надо сказать ей первыми.
Викса выскочила из комнаты сразу, как только супруги Монтазио включили кофеварку.
— Я с вами, — сказала девочка, и никакие доводы разума не могли ее остановить.
Викса, конечно, не очень хотела ехать к тете Сорри, но ей совершенно не спалось с самого раннего утра. Дурацкий сон водил Виксу вокруг Нан-Мадола, который аукал маминым голосом и грозил голосом Мезальянца, что если она сейчас же не найдет клад, то станет унани с базальтовым поленом вместо туловища и будет лежать среди таких же унани до следующего цунами. Проснувшись, она вспомнила, что сама вчера придумала рифму: унани-цунами-к-маме, но сна уже не было. Узнав, что придется оставаться дома одной, Викса не выдержала и попросила Змея взять ее с собой.
На улице они встретили Глеба, который ползал по пирсу на четвереньках. Услышав о том, куда собрались Монтазио, он забросил поиски и сказал:
— Я с вами. Сорри вытащил нас из океана, я его должник.
На самом деле Татарин проснулся оттого, что ему снилось, будто кто-то шарит по его карманам. Он открыл глаза и вроде даже краем глаза уловил какое-то движение на трапике, ведущем на палубу. Приснится же, подумал Глеб, и машинально потянулся к карману со счастливой монетой.
Юбилейной монетки с годом его рождения не было.
Глеб открыл глаза и ощупал себя с ног до головы, будто магическая хрень, которая ему приснилась, могла утащить еще что-то, вроде руки, ноги или носа. Все было на месте. А вот юбилейной монеты с Лениным на аверсе — нет. Неужто такую вещь можно скоммуниздить или про… потерять? Глеб натянул шорты-бермуды и выскочил на улицу. Пирс был безлюден, океан дышал глубоко и спокойно, даже солнце светило. Никого.
