Дмитрий Емец - Ожерелье Дриады
Глава 9
Тихоплавающий экспресс
Каждый совершенный поступок – дурной ли, хороший – изменяет эйдос и заставляет его расти в том или ином направлении. Поливай саженец кислотой – и вырастет колючее растение-мутант. Поливай ключевой водой – и будет роза. До поры до времени нам не суждено видеть, что мы поливаем. Все, что мы можем, – это развить в себе волю и неустанно носить воду. В засуху, в темноте, при сильном ветре – просто носить и все.
Летопись СветаПервый сплавной день получился недолгим. Не было и четырех, когда путь оказался надежно перекрыт тополем, перегородившим реку. Это был самый причудливый из тополей, который Меф когда-либо видел.
Дерево, некогда подмытое разбухшей весенней рекой, упало, заперев узкую Сережу. Уткнулось вершиной в противоположный берег. Казалось бы, рухнувший гигант обречен на постепенное гниение и гибель, но случилось чудо. Получив много не занятого другими деревьями речного солнца, боковые его ветви устремились вверх, став отдельными стволами. Уцелевшие корни укрепились и питали их. И вот уже семь рослых пятнадцатиметровых тополей и один молодой, всего-то, может, восьмиметровый тополенок, взметнулись над рекой, усевшись на старом, невероятно толстом и широком стволе, как куры на жердине. Во всем этом невероятном сооружении ощущалась хрупкая и вечно удивляющая надежность жизни.
Проплыть под стволом на лодках было невозможно.
– Ну что? Надо обносить! – сказал Эссиорх, когда все три байдарки сбились рядом.
И тотчас, не дожидаясь ответа, в одежде бултыхнулся в воду, выталкивая «Свирь», «Таймень» и «Вуоксу» в камыш, плавно и неназойливо переходящий в самую стрекочущую крапиву в мире.
Лишь теперь, выбираясь на топкий берег и ощущая, как ноги проваливаются в тину, прорезанную внезапно твердыми и острыми корнями, Меф осознал, зачем нужна сплавная обувь. Все-таки река – это не морское купание с песочком.
Байдарки смогли вынести, только перекидав на берег рюкзаки, весла и гермы. При этом Ната опять вопила «Фотоаппарат!» и требовала взять ее на ручки, потому что вода сырая.
– Ну ты, мать, даешь! Сейчас еще я захочу на ручки, и все наши мужчины закопаются по брови в ил! – урезонила ее Улита.
Пыхтя, ведьма высвободила ноги из байдарки и, грузно плюхнувшись в реку, стоически стала карабкаться в крапиву.
Вытащив вместе с Эссиорхом последнюю лодку, Меф посмотрел на свои руки. Все-таки грести пришлось долго. Хорошо, что ладони у него были твердые, знакомые с турником, и потому водяночная мозоль вздулась только под средним пальцем. Сдуру Меф прокусил ее и ощутил солоноватый вкус того, что ее наполняло.
– Оставил бы – завтра утром ничего бы не было! – сказал Чимоданов. – Шляпа!
– А ты кто?
– Подчеркиваю: этого мы сегодня обсуждать не будем!
Недалеко от тополя Улита нашла стоянку с кострищем и, рухнув в траву на солнцепеке, заявила, что сегодня никуда больше не поплывет. Пусть ее пристрелят, только предварительно накормят и найдут в рюкзаке сухую одежду. К Улите присоединилась Ната, к Нате – Чимоданов с Мошкиным, и, наконец, на их сторону переметнулся Корнелий, поначалу заявлявший, что даже ночевать будет на реке, в байде.
Эссиорх, собиравшийся сплавляться часов до шести, вздохнул и сдался. По его оценке, со всеми петлями реки они прошли километров пятнадцать, не больше.
– Не очень-то увлекайся арифметикой, а то заикой станешь! – сказала Улита. – А ну-ка скажи быстро: «Жил да был да суп ел да кашу варил математик дядя Вова. У него были кошечки Кваттуордециллион и Дуодевигинтиллион, попугай Тредециллион и щеночек Гугол».
Мефодий и Дафна были отправлены в лес за дровами. К ним присоединился Мошкин, приволокший целую засохшую березу. Коричневые, цепко держащиеся листья ее сухо гремели, когда Евгеша буксировал ствол по траве. Бросив березу у костра, вошедший во вкус Мошкин приволок и елку. Его остановили, опасаясь, что он перетаскает весь лес. И так уже костер получился таким, что издали к ним стал принюхиваться пожарный вертолет.
Корнелий постелил коврик, выложил на него вещи и, скрестив руки, принялся удовлетворенно их созерцать.
– Знаете, сколько стоят эти носки? Как тридцать пар обычных. Зато они сохнут даже в воде! – похвастался он, демонстрируя непрозрачный пакет с затянутой горловиной.
Эссиорху сразу стало ясно, по какой причине Корнелий едва не опоздал на поезд. Среди его сокровищ были и тонкая обтягушечка, способная разбухать от влаги и греть как шуба; и две пары походных брюк с миллионом карманов; и целый набор алюминиевых мисок и чашек, вставлявшихся друг в друга так хитро, что можно было возиться часами; и саперная лопатка; и бундесверовская ложка-вилка-открывашка; и надевавшийся на голову фонарь; и еще один фонарь с проводом-втыкалкой и ручкой, вращая которую можно было заряжать мобильный телефон; и топор с пластиковой рукояткой; и метров двадцать троса; и пика-гавайка, которой можно было выстреливать, натягивая ее на привязанной к ручке резинке. С краю лежали три ножа разных размеров. С одним можно было ходить на медведя, с другим на волка, а с третьим, пожалуй, на суслика.
Венцом собрания могла считаться походная сворачивающаяся пила. Корнелий утверждал, что ей можно ампутировать ногу за двенадцать с половиной секунд, и ласково подманивал кого-нибудь подойти ближе.
– Откуда ты знаешь, что за двенадцать с половиной? Ты пробовал? – тотчас принялась подлавливать его любившая споры Ната.
– Почему сразу я? Мне продавец сказал, – стал защищаться племянник Троила.
– А он сколько ног отпилил?
– Слушай, отстань, а? С тобой неинтересно разговаривать! – рассвирепел Корнелий и, не зная, кому еще показать свои сокровища, позвал Мефа.
– Да уж! Тут без ограбления туристического магазина не обошлось, – заметил Буслаев, экипированный едва ли не одной вилкой и спальником.
Примерно так же подготовился к походу и Эссиорх, взявший с собой обычную чашку и отправившийся в легких льняных брюках, из прочих вещей захватив только дождевик, сплавную обувь и всякое прочее, по мелочи. Но Эссиорх-то сделал это от опыта и презрения к условностям, что сложно было сказать о Мефе, которым руководила обычная лень.
– Ну ничего! Вот попросите у меня что-нибудь! – сказал Корнелий, с затаенной радостью предвкушая, как его будут умолять одолжить самонадувающуюся походную подушку или негнущиеся колышки для палатки.
– Не знаю, как остальные, а я не попрошу! – уверенно произнес Эссиорх.
– Почему это? – с подозрением спросил Корнелий.
– Не знаю, как тебя, а меня собственность убивает. Я это физически ощущаю. Если хочешь сделать мелкую собаку несчастной – дай ей кость, которую она не в состоянии разгрызть, но будет охранять. Хочешь сделать несчастным человека – сделай его собственником. С любым предметом мы приобретаем себе заботы, которые в десять раз больше пользы от самого предмета.
– Что-то я не врубился, – сказал Меф. – А если предмет совсем жалкий?
– Жалких нет. Назови какой-нибудь, – предложил Эссиорх.
Буслаев испытал кризис воображения.
– Ну, печной горшок, – брякнул он. – Положим, я живу в пустом деревенском доме и только он у меня и есть.
Эссиорх задумался самое большее на секунду:
– Пожалуйста! Вот ты – счастливый обладатель печного горшка. Поздравляю! Горшок – один, а забот – целый вагон. Надо ругаться с тем, кто его запачкал и не вымыл за собой. Надо орать на соседского ребенка, чтобы он не свалил его со стола. Ты не можешь выйти из дома, потому что его упрут вместе с кашей. Ты начинаешь невольно сравнивать свой горшок с горшками других людей и приходишь к выводу, что у кого-то горшок лучше твоего, а у кого-то хуже. Первым ты завидуешь, вторых лезешь утешать, хотя тебя об этом не просят… К тебе начинают приходить толпы безгоршечных друзей со своими подругами, сидеть у тебя до утра и дебоширить. Ну и так далее! В общем, если очень постараться, то, даже имея один печной горшок, можно захлопотаться до психушки.
– Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не женат. Ты патологически боишься горшков, – заявила Улита.
Эссиорх, как показалось Мефу, напрягся. Женщины не умеют шутить на тему брака без личностного вовлечения в процесс, а потому лучше выбрать для юмора более безопасную тему.
– Что же теперь, и горшка нельзя купить? – спросил Буслаев, из мужской солидарности выручая Эссиорха.
– Можно-то можно, если он действительно нужен, – со вздохом разрешил хранитель. – Но вот привязываться к нему нельзя. Если ты чувствуешь, что способен зациклиться на горшке, как я, к примеру, на мотоцикле, – ну его совсем! Лучше придушить жадность в зародыше, потому что потом она тебя сама придушит.
Меф засмеялся.
– Чего ты хихикаешь? – с подозрением сказал Эссиорх.
– Да про жадность… Однажды, классе в четвертом, мы с одним дружбаном лезем через забор. У меня в руке пять железных рублей и ни одного кармана. Попросил дружбана подержать. Он подержал, а потом пытается отдать, а кулак не разжимается. Вроде как он и согласен, что пять рублей мои, а пальцы все равно сами собой стискиваются.
