Юрий Томин - А,Б,В,Г,Д и другие
– Но она же сказала, что возвращаться опасно. Особенно для нас.
– Врет наверное.
– А если не врет? Ты уже немного привык к этим... инопланетным делам... Не забывай, что их присылают к нам в одно мгновение... Я, как физик, этого не понимаю. Мало ли какие еще могут быть фокусы... Может быть, возвращаясь, ты попадешь в какое-нибудь непроходимое поле. Но даже без фокусов: твое отсутствие заметят. Если она прикажет искать, ребята будут искать. А сейчас нельзя терять ни одного часа.
– Тогда давайте не терять, – сказал Борис, черпая воду. – Вообще, знаете, Алексей Палыч, если еще когда-нибудь... если кто-то еще прилетит... Я его чем-нибудь огрею.
– Боря, они ведь все слышат.
– Поэтому я и сказал.
Борис поднял голову и погрозил кулаком серым, освинцованным облакам.
– Поняли, нет?
Облака не ответили. Мелкий дождичек сыпался из них – нудный, затяжной и гораздо более мокрый, чем ливень.
Специалистом по разжиганию костра в мокреть оказался все тот же Чижик. Он наломал мелких сухих еловых веточек, содрал тонкую кожу с бересты и при помощи "пушки" Алексея Палыча разжег небольшой огонь.
Несмотря на сопротивление Шурика, семь конфет "Старт" и восемь печений делить не стали. В котелок высыпали полпачки чаю и вылили банку сгущенки. Всем досталось по полторы кружки светло-коричневого варева, что никого не насытило, но немного согрело.
Мокрый Веник выписывал кренделя вокруг ребят – всех вместе и каждого по отдельности. Его собачий разум отказывался понимать, почему хозяева ничего не едят и не кормят его. По мнению Веника, человек и еда были неразрывно связаны, а как и откуда еда добывается – это уже не его дело.
– Можно, я дам ему одно печенье? – спросила Валентина.
Никто не возразил: все понимали, что одна печенина никого не спасет. Веник не сопротивлялся: он прекрасно знал все производные от глагола "давать". Он уставился на Валентину и следил за каждым ее движением; для него время как бы замедлилось. Валентина протянула руку к рюкзаку – час; достала полиэтиленовый мешочек – сутки; сунула руку в мешочек – месяц; достала – год. Валентина бросила печенину, и тут же время ускорилось. Веник поймал, проглотил, ощутил – доля секунды.
Шурик следил за всеми этими действиями, сглатывая слюну. Мысленно он был сейчас на месте Веника.
– Дай и мне мою долю, – попросил он.
– Тебе одному?
– Я же говорю – мою долю. Может, я идти не могу. Во мне калорий совсем не осталось.
– Не ной, – сказал Стасик. – Если будешь ныть, мы тебя будем немножко вешать. Нам и так не сладко, а нытик для нас сейчас – самый опасный человек. Будешь ныть – пристрелим.
– А я тебя в упор не вижу!
– Прекратить разговоры! – сказала Лжедмитриевна. – Все шутки, подначки и остроумие – после выхода из леса. Стартуем через пять минут.
Алексей Палыч и Борис переглянулись. Борис – в том смысле, что такой Елены он еще не видел, Алексей Палыч в том, что ощущения его не так уж и обманули.
Во всем плохом присутствует хотя бы капля хорошего. Рюкзак с продуктами тихо лежал на дне озера, но зато освободилась одна спина. Пока это была спина Валентины. Она шла налегке, и ей это не нравилось. Она по очереди приставала к ребятам, но никто своей ноши ей не отдал.
Алексей Палыч и Борис несли свой обычный тючок, но сильно потяжелевший от сырости.
Радости туризма в дождливую погоду заключаются не только в том, что туристов поливает из облаков. Любая ветка, любой куст охотно делятся накопившейся влагой. Поначалу штормовки ее отталкивают, но потом это им надоедает. Сырость в одежде накапливается постепенно. Пока идешь, да еще с грузом, то это сравнительно теплая сырость. Но стоит остановиться, передернуть плечами, изменить положение одежды на теле, и кожа начинает отдавать тепло ненагретым участкам одежды.
Свитер Бориса впитывал влагу как промокашка. Пиджак Алексея Палыча продержался дольше, но, намокнув как следует, бережно хранил воду а если отдавал ее, то лишь вовнутрь, но никак не на землю.
Поскольку худа нет без добра, то добро заключалось в том, что сегодня комаров не было вовсе. Но так как добро тоже имеет обратную сторону, то появился лосиный клещ. Он пикировал на пятидесятипроцентную шевелюру Алексея Палыча, на затылки ребят, зарывался в волосы и ползал там, не кусая, но надоедая до крайности. Пока шли сосновым бором, все же удавалось как-то не цеплять ветви, но вот начался густой березняк, и душевая заработала вовсю.
Добро и тут не замедлило сказаться. Пересекая небольшую полянку, маленький пятачок, Алексей Палыч и Борис увидели нечто, похожее на сон. На полянке, совсем не скрываясь, стояли белые грибы. Их было много. Так много, как это грезится иногда грибникам: они мечтают об этом всю жизнь и мысленно "проигрывают" мечту примерно в таких словах:
"Иду, понимаете... ну, иду и иду... Попадается мало. Вижу – в стороне полянка. Думаю: свернуть – не свернуть. Как будто меня что толкнуло – свернул. Выхожу на край, а там... Куда ни посмотри шляпки, шляпки, шляпки... Все как на подбор! Не молоденькие, не старые, а самые средние – то что надо. Думаю – как же это другие мимо прошли? А сам уже слышу – в стороне: "Ау! Ау!" Поставил корзинку посередине и начал щелкать. Думаю: только бы успеть, только бы никто не подошел. Уже корзинка с верхом, а все новые открываются. Ну, рубашку, конечно, снял, завязал рукава... Набил рубашку, больше собирать некуда. Что делать? Оставлять до слез жалко: в жизни ведь такого больше не будет. А ничего не сделаешь, пришлось оставить. На другой день вернулся – шиш, все обобрали. Но зато дорвался, вот уж дорвался! На всю жизнь запомню!"
Ребята тоже, конечно, видели эту полянку. Но никто из них не был грибником, да и грибы вчера себя довольно здорово скомпрометировали.
Забегая вперед, надо сказать, что полянка эта виделась Алексею Палычу еще долгие годы. Впоследствии он начал даже сомневаться реально все это было или во сне. Борис же, для которого собирательство смысла особого не имело, прошел полянку спокойно и даже поддал один гриб ногой.
Лжедмитриевна, шедшая впереди, отступила в сторону и остановилась, пропуская цепочку. У каждого она спрашивала что-то. Дошла очередь и до Бориса с Алексеем Палычем.
– Как дела? – спросила она. – Сильно устали?
– Не очень, – сказал Алексей Палыч, остановился и тут же понял, что этого делать было не нужно: ноги сразу стали тяжелыми, рубашка и брюки прилипли к телу холодным пластырем.
– А ты, Боря?
– Какая разница... – буркнул Борис. – А если я плохо себя чувствую, то что из этого?
– Давай я тебя подменю. Валентина понесет мой рюкзак.
– Не нужно.
– Ну и хорошо, – неожиданно легко согласилась Лжедмитриевна. – Я всегда знала, что ты мальчик мужественный.
– Вы мне еще отметку поставьте, – сказал Борис.
– Не стоит. Хватит того, что ты мне уже поставил. Держитесь, мальчики, я уверена, что скоро все кончится.
Лжедмитриевна легким шагом ушла вперед. "Мальчик" сорока пяти лет от роду смотрел ей вслед, недоумевая, отчего он вдруг так помолодел.
Борис фыркнул.
– Подлизывается.
– А смысл? – спросил Алексей Палыч. – Она-то уж от нас никак не зависит.
– Откуда мы знаем? Может, она еще что-то придумала...
Друзья пристроили ношу поудобнее и пустились догонять остальных.
Да, так уж складывалась у них жизнь в последние две недели: то они кого-то догоняли, то кого-то прятали, то от кого-то прятались сами.
Часа через три безостановочного хода устроили небольшую передышку. Спрятаться от дождя было негде. Даже мощные разлапистые ели уже насытились водой; с них падали крупные тяжелые капли. Поэтому остановились на открытом месте, сбросили рюкзаки, но даже не сели: если стоять, мокрая одежда не так липла к телу.
Мартышка подошла к Борису.
– Устал?
– Нормально.
– А я жутко устала, – вздохнула Мартышка. – Я внутри будто вся пустая. И немножко ноги дрожат. Ты не знаешь, от чего?
– От голода, от чего же еще.
Ноги у Бориса тоже ослабли, но он в этом не признался.
– А ты сколько в жизни больше всего не ел? – спросила Мартышка.
– Чего? – не понял Борис.
– Голодал когда-нибудь? Сколько дней?
Мартышка не улыбалась, не пожимала плечами, не играла бровями, из голоса ее исчезли многозначительные интонации. Перед Борисом стояла мокрая, голодная девочка с осунувшимся лицом. С такой девочкой разговаривать было нетрудно.
– Никогда я не голодал, – сказал Борис. – Часов шесть – самое большее.
– И я тоже. Дома у нас всегда еда стоит готовая – кто захочет, тот сам себе греет.
– А что ты больше всего любишь? – спросил Борис, и следует отметить, что это был первый вопрос, который он задал Мартышке впрямую.
– Ой, ты не поверишь! Я люблю манную кашу. На молоке.
– Смешно, – сказал Борис. – Я тоже. Только на молоке она или нет, я не разбираю.
