Корнелия Функе - Рыцарь-призрак
Она забрала меня из школы и отправилась со мной в кафе на рыночную площадь, где такие классные пироги, что Ангус даже во сне иногда о них рассуждает. Она нервничала так же, как и я. Я это заметил по тому, как крепко она уцепилась за ремешки своей безвкусной сумочки, подаренной ей Бородаем на помолвку. Как она и обещала, она приехала без него, но не избавила меня в присутствии Ангуса и Стью ни от поцелуев, ни от объятий. К счастью, у обоих тоже имелись матери и они поступили как настоящие друзья, сделав вид, будто ничего не заметили.
Когда мы подошли к школьным воротам, перед нами на улице предстала Элла с двумя подружками, но, поскольку ее подружки были ужасными сплетницами, крикнуть ей вслед: «Элла. Я хочу тебя познакомить с моей матерью» — я не решился. Это бы на недели вперед дало им пищу для обсуждений и хихиканья. Тем не менее я уставился ей вслед. Темные волосы спадали ей на спину, как вуаль Элы Солсберийской в Лэкоке.
— Что с тобой? — Мама положила мне руку на плечо.
— Ах, ничего… — промямлил я, в то время как Элла скрылась между деревьями в конце улицы.
Я ей уже, конечно, давно рассказал, что Лонгспе еще раз был в соборе. Тем не менее я бы с радостью отправился с ней через овечий выгон обратно к Цельдиному дому и при этом просто бы болтал обо всем и ни о чем… Ни с кем другим это не выходит лучше, чем с Эллой.
— Ничего? — сказала мама. — Я же по тебе вижу, ты о чем-то думаешь.
Ой-ой-ой! Это могло вызвать затруднения. О чем же мне с ней говорить? О школе? Об учителях? Не так-то легко с кем-то беседовать и при этом избегать всего того, что у тебя действительно на сердце. Но я все еще был уверен, что не хочу рассказывать маме ни о Стуртоне, ни о Лонгспе.
— Йон! — снова начала она, что всегда означает, что она настроена серьезно. — Я сюда приехала, чтобы с тобой поговорить…
Только не это!
— Мама! — поспешно перебил я ее. — Нам не нужно разговаривать. Правда.
За исключением небольшого отступления о моей младшей сестренке, которая принесла домой птичку со сломанной лапкой, она хранила смущенное молчание на протяжении всей Хай-стрит.
В кафе на Рыночной площади было полно народу, и мы поднялись по лестнице на второй этаж, где попивали чаек всего несколько пожилых дам, с любопытством покосившихся на нас, когда мы сели за один столик у окна. Я уже закусывал вторым эклером, когда моя мать откашлялась и принялась завязывать узлы на своей салфетке (что с салфетками из бумаги было поистине искусством).
— Йон! — начала она опять. — Я здесь, чтобы тебе сказать, что ты снова можешь вернуться домой.
Я подавился своей пепси-колой. Знаю, это было ужасно неприлично: пена бежала у меня из носу, мама колотила меня в панике по спине. Когда я опять смог дышать, она поведала мне гордо, что уже даже переговорила с директором школы. Я победил! Я действительно победил. Но все, о чем я мог думать, было: больше никакой Эллы, никакого Ангуса, никакого Стью. Ни жаб у Цельды в саду, ни запаха лавандового мыла от Альмы. Ни Поппельуэллов, ни епископальной резиденции, ни одеяний хористов в коридорах школы, ни приветствий Медник-Бубенчик по утрам: «Здравствуй, Йон, ну не чудный ли день сегодня?». Я даже был уверен, что буду скучать по Бонопарту и по мертвому Алейстеру, не говоря уже о Лонгспе.
— Ну что ж, как бы то ни было, — услышал я мамин голос, — ты наверняка обрадуешься, если это услышишь: я больше не уверена, что Мэтью — это тот, кто мне нужен…
— Что-о-о-о?!
Я воззрился на нее так ошарашенно, что она сделалась красной, как герб Солсбери.
— Он… он ездил несколько дней назад к своей матери. Я с ней встречалась только один раз. Она немного странная. Не знаю, рассказывала ли я тебе, что она держит дома жаб. Ну, не важно… Мэтью нанес ей визит по каким-то семейным делам и с тех пор, как вернулся, ведет себя странно. Сбрил бороду, что даже хорошо, поскольку мне она никогда не нравилась… Задает мне самые что ни на есть странные вопросы! Верю ли я в призраков, что я думаю по поводу рыцарей и… — она поспешно отпила из своей чашки с кофе, — похороню ли я его сердце после смерти в нашем саду. Я… я знаю, тебе он никогда не нравился, и я считаю, мне следовало бы спросить тебя почему. Итак, да… видимо, замуж за него я не пойду.
Я видел, в ее глазах стояли слезы, но от меня она явно ожидала взрыва ликования. Вместо этого я сидел с эклером в липких от сахара пальцах и мог думать только о том, как Бородай устроил засаду с Цельдиным ружьем в кустах на кладбище в Килмингтоне.
— Я думаю, все это глупости, мама, — услышал я сам себя. Мне бы себе язык откусить!
Мама вытерла салфеткой с глаз слезы, размазав при этом тушь для ресниц.
— Ты что, разыгрываешь меня? — спросила она раздраженно.
— Нет, правда! — ответил я, понизив голос (три пожилые особы уже вытянулись по направлению к нам). — А те вопросы, которые он задавал… я… то есть я считаю их действительно дельными.
Не знаю, что на меня такое нашло. Это Лонгспе, что ли, извлек на свет божий мою благородную сторону? «Идиот! Ты же навсегда можешь избавиться от Бородая! — шипело мое вовсе не такое уж благородное существо. — Ну давай же!» — А благородная сторона на это хитро отвечала: «Ах вот как? Значит, ты и Эллу больше знать не желаешь? Ведь он в конце концов — ее дядя, будь он неладен!»
Моя мать все еще недоверчиво глядела на меня.
— Правда дельные вопросы? — сказала она.
«Неверная тема, Йон! Ну давай же, отвлеки ее».
— Мам, — сказал я и подкрепился еще одним куском эклера, отчего говорить мне стало совсем не легче, — по сути… по сути, я не хочу домой. Мне и здесь хорошо. Почему бы тебе не выйти за Бородая? А я буду приезжать каждые вторые выходные на побывку.
— Ах, Йон! — пробормотала она и разразилась слезами.
Они хлынули у нее потоком, и одна из пожилых дам, подойдя к нам, протянула ей носовой платок (довольно-таки отвратительный — с розовыми углами и с вышитыми розами). Взгляд, который она при этом бросила мне, явно выражал, что она не слишком-то высокого мнения ни обо мне, ни о детях вообще. Но моя мать испачкала вышитые розы тушью для ресниц и принялась хихикать. Взгляды, которыми по этому поводу обменялись пожилые дамы, показывали, что они и о хихикающих матерях были не больно-то высокого мнения.
— Мам! — прошелестел я через стол. — Все будет хорошо! Я могу наведываться каждые выходные!
— Ах, Йон! — прошептала она и суетливо протерла себе еще раз глаза. Потом она перекинулась через стол, подтянула меня к себе и прижала меня так сильно, что я уже думал, что она меня никогда больше не отпустит.
Когда она меня наконец отпустила, она выглядела вполне счастливой. Она даже улыбнулась трем пожилым дамам. Затем она отдала черный, влажный от слез носовой платок, и мы, спустившись по лестнице, заплатили за мои эклеры и ее кофе.
Стоял чудесный день, теплее любого другого, какой мне до сих пор доводилось увидеть в Солсбери, и мы за болтовней о моих сестрах, о нашем псе и о том, что у Бородая аллергия на его шерсть, в один прекрасный момент опять очутились на дворе перед кафедральным собором.
— Давай зайдем в собор, — сказала мама, — в последний раз я была там с твоим отцом.
И в галереях, и в самом соборе не было почти ни души. Мы прошли через главный вход вовнутрь, пока моя мать внезапно не остановилась перед гробом Лонгспе.
— Твой отец любил это надгробие, — сказала она. — Об этом рыцаре он знал все. Не помню его имени…
— Лонгспе, — сказал я. — Уильям Лонгспе.
— Точно! Так его звали. Ты многому научился в школе! Твой отец был просто одержим им. Однажды он поехал со мной в Олд-Сарум, только чтобы показать мне то место, где умер Лонгспе. Знаешь, говорят, его отравили?
— Да, — сказал я. — И он очень любил свою жену.
— Да?
— Мам, — спросил я в свою очередь, — говорил тебе папа когда-нибудь, что он встречал Лонгспе?
— Встречал? То есть как это?
Она посмотрела на меня непонимающе. Значит, нет. Или он ей об этом никогда не рассказывал. Как и я.
— Мама, а ты веришь в призраков?
Она посмотрела на мраморное лицо Лонгспе и скользнула взглядом по остальным мертвым, покоившимся между колоннами.
— Нет, — сказала она наконец. — Нет, не верю. Ведь, если бы призраки существовали, твой отец тоже наведывался бы ко мне после смерти… — Она схватилась за сумочку. — Ах, и зачем я отдала старушке ее жуткий носовой платок! — причитала она дрожащим от слез голосом. — Я должна была предвидеть, что он мне еще понадобится!
Я взял ее за руку.
— Это хорошо, что он не вернулся, мама, — сказал я тихо. — Это доказывает, что он счастлив там, где он сейчас. Знаешь, призрак — это тот, кто несчастлив.
Она посмотрела на меня так, словно видела меня впервые.
— С каких это пор ты рассуждаешь о призраках, Йон? Вдруг все о них заговорили! Это Мэтью забил тебе голову подобными мыслями?
