Михаил Новорусский - Приключения мальчика меньше пальчика
Рис 4. Он замедлил свой полет, я же через его голову полетел дальше.
Сидеть на нем было скользко и удержаться я не сумел.
Сорвавшись с кузнечика, понятно, я полетел носом в траву. К счастью, трава была мягкая и сочная. Только поэтому я не разбился насмерть. Теперь, лежа на траве, я сообразил, как все это случилось. Мне приходилось не раз ездить верхом на лошади. Если она бежит быстро и вдруг остановится, то нужно крепко держаться за гриву, а то тебя так и понесет вперед через голову. И мне однажды зимой пришлось полететь таким образом прямо в снег.
Когда я немножко успокоился и огляделся, я опять увидал зеленого кузнечика. Оказывается, он был тут же и сидел на толстом стебле травы, которую ветер пригнул к земле и которую он крепко охватил своими лапами. На конце лапок у него были острые крючки и он мог хорошо цепляться ими и удерживаться, где угодно. Впереди кузнечика на широком листе сидела неподвижно маленькая мушка. Должно быть, на нее-то кузнечик и глядел своими неподвижными зелеными и огромными глазами.
Я стал наблюдать за ним. Вдруг он сделал маленький прыжок к мухе, схватил ее своей огромной пастью и начал завтракать. Пасть у него была устроена точно так же, как и у таракана. И жевал он также не сверху вниз, а сбоку вбок. Его челюсти раздвигались и сжимались как клещи, у которых концы зазубрены.
И эти клещи были такие крепкие и сильные, а зубцы такие острые и страшные! Казалось, стоит только положить палец между ними, и кузнечик перекусит его пополам, как соломинку! Он жевал муху весьма усердно. И прошло не более одной минуты, как от мухи и следа не осталось: она была съедена вся целиком.
Позавтракавши, кузнечик пошел по стеблю, как по мосту, и скоро очутился на небольшом песчаном холмике земли. Канаву копали не очень давно, и потому земля, вынутая из нее, лежала по бокам неровными горбами. Их не успели разровнять дожди, а трава не успела покрыть их сплошным зеленым дерном.
Здесь кузнечик остановился и долго осматривался да повертывался кругом. Казалось, будто он задумывал что-то новое. Я следил за ним внимательно и скоро заметил, что он начинает ковырять землю задним концом своего брюшка. Я и раньше видел, что у него на конце брюшка торчит, как изогнутая рукоятка, какой-то длинный и твердый стержень. Не то хвост, не то руль. Теперь оказалось, этот хвост был такой крепкий, что им можно было землю копать словно палкой.
Кузнечик слегка разрыхлил землю своим хвостом, и потом весь целиком воткнул туда его, да так и остался сидеть на корточках (Рис. 5).
Рис. 5. Кузнечик кладет яички.
Он сидел таким образом долго и совершенно неподвижно. А я терпеливо ждал, что будет дальше.
Наконец, он вытащил свой хвост, сделал огромный прыжок куда-то в сторону и исчез у меня из глаз. Я сидел почти у самой ямки, которую он оставил там, куда втыкал хвост, и не знал, как мне теперь решить эту загадку. Зачем все это делал кузнечик?
Чтобы узнать, я взял маленькую острую палочку и стал осторожно раскапывать землю как раз у той ямки, где кузнечик копал своим хвостом. Я снял несколько тонких слоев земли, затем ковырнул еще раз и выкопал сразу несколько беловатых и продолговатых яичек.
— Вот так штука! — подумал я. — Кузнечик-то здесь яйца нес, а я вовсе и не догадывался об этом!
Я еще раз старательно перекопал все это место, выбрал из земли все яйца и насчитал их ровно двенадцать. Для пробы я раздавил одно яйцо. Оболочка была очень плотная, кожистая, а внутри была жидкая масса, вроде куриного белка.
Тут я припомнил, что мне приходилось читать о кузнечиках и о том, как кузнечики сверлят землю своим яйцекладом, кладут туда яйца, и как из этих яиц выходят молодые, еще бескрылые детеныши. Они так же походят на взрослых кузнечиков, как и молодые таракашки на взрослых тараканов. Когда они выйдут из яиц, у них ноги еще нежные и слабые, прыгать на них еще нельзя и потому всякий может съесть их. Потому-то мать и зарывает их еще до рождения в землю. Окрепнувши там, они легко выбираются из рыхлой земли, питаются травой и насекомыми и быстро вырастают.
И вот теперь только удалось мне подглядеть, как это делается у них на самом деле!
IV. Я плаваю по водам и вижу, как из водного животного делается воздушным
После этого мне не захотелось оставаться здесь на лугу. Я понимал, что ходить по траве мне очень опасно. Ведь я, как мужичок с ноготок, был немного больше ногтя, и потому мог заблудиться в высокой траве, как в дремучем лесу, и меня мог съесть всякий мышонок.
Поэтому я начал придумывать, как бы мне перебраться опять за канаву к нашему саду. Простая канава, которую я, бывало, перепрыгивал, теперь была для меня большой широкой рекой. Трудно было найти нового кузнечика, который прыгнул бы туда и перенес меня с собой. Да и нельзя заставить его прыгать туда, куда я хочу. Сядешь на него, а он прыгнет, да совсем не туда, куда нужно.
Мне не оставалось ничего другого, как осмотреть канаву и поискать, где бы переправиться через нее обратно. На мое счастье, невдалеке, у самого моего берега, плавала на воде маленькая дощечка с ладонь величиной. Я спустился к воде, подошел к дощечке как можно ближе и твердо стал на нее: она даже не покачнулась на воде. Трава обросла ее всю, и мне нелегко было выпутать ее из травы, отпихнуться от берега и выбраться на свободную воду. Я думал, что если я сильно оттолкнусь от этого берега, то моя дощечка от толчка поплывет, словно паром, прямо к другому берегу.
Я так и сделал. Но пока я освобождал свой плот из травы, он выбрался из нее без всякого толчка и свободно поплыл. Но поплыл он не к другому берегу, а вдоль канавы. Оказалось, что в ней вода текла, как в реке, и меня понесло по течению вниз.
Там недалеко был большой пруд, а канава служила для того, чтобы спускать в нее дождевую воду. Я думал, что пока мы плывем до пруда, нас принесет течением к тому, либо к другому берегу канавы, и я выпрыгну на землю. Поэтому я уселся на гладкой дощечке, как на дне лодки, и стал ждать.
Но, увы, течением несло нас как раз посредине, и скоро я с тревогой заметил, что мы приближаемся к пруду. Я испугался не на шутку. Если я не мог переплыть обыкновенной канавы, которую легко перешагнет всякий взрослый, то в пруде мне придется совсем погибнуть. Ведь он для меня — настоящее море. А на этой убогой дощечке моря не переплывешь!
Мой страх был очень велик, но он не мог помочь моему горю. Меня все несло и несло к пруду. Вот, наконец, мы и въехали в него! Какое широкое озеро! Какой большой водяной простор! К счастью, у берега росло много кувшинок. Широкие листья ее плавали неподвижно на поверхности воды, и к одному из этих листьев тихо причалил мой плот и остановился.
Мы были всего в двух шагах от берега. И я надеялся, что я сойду с плота на лист и буду помаленьку перебираться с одного листа на другой, пока не дойду по ним до берега, как по мосту. Листья были большие, широкие, гладкие. И на каждом листе теперь я так же свободно помещался, как прежде на своем плоту. Для пробы я скакал и прыгал на нем, а он лежит себе на воде и не шелохнется!
Когда я осмотрелся, сидя на гладком листе, я увидал, что здесь мне будет очень хорошо и удобно. Вдали предо мной расстилалась широкая водная гладь. Ветерок не колыхал ее, и она блестела как зеркало. Солнце только что поднялось над деревьями, которые окружали пруд. И лучи его осветили как раз тот самый берег, возле которого сидел я на своем зеленом и сочном плоту. Рядом со мной плавало множество таких же точно больших и круглых листьев, которые слегка блестели на солнце. Кое-где листья тесно соприкасались друг с другом, так что легко было перебраться с одного листа на другой.
Теперь я вполне успокоился. Вода в пруде была совершенно неподвижна. Никакая опасность мне не угрожала. Я растянулся на нежном и прохладном листе, чтобы погреться в солнечных лучах, и стал припоминать, какого водяного насекомого я могу увидать здесь.
Но припомнить мне ничего не удалось. А потому я лег ничком, подставил спину солнцу, высунул голову за край листа и стал всматриваться в воду. Нос мой касался самой воды, и когда я всмотрелся в нее, я увидал, что она была очень прозрачна. В ней я мог хорошо рассмотреть все до самого дна. А глубина до дна здесь была более одного аршина.
Когда я вгляделся в воду внимательно и мои глаза привыкли к тому полумраку, который царит в ней, я скоро стал различать различных странных животных. Изредка мелькали небольшие рыбки. Но чаще всего вертелись и кувыркались какие-то длинные, волосатые и головастые чудовища.
Эти чудовища, — поистине ни рыба, ни рак, — ежеминутно то погружались до самого дна, то выплывали на самый верх. Ни ног, ни плавников у них не было, но плавали они довольно быстро. Кувыркались всем телом, и от одного кувырканья передвигались в воде прыжками. Поднимутся на поверхность, высунут свой хвостик из воды, повисят-повисят вниз головой неподвижно, а затем опять начнут кувыркаться ко дну.
