Наталья Суханова - В пещерах мурозавра
— Что за цветы?
— А гвоздика ж. У Нычихи — очки, у мене и соседев — цветы, у Нюньки посуду. У собственной матки ружжо утянул. Связался с шайкой, вот чего я скажу!
— Неправда, он не воровал! Вы… вы обманываете! — крикнула Нюня.
— Ну-ну, спокойно, — сказал, все больше хмурясь, Людвиг Иванович. — О воровстве нет пока и речи…
И трехцветного фонарика, тоже подаренного Фимке Людвигом Ивановичем, нигде в комнате не было. «Продал или взял в путешествие?» — думал Людвиг Иванович.
Очень тщательно осмотрел этажерку с книгами: «Жизнь животных», «Все о мышах», «В мире насекомых», «Чувства животных и человека», «Мой веселый трубачик». Книги о спелеологах — разведчиках подземных пещер, книги по химии и биологии. Людвиг Иванович каждую перелистал, но, кроме многочисленных закладок и отчеркнутых абзацев и фраз, ничего не нашел.
Оставалась еще решетка на окне. Ее-то и осмотрел тщательнее всего следователь. Но решетка сидела в пазах стены намертво, и не было никаких признаков, которые указывали бы, что ее кто-то расшатывал, подпиливал или вынимал звенья.
Людвиг Иванович простучал стены и потолок и пядь за пядью осмотрел пол. Дом, конечно, был старый, но никаких тайников, отодвигаемых половиц или скрытого подпола обнаружено не было.
В ящике стола следователь нашел маленькие аптекарские весы, много облаток от лекарств, пустые спичечные коробки, чистые тетради с выдранными листами, фанеру от посылочных ящиков, пенопласт и много других вещей, которые пока ни о чем ему не говорили.
Ползая по полу и подбирая где обрывки шпагата, где волосок или клочок бумажки, он вытащил из-под шкафа кусок тетрадного листа, на котором было написано всего три слога:
Ма не бе
Хвостик последней буквы «е» разъехался сантиметров на десять, словно, когда Фимка писал, кто-то у него выхватил лист, так что перо проехало наискосок. Что могли означать эти три слога? «Ма, не беспокойся», или «Ма, не бери», или «Ма, не бегай», или еще что-нибудь? И когда это было написано? Сегодня или давно? И почему оказалось под шкафом? Заметён ли был листок туда нерадивым подметальщиком или его сдуло со стола сквозняком?
Людвиг Иванович бережно положил и этот листок в специальную коробку для экспертизы.
К этому времени прибыла и служебная собака. Ей дали понюхать Фимкины тапочки; собака повертелась, бросилась из дому, но, покрутившись в саду и у туалета, вернулась обратно в Фимкину комнату. Здесь она еще несколько раз понюхала половицы, чихнула и села, глядя на своего командира спокойно, с выражением исполненного долга. Ее попробовали подвести к окну, к решетке, но собака, обнюхав ее, небрежно отвернулась, как бы говоря: «Ничего интересного ложный путь».
Людвиг Иванович вздохнул и, отпустив милиционера с собакой, принялся за опрос соседей.
Глава 5
Показания Матильды Васильевны
Бабоныко сразу же заявила:
— Фимочка был на редкость редкий мальчик. Видимо, поэтому его и выкрали!
Матильда Васильевна смотрела на Людвига Ивановича с живейшим любопытством. На странные ее зеленовато-оранжевые кудерьки была наброшена черная кружевная, с бурыми нитками, косынка.
— Как же его, по-вашему, могли выкрасть?
— А в эту… — небрежно махнула Матильда Васильевна на зарешеченное окно.
Людвиг Иванович с недоверием покачал головой и задал следующий вопрос:
— Расскажите, пожалуйста, пока без собственных предположений, что вы знаете о событиях сегодняшнего утра. Вы понимаете, о каких событиях я говорю?
— Безусловно! Итак, сегодняшнее утро… Нынче утром я была в своем простеньком синем халате с шелковыми отворотами… К сожалению, я была непричесана, так сказать, извините меня за неприятные подробности, в… ну, скажем прямо, в… да, в бигуди.
— Матильда Васильевна, я бы…
— Да-да, я вас понимаю! Поверьте мне, я тоже привыкла следить за собой, но парикмахерская так далеко от нас, а в домашних условиях волосы на бигуди сохнут по пять-шесть часов!
— Минуточку, Матильда Васильевна, я бы хотел услышать о Фиме!
— Но я, по-моему, уже говорила, что это был необыкновенный молодой человек.
— Молодой человек?
— А разве он был стариком? — с вежливо-сдержанной иронией усмехнулась Бабоныко. — Необыкновенный молодой человек!
— Но Фима мальчик!
— А мальчик, по-вашему, не человек?
— Человек, но, я бы сказал, еще маленький!
— А вот в этом я с вами уже никак согласиться не могу. Он не был маленьким человеком — он был великим человеком!
— Великим? Был?
— Если я говорю «был», то потому, что не уверена, вернется ли он к нам. Да-да! Такими умами не разбрасывается ни наша, ни иностранная разведка!
— Да што вы ее слухаете?! — не выдержала за дверью бабушка Тихая, и Людвиг Иванович вынужден был предупредить, что показания свидетелей ни подслушивать, ни прерывать нельзя.
Вынужден он был и Матильду Васильевну попросить не отвлекаться, не пускаться в характеристики и предположения, а просто покороче рассказать, видела ли она утром Фиму и где именно.
— Да! Видела! Конечно, видела! «Вы будете, Фимочка, профессором», сказала я. А он мне: «Это не главное». Скажите, это слова обыкновенного мальчика или необыкновенного молодого человека?
— Бабунечка, это ж было три дня назад! — раздалось за дверью.
— А я разве говорю, что не три дня? Три дня назад, но я почти абсолютно уверена, что утром. Да, утром!
— Матильда Васильевна, нас интересует сегодняшний день! Видели вы сегодня Фиму? И покороче, пожалуйста!
— Да!
— Что — да?
— Вы же просили покороче, — тонко усмехнулась Матильда Васильевна.
— Итак, вы видели Фиму? Вы разговаривали с ним?
— Да, он всегда охотно разговаривает со мной.
— Сегодня?
— Что — сегодня?
— Сегодня вы разговаривали?
— Вы просите меня говорить короче, а сами все ужасно растягиваете. Я ведь, по-моему, вам говорила, что я была сегодня непричесана. Некоторые считают, что человек причесываются для того, чтобы нравиться. Но скажите, когда вы чистите зубы, вы делаете это для себя или для других?
— Матильда Васильевна, меня сейчас не интересует философия прически. Меня интересует, разговаривали вы сегодня с Фимой?
— Но я же как раз отвечаю на ваш вопрос. Сегодня я была непричесана, а непричесанный человек не должен выходить из своей комнаты, а может ли человек разговаривать, если он не вышел?
— Итак, вы не разговаривали с Фимой?
— Почему это я с ним не разговаривала? Мы никогда не ссорились, у нас были прекрасные отношения.
Людвиг Иванович встал и выпил воды. Он был немного раздражен, а следователь не должен раздражаться.
— Итак, сегодня утром вы Фиму видели, но не разговаривали с ним?
— Вот именно. Видела, но не вышла, не заговорила, потому что была непричесана, и, знаете, это единственный раз, когда я пожалела, что хорошо воспитана. Потому что, может быть, мне удалось бы его успокоить… — Бабоныко понизила голос и выразительно кивнула на дверь, за которой находилась Фимина мама.
— Вы его видели из окна?
— Да.
— И куда же он шел?
— Я слишком хорошо знала, куда он идет, чтобы продолжать смотреть.
— Ну, а как был одет Фима?
— На нем были феттры…
— Фетры?
— Ну, эти… короткие штанишки, блузой и открытые туфли… сандалии.
— Я понял: шорты, рубашка и сандалии… Скажите, Матильда Васильевна, а не было ли на Фиме чего-нибудь необычного… ну, такого, что нечасто надевают на себя мальчики?
Людвигу Ивановичу всего-то и надо было узнать, не было ли на Фиме, или хотя бы у него в руках, отцовского патронташа. Тетрадку можно было и за пазуху засунуть, но патронташ так легко не спрячешь. Однако по правилам следовательской работы Людвиг Иванович ни в коем случае не должен был спрашивать прямо: «А не было ли на Фиме патронташа?» — потому что у многих людей столь живое воображение, что стоит их так спросить, и они тут же представят мальчика с патронташем, а потом им покажется, что они именно с патронташем его и видели. И они скажут: «Да-да, на мальчике был патронташ. Такой коричневый». — «А может, желтый?» — спросит неопытный следователь. «А может, и желтый», — задумается свидетель, и тут же ему покажется, что в самом деле тот патронташ, которого он и не видел-то, а только очень живо вообразил, был желтый. «Действительно, желтый, — скажет он. — В самом деле, теперь я совершенно уверен».
Но Людвиг Иванович был опытный следователь и скорее проглотил бы собственный язык, чем стал бы задавать наводящие вопросы, тем более такому впечатлительному существу, как Матильда Васильевна. Поэтому он только и спросил, не было ли во внешности или в одежде Фимы чего-нибудь необычного.
— Он вообще был необычный мальчик — это было и в его внешности, — сказала Бабоныко.
