Кир Булычев - Черный саквояж
— Открывал? А близко он был от тебя?
— Ну как вы.
— Стой, Деткин, повтори: ты зачем хотел меня видеть?
— Моя фамилия Бабкин, — сказал я. — Мне сказали, что вы можете со мной поговорить, потому что мои изобретения представляют интерес для науки.
— И ты можешь мне изложить суть изобретений?
— Я же говорил… — и тут меня снова застопорило. И я стал глядеть на птицу.
Сорокалет очень мною заинтересовался. Он приблизил свои очки ко мне, наклонился и понизил голос, задавая следующий вопрос:
— А сегодня утром, даже днем, ты знал, что изобрел?
— Я и сейчас знаю… нет, не знаю.
И вдруг я понял, что в самом деле забыл, полностью. Начисто забыл, что же изобрел.
— Я забыл? Этого не может быть!
Я боялся, что Сорокалет сейчас рассмеется, в самом деле можно рассмеяться — приходит к тебе мальчик, фактически ребенок, который говорит, что хочет заниматься в твоем семинаре, а ничего не знает. И изобретений у него никаких нет.
Сорокалет не смеялся. Он смотрел на меня серьезно, с сочувствием, но мне все равно хотелось ему доказать, оправдаться.
— Если вы не верите, — сказал я, — то можно позвонить к нам в кружок. Там вам любой скажет, что я получил премию. Про меня заметка была в «Юном технике»…
— Я тебе верю, — сказал он. — Больше того, я верю, что у тебя были очень хорошие изобретения, настолько хорошие, что их надо было украсть.
— Кому надо было украсть?
— Тому человеку, с черным саквояжем.
— Как можно украсть? Я же их не патентовал. Я только думал о них.
— Я тоже думал, — сказал Сорокалет. — И когда это случилось, я не сразу сообразил. Но потом все же додумался. Правда, какие-то сомнения у меня оставались до сих пор. И ты их рассеял. Теперь все ясно — надо действовать.
— Пал Никитич! — взмолился я. — Расскажите мне, пожалуйста, в чем дело. Я же ничего не понимаю.
— Садись. — Он сел на скамейку и я понял, насколько он изменился за последние минуты. Глазки за толстыми стеклами очков буквально пылали, щеки покраснели и уголки губ приподнялись, отчего его лицо потеряло обиженное и растерянное выражение. Стало обыкновенным и добрым, и даже очень приятным лицом.
Я послушно сел рядом с ним.
— Это случилось сегодня днем, — сказал Сорокалет. — Я как раз собирался обедать, когда он пришел. Он сказал, что должен мне передать привет» от моего знакомого, но никакого знакомого в городе Брянске у меня нет. В общем, ему было все равно, верю я ему или нет. Ему нужно было потянуть время. Он сел, раскрыл свой саквояж и сделал вид, что ищет письмо. А я как-то не обратил на него должного внимания. Я собирался обедать, а он мне очень мешал. Я сказал ему, что, пока он будет искать письмо, я буду собираться. И он был рад. Он возился в своем саквояже. Потом закрыл его и сказал, что письмо он забыл в гостинице. Мы вышли с ним вместе, он молчал. Он мне показался странным. Ты знаешь, что такое интуиция?
— Знаю, — сказал я.
— Так вот, интуитивно я ощутил в нем что-то чужое. Словно рядом со мной идет не человек, а какой-то… какое-то существо. И, может быть, я бы ничего не понял, если бы вдруг, еще на лестнице, не решил мысленно повторить ход моих аргументов. Мне сегодня надо было выступать на Ученом совете и защищать одну идею… впрочем я тебе не смогу сказать, какую идею, потому что ее не помню. Я спускался по лестнице, почти не замечая этого человека, и старался восстановить ход моих аргументов. И тут я понял, что не имею никакого представления о моем собственном изобретении. Я очень удивился и чтобы проверить, нет ли у меня провала в памяти, переключился на другую мою идею, о которой думал ночью. И оказалось, что и этой идеи во мне нет. Я не знаю, что меня заставило поглядеть на этого человека с саквояжем. Он к тому времени обогнал меня и уже выходил на улицу. У меня не было никаких доказательств, что он имеет отношение к моей забывчивости. Я только поглядел ему вслед. И вдруг он обернулся и улыбнулся мне. Как улыбаются механические куклы. И похлопал ладонью в черной перчатке по саквояжу. И тогда меня озарило: мои мысли в этом саквояже. Я ему крикнул «постойте!» Он прибавил шагу. Я побежал за ним. Я уже не сомневался, что меня обокрали. Если бы я остановился и задумался, я бы понял, что такого быть не может. Нельзя украсть у человека мысли, причем не все, а только некоторые мысли. До этого земная наука не дошла, это я гарантирую. Но я об этом не думал. Я бежал за ним, я просил его вернуть мне мысли, я умолял, я грозил… А он только улыбался.
— Тогда я вас и увидел, — сказал я.
— Вот именно. В подземном переходе? Не помню, может это было и в подземном переходе. А потом он исчез… сбежал. А я решил, что мне все это померещилось. Я начал рассуждать. Я уговорил себя, что такого не может быть. Я провел целый час над моими записками и оказалось, что я ничего не понимаю в чертежах. Как будто они написаны каким-то другим человеком. Я торжественно провалился на Ученом совете. Я стоял как столб. От моего выступления зависела судьба не только моего изобретения, но и многих людей, которые должны были его воплощать в жизнь и пользоваться его плодами. Я сказался больным… Бедный мальчик!
Последние его слова относились ко мне.
Но я не был так расстроен, как должен был быть расстроен.
Сейчас объясню, почему.
Еще несколько минут назад я был совершенно одинок в этом мире. Ограбленный, ничтожный человек. Никто меня не мог бы понять. В лучшем случае бы отмахнулись от моих жалоб, в худшем — отвезли бы в сумасшедший дом. Особенно, если бы я стал рассказывать о человеке с саквояжем.
И вдруг оказывается, что я не один. Что у меня есть союзник. Да еще какой! И не только он мне нужен, но и я ему необходим. И мы должны вдвоем разрешить неразрешимую загадку.
— А может он шпион? — спросил я.
— Не похоже, — серьезно ответил Сорокалет. — То, что он делает, у нас еще никто делать не умеет. И не к чему. Наши с тобой изобретения не представляют никакого секрета. Через несколько месяцев или лет о них можно будет прочитать в любом журнале или увидеть их на практике. У меня другая версия…
— Инопланетяне! — сказал я. — Летающая тарелочка.
— Упрощенно говоря, так.
— А я еще вчера с ребятами спорил, — сказал я. — Потому что я противник летающих тарелочек. Я думаю, что это миф двадцатого века.
— Для меня это сейчас не миф, а рабочая гипотеза, — сказал Сорокалет. — Я основываю ее на том, что если нигде на Земле люди не могут красть мысли, то значит это делают люди, которые живут не на Земле.
— Тогда пошли, — сказал я.
— Куда?
— В милицию. Поднимем милицию на ноги. Опасный пришелец в Москве! Ворует мысли.
— И знаешь, что они тебе ответят, Бабкин?
Я немного подумал и как здравомыслящий человек вынужден был признать:
— Они вызовут врача. Но если я буду не один…
— Тогда они вызовут двух врачей.
Я задумался. Сорокалет был прав. Я бы на месте милиции не поверил бы и десяти свидетелям, если они говорят, что у них украли мысли. Может мыслей и не было? Я даже попытался еще раз вспомнить, что же такое я изобрел. Оказалось, ничего не изобрел. Птичка наконец улетела.
— Выход один, — сказал Сорокалет. — Найти его и упросить…
— Упросить — из этого ничего не получится, — сказал он. — С ворами так не разговаривают. Он у нас украл. Мы у него — отнимем!
— Что ты! — Сорокалет смутился. — Это же опасно.
— А вы подумали, что он сейчас ходит по Москве и продолжает свое черное дело? Каждая минута опасна. Если так будет продолжаться, то через неделю мы все останемся без мыслей. А вдруг он не один?
— Но как мы отнимем?
— Еще не знаю. — Я понял, что практически я куда лучше приспособлен к жизни, чем великий изобретатель Сорокалет. Он наверное и не дрался никогда.
— Сначала его надо отыскать. А потом будем действовать.
Сорокалет печально вздохнул.
— Ты представляешь себе масштабы Москвы? И один человек… всего один. Ничем не выделяется.
— Ничего подобного. Выделяется, — сказал я. — У него черный саквояж. Давайте рассуждать.
— О чем?
— Мы же с вами изобретатели. Мыслители.
— Бывшие.
— Отнимем саквояж, отнимем и мысли. Чудес не бывает. Этот пришелец — вполне реальный. И он не каждую мысль тянет, а только ту, что ему нужна.
— Почему ты так думаешь?
— А скажите, кто-нибудь еще из ваших коллег жаловался?
— Нет, никто… насколько я знаю.
— А я сейчас проверю. У вас двушка есть?
Сорокалет смотрел на меня с уважением. Нет, он не организатор, он только мыслитель.
Я взял у него двушку и мы пошли звонить. Мы позвонили к нам в Дом пионеров. К телефону подошел Женька Симон.
— Симон, — спросил я. — С тобой ничего не случилось?
— В каком смысле?
— Как твой вечный двигатель работает, ты помнишь?
— Конечно, — сказал Симон. — Мы делаем бесконечную цепь и в ее звенья вставляем полушария, наполненные водой…
