Владислав Крапивин - Крик петуха
О чем говорили отец с сыном, Витька никому не рассказывал. После беседы старший Мохов исчез — будто растворился. А Витька до вечера ходил один. Пинал на дорожках сосновые шишки, меланхолично и неумело насвистывал. Из деликатности его ни о чем не расспрашивали, хотя дед злился, а Скицын млел от любопытства. Вечером Витька попросился у Скицына к вспомогательному компьютеру четырехмерного преобразователя и до полуночи сидел у стереоэкрана. Там же и уснул — на жесткой пластмассовой кушетке. Скицын, вздыхая, сунул ему под голову свой свитер и накрыл Мохова-младшего снятой с окна портьерой.
Экран остался невыключенным. В глубине его висела странная конфигурация из цветных спиралей и пентаграмм. Конфигурацию косо пересекала голубая линия со знаком Генерального меридиана. Скицын присвистнул и с минуту молча стоял над спящим сыном Михаила Алексеевича.
Через два дня Витька Мохов исчез. Утром он укатил на своем «Кондорито» в сторону озера. К обеду не вернулся. К вечеру тоже. Разумеется, дед переполошился. Да и остальные…
Утешало одно — потонуть Мохов-младший не мог. Раз и навсегда Витька обещал деду и Скицыну не купаться в одиночку, а он был человеком слова. Вариант, что директорский внук свернул шею на горных тропинках, по которым любил носиться на дребезжащем велосипеде, тоже отпал: брошенный «Кондорито» нашли в кустах за водокачкой… Заплутал в окрестном лесу? Но не такой уж этот лес безлюдный…
Витька объявился в сумерки, когда Аркадий Ильич пребывал в состоянии тихой паники и собирался вызывать из Центра патрульные и спасательные вертолеты.
— Что за шум? — сказал Витька пренебрежительно, когда к нему подскочили с расспросами и упреками. — Ну, загулял маленько, не рассчитал время…
Однако, увидев подходившего деда, Витька не стал дальше демонстрировать равнодушие и спокойствие. Быстро забрался на решетчатую пятиметровую мачту бета-ретранслятора и встал на перекладине у отражателя. Дело было на площадке у базовой подстанции, при свете шаровых фонарей. Их белое излучение придавало происходящему излишне драматический и несколько цирковой эффект.
— Марш вниз, с-стервец, — велел Аркадий Ильич.
— Не-а… — сказал Витька с высоты.
— Снять, — металлическим голосом приказал директор.
Два аспиранта, мешая друг другу, полезли вверх. Витька, словно канатоходец Тибул в старом фильме, ступил на наклонную проволоку-оттяжку.
— Не смей! — взвизгнул дед.
Но Витька, балансируя, быстро пошел вниз, — оттяжка уходила за кусты сирени. На полпути он закачался на одной ноге.
— Господи Исусе, — громко выдохнул профессор Даренский.
Витька быстро закончил путь и высунул растрепанную голову из листьев.
— Я устал, а вы тут с облавой… Я кушать хочу изо всех сил. Дядя Карло, скажите им…
— Аркадио, ребенок хочет кушать! — немедленно возвысил голос профессор д’Эспозито. — Как вам не стыдно!
— Дайте мне сюда этого… — потребовал Аркадий Ильич. — Я устрою ему ужин… с помощью тех методов, которые применялись в иезуитском колледже к самым беспутным воспитанникам.
— Там не применялось никаких методов! — возмущенным фальцетом завопил д’Эспозито. Он явно отвлекал огонь на себя. — Это гуманное учреждение! У тебя средневековые представления!
— Ну да! Отцы иезуиты и гуманизм…
— Сравнивать иезуитский колледж с орденом иезуитов так же нелепо, как грамматику с граммофоном!
— Ты и есть старый граммофон! Бол-тун! — окончательно потерял академическую выдержку Аркадий Ильич. — Ты мне портишь ребенка! Ты учишь мальчика не слушаться родного деда! Это и есть твоя христианская мораль?
— Ко-о, — осудил профессора д’Эспозито возникший рядом Кригер. Но тот невозмутимо возразил директору:
— Я защищаю Витторио от твоих иезуитских методов воспитания.
— Синьор д’Эспозито! Отныне я поддерживаю с вами лишь официальные отношения.
— Можешь никаких не поддерживать. Только не кричи «Господи Исусе», если ты такой ярый материалист…
Собравшаяся научная общественность почтительно внимала полемике двух корифеев. Но при последних словах кто-то неосторожно хихикнул. И профессор Даренский печально сказал итальянцу:
— Иди ты знаешь куда…
Профессор д’Эспозито знал. Но пошел в столовую, где рассчитывал найти Витьку и Скицына. Витька, однако, в это время сидел у Скицына в комнате, лопал из банки холодную тушенку и делал вид, что не замечает любопытно-вопрошающих взглядов Михаила. Наконец тот спросил в упор:
— Ну?
— Что? — Витька пальцем подобрал с коленей мясные крошки.
— Значит, был?
— Был.
— Ну и… что?
— Что «что»?
— Вообще, — терпеливо сказал Михаил. — Как там?
— Там-то? Всяко…
Скицын явно подавил в себе желание дать жующему собеседнику подзатыльник. И сказал печально:
— Понятно. Беседовать не хочешь… Видно, там тебе уже объясняли, какой я нехороший.
— Не-е, не объясняли этого… Почти… — Витька рукавом вытер губы, встал. Обошел сидевшего на табурете Михаила. Неторопливо прыгнул ему на спину, обхватил руками и ногами. Пообещал примирительно: — Миш, я все расскажу. Завтра. А сейчас я хочу спа-а-ть… — Он зевнул прямо в ухо Скицыну.
— Обормот, — пробурчал размягший Михаил и понес непутевого приятеля на диван. Стряхнул Витьку с себя, сдернул с его пыльных побитых ног кроссовки.
Витька сонно сообщил:
— Здесь переночую.
— Иди умойся хотя бы…
— Не-а… — зевнул Витька.
— Лодырь.
— Ага…
— Ко-о… — сказал с подоконника Кригер.
— Наш пет е л везде поспел, — одобрительно заметил Скицын и пояснил: — «Петел» по-старинному «петух».
Витька опять зевнул:
— Зна-аю… Только не «пет е л», а «п е тел»…
— Откуда такая эрудиция?
— От Римского-Заболотова.
Михаил вопросительно возвел брови.
— Ну, — неохотно пояснил Витька, — того… маминого мужа. Он же специалист по всяким старым языкам… Говорят, он добром не кончит.
— За что ты его так? Сам же говорил — хороший мужик…
— Да я о Кригере. — Витька хихикнул. Вывернув шею, глянул на окно. Створки были распахнуты. Кригер, освещенный лампой, стоял на подоконнике, словно бронзовый. За ним было черное небо и очень яркие звезды. — Вчера мы разговаривали, я и… папа… — Слово «папа» Витька проговорил с чуть заметной запинкой, но и с легким вызовом. — Ну, и он… Кригер то есть… так же вот сел на подоконник, подслушивает. Папа и говорит: «Эта птица погибнет от собственного любопытства».
— Ко-о, — презрительно сказал Кригер. И канул в ночь. Внизу раздались крики: там, в кустах сирени, видимо, целовались аспирант Боря и толстая лаборантка Вероника Куггель…
3
Пророчество Мохова-старшего исполнилось. Правда, не в те дни, а зимой, когда группа «Кристалл-2» отважилась на первый опытный прокол пространства. До максимальной концентрации энергополя оставалось полминуты, все уже были в укрытии, по бетону экспериментальной площадки мела сухая поземка, вот тут-то и возник нежданно-негаданно «господин Кригер». Прямо между метровыми блестящими пластинами контактов УСП — установки совмещенных полей.
— Убрать идиота! — завопил в бункере руководитель группы Румянцев. — Кыш, скотина!.. — Динамики разнесли над «Сферой» этот вопль. Но в тот же миг шарахнуло разрядом, над площадкой возник и растаял обрывок летнего пейзажа с березками, а красавец Кригер бесследно растворился в небытии.
По мнению большинства (так и записали в протоколе), любопытного «петела» разнесло на атомы. Но скорбевший Скицын утверждал, что силою многомерных полей отважный Кригер перенесен в иные пространства и сейчас обитает в надзвездных мирах. Это не спасло его, Скицына, от нагоняя со стороны Румянцева («Смотреть надо было за своим горлопаном!»), Румянцев же схватил выговор от директора, а сам профессор Даренский имел объяснение с Центром, ибо всеми было однозначно признано, что эксперимент провалился. Нового теперь ждать и ждать, потому что у Центра энергии не допросишься, а свои накопители «дырявы, как ржавые чайники».
Скицын в память о Кригере вырубил из листовой латуни метровую фигуру петуха и прибил ее высоко на кирпичной стене вспомогательной подстанции.
Витька о всех зимних событиях узнал лишь следующим летом, когда вновь осчастливил деда своим появлением. Гибель Кригера Витьку искренне огорчила. Несколько минут он задумчиво стоял у стены с блестящим петушиным силуэтом. В щель между кирпичами воткнул ветку цветущего шиповника.
Да и потом не раз, проходя мимо подстанции, Витька замедлял шаг и смотрел на латунного Кригера со смесью удивления и печали.
…Но что его привело «к петуху» в тот пасмурный день, Витька так никогда и не понял. Случай? Предчувствие какое-то, интуиция? Тревога?
